Трое
людей встали у запертой передней двери. Нан и еще два человека влезли на
росший по соседству орех, перебрались на плоскую крышу дома и неслышно
спустились в маленький дворик, где в крохотном водоеме, на перекрестке
двух лунных дорожек, плавала непременная кувшинка-златотысячник. Где-то за
стеной печально и фальшиво свистела флейта. За спущенной шторой комнаты,
выходящей во двор, слышались голоса и трепетал свет. Нан вышиб плечом
дверь и ввалился в комнату.
За богатым столом сидел человек с брюхом круглым, как печать, и
бородой длинной, как оправдательное донесение. Бороду свою, чтобы удобней
есть, он разделил на две косички и зацепил их серебряными крючками за
ворот. Хозяйка дома сидела у него на коленях и играла с одним из крючков.
Женщина увидела Нана, завизжала и поползла было с колен. Мужчина, будучи
пьян, не скоро уловил причину поспешного бегства дамы. Он положил в рот
куриную ножку, ухватил женщину за юбку и громогласно вскричал:
- Ты куда визжишь?
Заметил Нана и его людей и стал грязно ругаться.
Нан велел обыскать дом и допросить женщину. Инспектор намекнул, что
от ее ответов будет зависеть осведомленность мужа о сегодняшнем
происшествии, но все было напрасно. Лита клялась, что ничего не знает о
брате.
- Он давно сбился с пути, - заявила женщина, - мой муж не позволяет
мне поддерживать с ним знакомство.
Нан осведомился, с мужнина ли позволения принимает она сегодняшнего
гостя. Женщина заплакала и сказала, что ночной гость - надзиратель из
государственной сукновальни, и что он грозил мужу большими
неприятностями...
Нан задумался и прошептал что-то на ухо одному из десятников. Через
полчаса из соседнего дома приволокли доносчика; якобы уехавший муж Литы
кушал с ним вино. Нан приказал принести палки, и начался великий гвалт.
Муж с женой упали в ноги Нану, сознаваясь, что решили проучить
сластолюбца. Надзиратель же начал кричать, что муж - вор, а жена -
воровка, и что его соблазнили за честность.
Нан скорчил рожу и ушел, предоставив обычных людей их обычным
заботам.
Нан всю ночь ловил теоретически невозможное недовольное лицо в
закоулках юридически не существовавшего Нижнего Города. Воровские притоны
и состоятельные дома попрятались за безглазыми стенами; вывески над
мастерскими были лживей казенных докладов; а хозяева кабачков, скупясь на
установленные талисманы, вешали над входом черт знает какую мерзость,
сторгованную по дешевке у черных колдунов, - сиречь колдунов, не
приписанных к государственному цеху гадальщиков и ворожеев; водопровода не
было, и улицы пропахли мочой и отбросами, - то, что в деревне было
удобрением, в городе превращалось в вечный источник эпидемий.
Не все доносы были бесплодны, как прожаренные зерна на алтаре Бужвы,
но благожелатели Кархтара работали чище правительственных и вовремя
предупреждали его о налетах.
Нан возвращался в управу с рассветом, в час, когда гадают о судьбе
грядущего дня. У Западных, только что открытых стражей ворот, толпилась,
густея с каждой минутой, куча народа. Нан подъехал и спешился: толпа
расступилась, пропуская людей замка и закона. Слева от ворот, привалившись
к стене и разбросав ноги в грубых конопляных башмаках с завязочками, сидел
человек. Растрескавшаяся от зноя земля под ним, взмокнув, пошла грязцой. К
человеку ножом была приколота записка, напоминавшая небывалый знак
различия на несвежей пестрой куртке. Нан подумал и вытащил нож. Записка
извещала, что людям пышного хлеба не нужны предатели, и что предъявитель
сего является шпионом наместника, убившим судью. Дешевая желтоватая бумага
лучше дорогих сортов впитывала кровь и оттого почти сразу же стала
расползаться в пальцах чиновника.
