- От своего шурина одно только горе имел, - говорил он. - Это был грабитель и садист, какого свет не видал. Он и меня все время грабил.
- И сестра не могла защитить?
- Сестра? - Шефер сморщил нос, видимо стараясь сориентироваться, как лучше ответить.
Коваль с интересом наблюдал за ним.
- С Катарин мы не очень дружили.
- С родной сестрой? Вас ведь у родителей и было-то всего двое.
- У нее был тяжелый характер.
- В чем это выражалось?
- Ну... - замялся Шефер. - Возможно, под влиянием своего мужа. Все-таки это моя сестра. О мертвых говорят только хорошее.
- Если речь не идет об убийстве. Сейчас нужно говорить и о живых, и о мертвых только правду.
- Катарин с детства любила брать себе все, что видела. Лучшую игрушку, самое большое и самое красивое яблоко, а если конфеты или орехи так полную горсть, так что даже удержать не могла и на пол сыпалось. Своего не упускала! Такой и выросла.
- Почему вы называете ее "Катарин", а не "Каталин"?
- Мама называла ее "Катарин". По-немецки "Катарин", а не "Каталин".
- Значит, вы не любили сестру?
Старый мясник пожал плечами:
- Я этого не сказал.
- Люди слышали, как вы ей угрожали.
- Я должен был судиться с нею за землю и часть дома, но пришли советские, и земля стала государственной.
- Расскажите подробнее.
- Участок, на котором Катарин поставила свой дом, принадлежал родителям. Но они с Карлом захватили всю землю. Я ничего не мог сделать. Вы же понимаете, с Карлом тягаться было все равно что в петлю лезть.
- Вы жаловались, что сестра не расплатилась с вами за работу. Вы ведь помогали ей строиться?
- Да, обещала и не заплатила.
- И вы боялись с ней и с шурином ссориться по той же причине?
Допрос Шефера проходил вяло. Коваль задавал вопросы, вроде бы касающиеся посторонних вещей, а на самом деле - по существу, и смотрел в окно, терпеливо ожидая, когда, инспектор уголовного розыска, симпатичный веснушчатый Габор, переведет вопрос и ответ. Пока еще не надеясь услышать от мясника что-нибудь важное, позволил себе вспоминать детали дела, словно просматривая страницу за страницей.
Его не покидало тревожное чувство: что делает сейчас убийца, если это не Эрнст Шефер, который сидит перед ним? Где он? За тысячи километров или рядом - протяни руку и возьми?..
Молодой лейтенант все время смотрел на Коваля, как на кинозвезду, ловя каждое движение и каждое слово знаменитого сыщика, и хотя не понимал, почему подполковник ведет себя так, а не иначе, напускал на себя глубокомысленный вид. Коваль же тем временем размышлял над тем, почему ни этому молодому офицеру, ни участковому инспектору Козаку до сих пор ничего не удалось разузнать.
Козак с ног сбился, рыская по Староминаевской и прилегающим улицам, расспрашивая жителей. Никто из соседей Иллеш не видел никаких пришлых людей, не слышал не только шума на улице, но даже и предсмертного крика Евы. И все это в небольшом городке, где люди, как правило, все знают друг о друге. Странно!
Что же касается Эрнста Шефера, который держится сейчас как нейтральный свидетель, то для него приготовлено нечто неожиданное. И как бы ни затягивал он признание, все равно молчанием ему не отделаться.
Заранее предчувствуя растерянность подозреваемого, Коваль спросил внезапно и строго:
- Где вы были в ночь на шестнадцатое?
От его пристального взгляда не ускользнуло, что у Шефера шевельнулись руки с грубым обручальным кольцом и черным агатовым перстнем на толстых и коротких, словно обрубленных, пальцах, вздрогнули полуопущенные веки. О, Шефер отлично понял его и без переводчика!
Пока инспектор Габор переводил вопрос, мясник овладел собой.
- Как - где? Дома. Я всегда ночую дома.
Лейтенант повторил эти слова. Шефер смотрел на Коваля не мигая.
- Кто может подтвердить?
- Капитан Вегер уже разговаривал с моей женой, она подтвердила.
- Больше никто?
Шефер пожал плечами: мол, а кто же еще может знать, где он ночует.
