– Возраст? Какой еще возраст? Кости выглядят как новенькие? – не понял я.
– Но на них же никто не смотрит, их тестируют.
– Что-то я не врубаюсь, – сказал Эрни.
– Большинству производителей окаменелостей не удается именно искусственное состаривание. Это трудная задача, если не сказать больше, но мы стремимся только к совершенству, при этом точность воспроизведения не является настолько важной, как остальные факторы. Например, я могла бы отвести вас в нашу котельную, где мы производим формовку и отливку жидкого дентина, чтобы вы оценили, насколько хорошо нам удается изначальная форма кости. Поверьте мне, это восхитительное зрелище. Но небольшая погрешность не может свести на нет полтора месяца упорного труда. Мы можем слегка зачистить изделие песком или наоборот нарастить его, а можем оставить ошибку как есть, чтобы людишки годами выдвигали теории о том, что же это такое. Помните, когда палеонтологи из университета Южной Калифорнии обнаружили останки детеныша каптозавра неподалеку от Палмдейл.
– Конечно, – соврал я.
– Сначала мы задумали его как гадрозавра, но один из рабочих вылил в смесь слишком много дентина. Мы подумали так: что за черт, миру же нужны новые разновидности.
– Нужны?
– Мы могли бы все здесь осмотреть, а потом отправиться в наше конструкторское бюро, – продолжила Цирцея. – Это одно из замечательных направлений нашей работы. Я могла бы показать вам, как мы определяем точную длину и транспозицию сухожилий для каждого отдельного экземпляра. Как планируем «открытие» сначала нескольких таких экземпляров и все в этом духе. И опять же, несмотря на то что в головоломке есть значимые элементы, всегда есть место и для маневров. Например, челюстные кости диплодока могут отстоять на несколько сантиметров от остального черепа, но ни одна среднестатистическая обезьяна ничего дурного не заподозрит.
Но в этом отделе, как и в десяти других, творится волшебство. И тогда малейшая неточность в расчетах может обрушить весь карточный домик.
Эрни покачал головой и поджал губы. Он ненавидит, когда чего-то не понимает.
– Все еще не врубаюсь.
– Вы когда-нибудь слышали о радиоуглеродной датировке, мистер Ватсон?
– Ну да, применяется для определения возраста объекта. И… что? Вы что, насыщаете эти штуки углеродом?
Снова раздался смех, и, хотя она смеялась над невежеством моего друга, я не мог ничего с собой поделать, от каждого звука меня обдавало теплой волной.
– Нет, нет, – сказала Цирцея. – Радиоуглеродная датировка может применяться к ограниченному числу объектов и уж точно не поможет датировать объект временами наших предков. На самом деле когда человеческие ученые обнаруживают окаменелость, то они даже не могут датировать непосредственно ее, вместо этого полагаются на возраст каменной породы, окружающей останки. Вот тут-то и начинается самое веселое.
– А что, до этого, что ли, грустно было? Мы и так тут уже веселимся.
– Позвольте объяснить. Есть два способа датировать каменную породу. Самый простой – определить ее относительное местоположение. Чем глубже слой, тем старше порода. К счастью для нас, палеонтологи придумали очень сложную систему датировок. Большая их часть была разработана много лет назад учеными при нашем Совете, а затем потихоньку навязана человеческим научным кругам, пока они не ухватились за эту систему и не одобрили ее. Затем они довели ее до совершенства, чем еще больше упростили нашу работу. Теперь, если мы хотим, чтобы люди нашли бедренную кость раптора, жившего восемьдесят миллионов лет назад, мы просто отправляемся в нужное место и копаем вплоть до нужного слоя. Даже не спрашивайте, сколько стоят инструменты для подобных раскопок. Затем мы оставляем там объект и закапываем его. Вы бы удивились, насколько всем плевать. Но если кто-то из людишек даже и начнет поднимать шумиху, то всегда найдется динозавр, положение которого на академическом тотемном столбе выше, и он пинками прогонит маленькую зарвавшуюся обезьянку с места раскопок и отправит ее домой преподавать основы археологии кучке наклюкавшихся хоккеистов.