- Вишь, - сказал кто-то в толпе, тихо, но так, чтобы слова долетели и
до Нана, - народ сам навел справедливость, и никаких чиновников из столицы
не надобно.
Нан молча повернулся и стал выбираться из толпы.
В управе Шаваш вопросительно уставился на взъерошенное платье с
пятном крови на рукаве.
- Это не Кархтар, - ответил Нан на немой вопрос, хмуро махнув рукой,
- это там враг народа сидит у городской стены.
Шаваш опять подивился злобной и чужой нотке в голосе инспектора. В
конце концов, сколько раз Нан сам передергивал факты, добиваясь того, что
ему удобнее? Так почему же этого не имеют права делать бунтовщики? Народ
недаром приписывал благородным ворам те же подвиги, что и мудрым
следователям.
Спать Нану хотелось отчаянно. Он глянул в казенное зеркало,
утвержденное на деревянной спинке черепахи Шушу, и осторожно вынул из
растрепанных волос сизый ореховый лист - единственный ощутимый результат
ночных приключений.
Пока Нан приводил себя в порядок, Шаваш докладывал свежие новости.
Новость первая. Господин Айцар, чьи рудники в Западных Горах
подвергались набегам горцев, уже несколько лет как имел для их охраны
маленький, но хорошо организованный отряд под командой некоего господина
Канасии. Отряд выгодно отличался от правительственных войск. Даже
разбойники близ рудников Айцара не водились, предпочитая состоять в
отряде. Вчера вечером люди Канасии появились в городских харчевнях. Один
из них, подпоенный людьми Нана, болтал, что в Харайн вызван весь отряд.
Новость вторая состояла в том, что ночью из лагеря горцев вышло
несколько барж-шестирядок. Баржи спустились вниз по реке, миновали
сторожевые посты правительственных войск, откуда накануне неподкупно
прогнали людей Шаваша, прошли через шлюз у деревни Оранжевой, которому не
полагалось работать в ночное время, и стали на якорь у городского поместья
господина Айцара. Стена вокруг пристани надежно укрыла их содержимое от
нескромных взглядов.
- Ну что ж, тогда я сам попрошу господина Айцара показать мне
усадьбу, о которой я столько наслышан, - проговорил Нан, охорашиваясь
перед зеркалом и расправляя рукава форменного платья. Платье было сшито из
дорогого виссона, без всяких, однако, знаков различия: такое обычно носили
людей богатые, но в небольших чинах, и господин Айцар должен был оценить
такт гостя.
- А сколько, ты думаешь, вооруженных людей может поместиться в
торговой шестирядке? - обратился он к Шавашу, оглядывая свой туалет в
последний раз.
- Нисколько, - ответил Шаваш, - Айцар торговец, а не военачальник.
- А у горцев, - сказал Нан, - только один товар, - военная сила.
Частное имущество начинается с частного войска.
Шаваш внимательно глядел на инспектора. Кончик носа у него был
розовый, а крылья носа побелели: признак внутренней злобы. Лицо, конечно,
сохраняло невозмутимость. Да! Видно, не любо Нану принимать сторону
аравана Нарая, однако прав-то, пожалуй, Нарай...
Нан был зол на аравана Нарая за то, что тот оказался прав, и
компрометирующие наместника документы доподлинно существовали, так же как
и его глупая страсть к дочери покойного судьи. Но более всего господин Нан
злился на некоего Дэвида Н.Стрейтона. Это с точки зрения Стрейтона
господину Айцару полагалось заниматься производительной деятельностью, а
не государственными переворотами. А с точки зрения инспектора Нана?
Наместник пускает под город горского князя, а в усадьбу его дядюшки
по ночам приходят шестирядки из горского лагеря... Господин Айцар -
человек неглупый, и понимает, что на Вее люди зажиточные - что-то вроде
гусей, откармливаемых для праздника правосудия. Уже бывали времена, когда
империя рассыпалась на части, - похоже, они настают вновь. Недаром
господин Айцар кормит народ: народ будет его опорой, а горцы - защитой...