Всем своим видом старик разыгрывал человека, ни в чем не повинного и даже оскорбленного тем, что его допрашивают в то время, когда ему так тяжело: какой бы плохой ни была Катарин, а все-таки она его сестра. А бедные племянницы!..
Подполковник смотрел на него и думал: если вина Шефера не подтвердится, то через полгода мясник и его жена станут владельцами дома и всего имущества, на которое уже давно зарятся.
Дмитрию Ивановичу Ковалю, всю жизнь свою посвятившему установлению истины и восстановлению справедливости, было бы досадно, если бы Эрнст, который враждовал с сестрой, воспользовался ее добром. Но это было бы законно, потому что симпатий и антипатий закон во внимание не принимает. И коль скоро по закону Шеферы являются единственными наследниками дома и имущества Иллеш, - значит, это и есть справедливость. Но если это не игра своенравной судьбы, если Каталин и ее наследниц лишила жизни жилистая рука мясника, то смысл существования Коваля на данном отрезке его жизни и состоит в том, чтобы изобличить убийцу. Вот в этом-то и будет наивысшая Справедливость.
И подполковник внезапно спросил:
- Кто ваши соседи?
- Мои соседи?
- Ближайшие?
- Доктор Ивасюк и пенсионер Коповски. Участок мой граничит также с участком инженера лыжной фабрики Макогонова, но от дома моего это далековато.
- Ивасюк сейчас дома или в отъезде?
- Скоро месяц, как всей семьей уехали они в отпуск, к морю.
- А Коповски?
- Почти каждый день его вижу.
- В каких вы с ним отношениях?
Мясник на мгновенье задумался.
- В нормальных.
- Мимо чьих домов проходите, когда идете к Староминаевской?
Шефер пожал плечами, сморщил лоб, стараясь припомнить соседей в той последовательности, в какой он проходит мимо них. Коваль не требовал такого перечисления. Поэтому уточнил свой вопрос:
- Кто из них мог вас видеть на улице в ночь на шестнадцатое?
Шефер удивленно молчал.
- Послушайте, Шефер, давайте говорить откровенно - куда вы шли из дому в ту ночь?
Веки мясника остались спокойными. "Сюрприз" Коваля не оказался для него неожиданностью. О чем это свидетельствовало? О его вине? О том, что Шефер подготовил себя к ответу на такой вопрос? Или наоборот - о его невиновности, которая не боится никаких "ходов" сотрудника угрозыска.
- Нам известно, - медленно продолжал Коваль, - что в ночь на шестнадцатое, в двадцать три часа, вы ушли из дому и вернулись только под утро.
Шефер помолчал минутку, думая о чем-то своем, потом его грузная фигура выпрямилась, плечи поднялись, и он что-то резко бросил лейтенанту Габору. Тот перевел:
- Я уже сказал, что ночевал дома. У меня есть свидетель!
Ковалю не хотелось втягивать в разговор Коповски, он ведь обещал старику сберечь его инкогнито, но тут подумал, что без очной ставки не обойтись. Поведение Шефера было не в его пользу. Действительно, зачем скрывать, что поссорился с женой и - лишь бы ей насолить - бродил по ночным улицам? Но почему Агнесса умоляла: "Ты этого не сделаешь, Эрнст! Ты пожалеешь меня и детей!"? Видимо, речь шла о чем-то плохом, о каком-то темном деле, и жена пыталась его удержать.
Что же это могло быть среди ночи, как не хождение к сестре с небезопасным намерением? Иначе зачем и самому Шеферу, и Агнессе скрывать этот эпизод?
- Ваших детей шестнадцатого не было дома? - спросил Коваль, чтобы не делать в разговоре слишком больших пауз. Он знал, что и холостой сын Шефера, и его замужняя дочь, которая гостила у родителей, за два дня до этого уехали во Львов. И сын вернулся домой только двадцатого июля.
- Да. Не было. Вы это знаете, - спокойно ответил Шефер.
"У него крепкие нервы, - подумал подполковник, поворачиваясь всем корпусом к небольшому железному сейфу, стоявшему в углу, за его спиной. Показать ему перстень?"
Он открыл грубую дверцу сейфа и достал оттуда небольшой предмет в розовой промокашке из школьной тетради. Медленно развернув бумагу, положил на стол массивный серебряный перстень с большим, в форме полумесяца сапфиром, мерцавшим синеватым пламенем. Казалось, внутри этого прозрачного камня скрыта миниатюрная лампочка.