От Цирцеи шли волны запаха, и я почувствовал аромат трав, который накатывал по мере того, как нарастало ее воодушевление. Сначала орегано, словно мы идем по итальянскому притону, но вскоре примешались еще базилик и майоран. Я крепко схватился за край стола, чтобы не дать моему разуму – да и телу тоже – уплыть в далекие леса.
– А вторая методика чуть сложнее, именно поэтому мы с братьями и сестрами и трудимся здесь. Ученые берут слой породы, окружающей любую окаменелость, и исследуют на распад радиоактивного изотопа. Это тот же радиоуглеродный метод, но только для большего временного масштаба. По крайней мере, мы заставляем их так думать – собственно, только это нам и нужно. Итак, что же мы делаем? Мы насыщаем коренные породы вокруг окаменелости определенным количеством радиоизотопа и еще большим количеством вещества, которое получается при его распаде, чтобы возникало ощущение, что минерал переживал радиоактивный распад в течение…
– То есть создаете ложное впечатление о возрасте окаменелости, – закончил я.
– Точно. Палеонтологи выкапывают окаменелость, берут пробу окружающей породы и проводят ее анализ. В итоге их компьютер говорит, что образец пережил двенадцать целых шесть десятых периодов полураспада. Ну, или столько, сколько нам нужно. Они прыгают от радости и объявляют о своем открытии всему миру, после чего старичка помещают в какую-нибудь пыльную витрину.
– А кто за это платит? – спросил Эрни.
– В основном музеи. Всем нужны посетители, мистер Ватсон. Тот замечательный экземпляр, который вы видели, будет самым новым и обсуждаемым открытием в палеонтологических кругах через полгода. Вот увидите.
– Через полгода? – переспросил я.
– Нужно время, Винсент, нужно время. Скелет уже сконструирован, но теперь нам нужно его разобрать, ободрать кости в определенных местах, отвезти кости в Лос-Анджелес, подготовить место захоронения, на грузовике доставить останки в Юту, а затем по косточке разместить окаменелости на нужной глубине, после чего подождать несколько месяцев, пока песок не уничтожит наши следы, и убедить одну влиятельную организацию еще раз провести раскопки в этой местности, чтобы проверить, не упустили ли они чего-нибудь. Вы когда-нибудь работали с людьми? Это изматывает.
– А как вы его назовете?
Цирцея отмахнулась:
– Мы стараемся не давать окаменелостям названий заранее. Ох, у нас был специальный отдел несколько лет назад, который придумывал марки окаменелостей, на самом деле это они придумали название «мегалозавр», но всегда лучше, чтобы общество само выбирало имя. Это дает им ощущение собственности. Уверена, они проявят исключительную фантазию (в кавычках) и с этим. Назовут его большезавром, или хвостозавром, или еще как-нибудь по-идиотски.
– Это очень… впечатляюще, – сказал я. – Приятно видеть, что все… приносят такую пользу.
– Это часть пути Прогресса, – заявила Цирцея. – На пути назад к нашему естественному образу жизни бесплатного проезда нет. Нам особенно нравится вводить людей таким образом в заблуждение, а заработанные деньги потом пойдут на то, чтобы мы спокойно разгуливали в естественном виде.
– И все работают? – спросил Эрни.
– Все.
– И даже ты? Мне кажется, ты больше философствуешь, чем трудишься.
– И даже я, – улыбнулась Цирцея. – Я в основном руковожу подготовкой захоронений в Юте и Неваде, так что я тружусь так, что вам даже и не снилось. Большую часть времени торчу в дырах и копаю землю своими восьмью когтями.
Отлично, теперь из-за Эрни она на нас рассердилась.
– Он не хотел…
– Да ладно, успокойся, – сказала Цирцея, – здесь не бывает неправильных вопросов. И все открыто.
– Отлично, – сказал я, возвращаясь собственно к нашему делу. – А чем, кстати, занимался Руперт?
– Кто?