А судья? Если подвесить тутошнего секретаря Бахадна к потолочной балке и
дать ему двадцать палок, то верно, сразу узнаешь, какие документы о
заговоре против империи попали судье в руки...
- Удивительно, сколько старых игрушек нынче приспособили в дело, -
говорил господин Айцар, разглядывая богато отделанную луковицу карманных
часов - почтительное подношение столичного инспектора.
Часовая пружинка была известна давно, но служила лишь для забавы.
Жизнь потребности в ней не имела. Живое время деревни зависело от восходов
и облаков, а не от однородного скрипа колесиков, а в городе время было
государственным, и начальники цехов частенько с ним мухлевали. Люди в
цехах давно работали не треть суток, как полагается, а едва ли не
половину, и утаенный излишний продукт сбывали на рынках Нижнего Города.
Так что однородное время было без надобности и в деревнях, и в цехах.
- Но время в личной собственности! Время, которое можно положить в
карман. Хлопнул в ладоши, вызывая паланкин, и прибавил:
- Все знают, что я обожаю показывать гостям свои мастерские, а это
ведь тоже коллекция бывших игрушек. А заодно и поговорим наедине.
Да, господин Айцар был невоспитанным человеком. Воспитанный человек
не пригласил бы гостя полюбоваться масляным прессом или столярным станком,
воспитанный человек пригласил бы гостя полюбоваться цветеньем харайнских
крокусов.
Главные свои доходы господин Айцар извлекал из рудников, однако и
поместье его было из тех, где каждая корова чиновником смотрит. Рис и
хлопок, кунжут и полба, кукуруза и кнекус, - все произросшее на его землях
свозилось к городской усадьбе и там хранилось, сушилось и
перерабатывалось.
По обсаженной оливами аллее гость с хозяином прибыли к масляной
мастерской. Запах свежего масла доходил, казалось, до неба сквозь
гигантскую квадратную прорезь в центре крыши. Двое людей с лопатами
копошились в куче выжимок, уполовинившись в росте от соседства с
прожорливым механизмом. Нан впервые видел на Вее место, где люди казались
мурашками рядом с машиной. Обычно они казались мурашками рядом с казенными
зданиями и священными деревьями. Нан подивился самоуверенности Айцара,
который и не думал скрывать от правительственного чиновника размах
маслодельческого производства. А ведь маслоделие - полная монополия
государства, и цена на масло намеренно непомерно завышена. В прошлом такая
цена приносила государственной казне изрядную прибыль, а нынче стала
приманкой для всех тех, кто норовит урвать кусок крошащегося пирога.
Низенький, проворный господин Митак, управляющий Айцара, то и дело
покрикивал на работников, - со смаком, с воплем, - а потом бегом
возвращался к гостям и вежливым голосом разъяснял работу механизмов, - не
так, чтобы столичный инспектор понял, а так, чтобы поразился. Еще Митак
сетовал на непроходимую тупость государственных чиновников, препятствующих
нововведениям.
Нан слушал внимательно.
Нану уже доложили историю Митака. Масляный пресс он придумал еще лет
двадцать назад. Государству он его даже и не предлагал, так как цеха,
заботясь о трудоустройстве, запрещали новшества, сокращающие рабочие
места. Став продовольственным инспектором в Тишском уезде, Митак уломал
деревенских общинников поставить пресс в складчину, для собственного
употребления. Идея заключалась в том, что все приносят сырье с личных
полей и потом забирают масло пропорционально внесенному. Поначалу все шло
неплохо, но потом с прессом стали твориться всякие неожиданности: то
засорится, то сломается, то грязи в него напихают. Масло пошло из него
дрянное какое-то, известно - общинное - не свое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
людей встали у запертой передней двери. Нан и еще два человека влезли на
росший по соседству орех, перебрались на плоскую крышу дома и неслышно
спустились в маленький дворик, где в крохотном водоеме, на перекрестке
двух лунных дорожек, плавала непременная кувшинка-златотысячник. Где-то за
стеной печально и фальшиво свистела флейта. За спущенной шторой комнаты,
выходящей во двор, слышались голоса и трепетал свет. Нан вышиб плечом
дверь и ввалился в комнату.