Эрнст Шефер побледнел, втянул голову в плечи. Завороженный таинственным блеском камня, не мог отвести от перстня испуганного взгляда.
Наступила длительная пауза. Лейтенант Габор тоже загляделся на это чудо и не услышал вопроса Коваля.
- Вам знакома эта вещь? - подполковник вынужден был повторить. Переведите, Габор!
Подполковник, конечно, заметил растерянность Шефера - здесь не нужен был и его опыт, чтобы сделать вывод, что с перстнем у мясника связаны не очень-то приятные воспоминания. И Коваля, как это часто бывало в работе, охватило чувство, что нежданно-негаданно найдена архимедова точка, на которую можно опереться. Словно священнодействуя, поворачивал подполковник перстень, рассматривая его и лихорадочно думая, как лучше использовать эту с неба упавшую удачу.
- Ваш перстень? - спросил он Шефера в упор.
Мясник поднял на него мутный взгляд.
- Унмёглих*, - прошептал он по-немецки. - Это невозможно... вырвалось у него по-русски. - Как попал он сюда?
_______________
* У н м ё г л и х - невозможно (нем.).
- Перстень ваш? - Ковалю пришлось повторить вопрос.
Кровь постепенно прилила к щекам Шефера. Взгляд его стал осмысленным, но страх, как и раньше, еще гнездился в глазах.
- Как он попал к вам?
- Вы не ответили на мой вопрос, - напомнил подполковник.
Шефер уже полностью овладел собой.
- Унмёглих, - снова прошептал он еле слышно. - Разрешите взглянуть.
Коваль протянул ему перстень.
Наблюдая, как осторожно берет его мясник, как пристально рассматривает, примеривая на свой палец, Коваль убедился, что на этот раз интуиция ему не изменяет.
- Не подделка, - с легкой иронией заметил он.
- Это привидение! - тяжело вздохнул Шефер. - Страшно, когда привидения оживают.
- Разве это возможно? Действительно оживают? - с напускной наивностью спросил Коваль. - По-моему, нет.
- До этой минуты и я так думал, - снова вздохнул мясник, продолжая вертеть перстень в руках и рассматривая его так и эдак.
- А теперь?
Шефер промолчал.
- Все-таки вы не ответили на вопрос - это ваша вещь?
Шефер отрицательно покачал головой.
- Но вы и раньше видели этот перстень?
Мясник кивнул.
- У кого?
- Где вы взяли его? - опять спросил Шефер.
- В доме вашей сестры. Где же еще?
- Так, - произнес Шефер после паузы и сжал губы. Потом подумал и добавил: - Конечно же не в тайнике.
- Почему вы так уверены в этом?
- Я так и думал, - отвечая каким-то своим догадкам, сказал Шефер.
Коваль не перебивал. Ждал, чтобы подозреваемый сам разговорился. Так он больше расскажет, чем отвечая на вопросы.
Постепенно создалась более доверительная атмосфера, чем в начале допроса, и Шефер заговорил на ломаном русском языке:
- Это мой перстень. Он был моим. Но... Это - наша фамильная реликвия, которая передавалась по мужской линии. Его носил на руке мой дед, потом отец. Должен был носить я. Но после смерти отца, который жил вместе с Катарин и зятем, сестра сказала, что перстень пропал. Да простит меня господь, - вздохнул мясник, - сама она была очень жадная, а тут еще и муж у власти. Поэтому я так удивился, увидев его в ваших руках. Я ведь тогда поверил сестре.
Объяснения Шефера представлялись правдоподобными. После заявления Коповски об отсутствии алиби у единственного наследника (ох это вечное "кви продест"!), Коваль надеялся, что вышел на прямую тропу. Но, видно, долго еще придется плутать окольными стежками.
- Ваша фамильная драгоценность? - произнес подполковник. - Так, так. А почему вы решили, что мы взяли ее не из тайника? Какой тайник вы имели в виду?
Эрнст Шефер прикрыл глаза. Губы его зашевелились, словно искал он нужные слова, едва сдерживая случайные, рискованные, которые могли бы сорваться с языка. Морщины на переносице сошлись.
Коваль терпеливо ждал.
- Ну, так просто, - наконец нарушив молчание, сказал Шефер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42