За богатым столом сидел человек с брюхом круглым, как печать, и
бородой длинной, как оправдательное донесение. Бороду свою, чтобы удобней
есть, он разделил на две косички и зацепил их серебряными крючками за
ворот. Хозяйка дома сидела у него на коленях и играла с одним из крючков.
Женщина увидела Нана, завизжала и поползла было с колен. Мужчина, будучи
пьян, не скоро уловил причину поспешного бегства дамы. Он положил в рот
куриную ножку, ухватил женщину за юбку и громогласно вскричал:
- Ты куда визжишь?
Заметил Нана и его людей и стал грязно ругаться.
Нан велел обыскать дом и допросить женщину. Инспектор намекнул, что
от ее ответов будет зависеть осведомленность мужа о сегодняшнем
происшествии, но все было напрасно. Лита клялась, что ничего не знает о
брате.
- Он давно сбился с пути, - заявила женщина, - мой муж не позволяет
мне поддерживать с ним знакомство.
Нан осведомился, с мужнина ли позволения принимает она сегодняшнего
гостя. Женщина заплакала и сказала, что ночной гость - надзиратель из
государственной сукновальни, и что он грозил мужу большими
неприятностями...
Нан задумался и прошептал что-то на ухо одному из десятников. Через
полчаса из соседнего дома приволокли доносчика; якобы уехавший муж Литы
кушал с ним вино. Нан приказал принести палки, и начался великий гвалт.
Муж с женой упали в ноги Нану, сознаваясь, что решили проучить
сластолюбца. Надзиратель же начал кричать, что муж - вор, а жена -
воровка, и что его соблазнили за честность.
Нан скорчил рожу и ушел, предоставив обычных людей их обычным
заботам.
Нан всю ночь ловил теоретически невозможное недовольное лицо в
закоулках юридически не существовавшего Нижнего Города. Воровские притоны
и состоятельные дома попрятались за безглазыми стенами; вывески над
мастерскими были лживей казенных докладов; а хозяева кабачков, скупясь на
установленные талисманы, вешали над входом черт знает какую мерзость,
сторгованную по дешевке у черных колдунов, - сиречь колдунов, не
приписанных к государственному цеху гадальщиков и ворожеев; водопровода не
было, и улицы пропахли мочой и отбросами, - то, что в деревне было
удобрением, в городе превращалось в вечный источник эпидемий.
Не все доносы были бесплодны, как прожаренные зерна на алтаре Бужвы,
но благожелатели Кархтара работали чище правительственных и вовремя
предупреждали его о налетах.
Нан возвращался в управу с рассветом, в час, когда гадают о судьбе
грядущего дня. У Западных, только что открытых стражей ворот, толпилась,
густея с каждой минутой, куча народа. Нан подъехал и спешился: толпа
расступилась, пропуская людей замка и закона. Слева от ворот, привалившись
к стене и разбросав ноги в грубых конопляных башмаках с завязочками, сидел
человек. Растрескавшаяся от зноя земля под ним, взмокнув, пошла грязцой. К
человеку ножом была приколота записка, напоминавшая небывалый знак
различия на несвежей пестрой куртке. Нан подумал и вытащил нож. Записка
извещала, что людям пышного хлеба не нужны предатели, и что предъявитель
сего является шпионом наместника, убившим судью. Дешевая желтоватая бумага
лучше дорогих сортов впитывала кровь и оттого почти сразу же стала
расползаться в пальцах чиновника.
- Вишь, - сказал кто-то в толпе, тихо, но так, чтобы слова долетели и
до Нана, - народ сам навел справедливость, и никаких чиновников из столицы
не надобно.
Нан молча повернулся и стал выбираться из толпы.
В управе Шаваш вопросительно уставился на взъерошенное платье с
пятном крови на рукаве.
- Это не Кархтар, - ответил Нан на немой вопрос, хмуро махнув рукой,
- это там враг народа сидит у городской стены.
Шаваш опять подивился злобной и чужой нотке в голосе инспектора. В
конце концов, сколько раз Нан сам передергивал факты, добиваясь того, что
ему удобнее? Так почему же этого не имеют права делать бунтовщики? Народ
недаром приписывал благородным ворам те же подвиги, что и мудрым
следователям.
Спать Нану хотелось отчаянно. Он глянул в казенное зеркало,
утвержденное на деревянной спинке черепахи Шушу, и осторожно вынул из
растрепанных волос сизый ореховый лист - единственный ощутимый результат
ночных приключений.
Пока Нан приводил себя в порядок, Шаваш докладывал свежие новости.
Новость первая. Господин Айцар, чьи рудники в Западных Горах
подвергались набегам горцев, уже несколько лет как имел для их охраны
маленький, но хорошо организованный отряд под командой некоего господина
Канасии. Отряд выгодно отличался от правительственных войск. Даже
разбойники близ рудников Айцара не водились, предпочитая состоять в
отряде. Вчера вечером люди Канасии появились в городских харчевнях. Один
из них, подпоенный людьми Нана, болтал, что в Харайн вызван весь отряд.
Новость вторая состояла в том, что ночью из лагеря горцев вышло
несколько барж-шестирядок. Баржи спустились вниз по реке, миновали
сторожевые посты правительственных войск, откуда накануне неподкупно
прогнали людей Шаваша, прошли через шлюз у деревни Оранжевой, которому не
полагалось работать в ночное время, и стали на якорь у городского поместья
господина Айцара. Стена вокруг пристани надежно укрыла их содержимое от
нескромных взглядов.
- Ну что ж, тогда я сам попрошу господина Айцара показать мне
усадьбу, о которой я столько наслышан, - проговорил Нан, охорашиваясь
перед зеркалом и расправляя рукава форменного платья. Платье было сшито из
дорогого виссона, без всяких, однако, знаков различия: такое обычно носили
людей богатые, но в небольших чинах, и господин Айцар должен был оценить
такт гостя.
- А сколько, ты думаешь, вооруженных людей может поместиться в
торговой шестирядке? - обратился он к Шавашу, оглядывая свой туалет в
последний раз.
- Нисколько, - ответил Шаваш, - Айцар торговец, а не военачальник.
- А у горцев, - сказал Нан, - только один товар, - военная сила.
Частное имущество начинается с частного войска.
Шаваш внимательно глядел на инспектора. Кончик носа у него был
розовый, а крылья носа побелели: признак внутренней злобы. Лицо, конечно,
сохраняло невозмутимость. Да! Видно, не любо Нану принимать сторону
аравана Нарая, однако прав-то, пожалуй, Нарай...
Нан был зол на аравана Нарая за то, что тот оказался прав, и
компрометирующие наместника документы доподлинно существовали, так же как
и его глупая страсть к дочери покойного судьи. Но более всего господин Нан
злился на некоего Дэвида Н.Стрейтона. Это с точки зрения Стрейтона
господину Айцару полагалось заниматься производительной деятельностью, а
не государственными переворотами. А с точки зрения инспектора Нана?
Наместник пускает под город горского князя, а в усадьбу его дядюшки
по ночам приходят шестирядки из горского лагеря... Господин Айцар -
человек неглупый, и понимает, что на Вее люди зажиточные - что-то вроде
гусей, откармливаемых для праздника правосудия. Уже бывали времена, когда
империя рассыпалась на части, - похоже, они настают вновь. Недаром
господин Айцар кормит народ: народ будет его опорой, а горцы - защитой...
А судья? Если подвесить тутошнего секретаря Бахадна к потолочной балке и
дать ему двадцать палок, то верно, сразу узнаешь, какие документы о
заговоре против империи попали судье в руки...
- Удивительно, сколько старых игрушек нынче приспособили в дело, -
говорил господин Айцар, разглядывая богато отделанную луковицу карманных
часов - почтительное подношение столичного инспектора.
Часовая пружинка была известна давно, но служила лишь для забавы.
Жизнь потребности в ней не имела. Живое время деревни зависело от восходов
и облаков, а не от однородного скрипа колесиков, а в городе время было
государственным, и начальники цехов частенько с ним мухлевали. Люди в
цехах давно работали не треть суток, как полагается, а едва ли не
половину, и утаенный излишний продукт сбывали на рынках Нижнего Города.
Так что однородное время было без надобности и в деревнях, и в цехах.
- Но время в личной собственности! Время, которое можно положить в
карман. Хлопнул в ладоши, вызывая паланкин, и прибавил:
- Все знают, что я обожаю показывать гостям свои мастерские, а это
ведь тоже коллекция бывших игрушек. А заодно и поговорим наедине.
Да, господин Айцар был невоспитанным человеком. Воспитанный человек
не пригласил бы гостя полюбоваться масляным прессом или столярным станком,
воспитанный человек пригласил бы гостя полюбоваться цветеньем харайнских
крокусов.
Главные свои доходы господин Айцар извлекал из рудников, однако и
поместье его было из тех, где каждая корова чиновником смотрит. Рис и
хлопок, кунжут и полба, кукуруза и кнекус, - все произросшее на его землях
свозилось к городской усадьбе и там хранилось, сушилось и
перерабатывалось.
По обсаженной оливами аллее гость с хозяином прибыли к масляной
мастерской. Запах свежего масла доходил, казалось, до неба сквозь
гигантскую квадратную прорезь в центре крыши. Двое людей с лопатами
копошились в куче выжимок, уполовинившись в росте от соседства с
прожорливым механизмом. Нан впервые видел на Вее место, где люди казались
мурашками рядом с машиной. Обычно они казались мурашками рядом с казенными
зданиями и священными деревьями. Нан подивился самоуверенности Айцара,
который и не думал скрывать от правительственного чиновника размах
маслодельческого производства. А ведь маслоделие - полная монополия
государства, и цена на масло намеренно непомерно завышена. В прошлом такая
цена приносила государственной казне изрядную прибыль, а нынче стала
приманкой для всех тех, кто норовит урвать кусок крошащегося пирога.
Низенький, проворный господин Митак, управляющий Айцара, то и дело
покрикивал на работников, - со смаком, с воплем, - а потом бегом
возвращался к гостям и вежливым голосом разъяснял работу механизмов, - не
так, чтобы столичный инспектор понял, а так, чтобы поразился. Еще Митак
сетовал на непроходимую тупость государственных чиновников, препятствующих
нововведениям.
Нан слушал внимательно.
Нану уже доложили историю Митака. Масляный пресс он придумал еще лет
двадцать назад. Государству он его даже и не предлагал, так как цеха,
заботясь о трудоустройстве, запрещали новшества, сокращающие рабочие
места. Став продовольственным инспектором в Тишском уезде, Митак уломал
деревенских общинников поставить пресс в складчину, для собственного
употребления. Идея заключалась в том, что все приносят сырье с личных
полей и потом забирают масло пропорционально внесенному. Поначалу все шло
неплохо, но потом с прессом стали твориться всякие неожиданности: то
засорится, то сломается, то грязи в него напихают. Масло пошло из него
дрянное какое-то, известно - общинное - не свое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41