– Ну, Руперт. Наш покойный друг, который сейчас уже развлекается в компании предков…
– Ах да, – сказала Цирцея без запинки. – Простите, пожалуйста. Я не привыкла называть прогрессистов их рабскими именами.
И снова этот термин «рабские имена», от которого у меня мурашки по телу.
– Хорошо. Так что же делал Гран… Гранаах…
– Он был мастером по производству костей, как мне кажется. Они создают формы и отливают кости необходимой формы до того, как скелет отправляется сюда для состаривания.
– Понятно…
На самом деле понятно не было. Ну, не очень. Но пока что в этом сознаваться не нужно.
– А у него были друзья? – спросил Эрни. – Коллеги?
– Разумеется.
– А можно поговорить с ними?
– А что вы хотите спросить?
– Просто поговорить, – сказал Эрни, – чтобы понять, почему же он был так подавлен. Это ужасно, когда твой друг уходит вот так.
Цирцея взяла Эрни за руку – интересно, она сейчас обкуривает его своими феромонами? – и нежно погладила ее.
– Я понимаю, – прошептала она. – Это очень тяжело, и я скорблю вместе с вами.
Затем ее голос снова вернулся к нормальной громкости, и она вернула руку Эрни на место.
– Но боюсь, я не могу прерывать наших братьев прямо сейчас. Нам нужно закончить Фрэнка через неделю, иначе мы выбьемся из графика. Коалиция музеев естественной истории как пить дать спустит с меня шкуру, если мы не выполним условия контракта.
– Мы понимаем, – сказал я, отталкивая Эрни локтем от ценного скелета и намекая, что больше вопросов задавать не стоит. Я и сам очень хочу получить ответы, но не нужно превращать наш разговор в преждевременный допрос.
Цирцея бросила беглый взгляд на часы.
– Братья, думаю, нам пора поужинать. Как вы на это смотрите?
Она взяла нас под руки, сначала меня, а потом Эрни, и с небольшим усилием вывела нас из конюшни. Другие прогрессисты продолжили работать, хотя я и ощутил их тяжелые взгляды, когда нас вывели из здания обратно на воздух.
– Итак… есть ли у вас еще вопросы? – спросила Цирцея, как только мы убрались с территории конюшни и пошли по направлению к лагерю.
– Только один, – сказал я, вспоминая тритонов и змей, которыми нас потчевали во время прошлого официального приема. – А ужин у нас живой или мертвый?
* * *
Ужин проходил весьма неформально. Никаких смокингов. И вечерних платьев. Ни тебе закусок, ледяных скульптур, струнных квартетов, шастающих вокруг официантов с опрокидывающимися подносами и лекций о претенциозных людях, которые и известны-то в основном тем, что слишком много о себе возомнили.
Зато было много сырой свинины.
– Это не религиозный протест, – уверил я Цирцею. – Мне кажется, одна из моих бабушек могла быть еврейкой, и я уверен, что во мне течет мусульманская кровь, но это скорее… короче, это свинина. Невареная. Сырая.
– Это отвратительно, – проворчал Эрни. Он готов был поститься, если потребуется, и, честно говоря, ему стоило бы пару дней ограничивать себя в еде. Последние двадцать четыре часа я наблюдал Эрни в его естестве и узнал о теле своего напарника больше, чем мне хотелось бы. Нудизм подходит не для всех типов телосложения.
– Вы беспокоитесь, не заболеете ли чем-нибудь, – начала Цирцея, которая оделась к ужину. Она была единственной в большой столовой, на ком было что-то еще поверх натуральной кожи. Небольшая изумрудная брошь – сияющий драгоценный камень овальной формы, как яйцо, – была приколота прямо к коже у основания ее хвоста. Весьма эротично.
Давным-давно шлюшка-целофизис, которую я выслеживал по одному делу, открыла мне небольшой «секрет фирмы»: зона примерно в десять квадратных сантиметров над тем местом, где у динозаврих хвост переходит в тело, самая эрогенная из всех эрогенных зон. Если ласкать этот небольшой участок кожи, то можно доставить самке неземное удовольствие. Многие годы я с успехом пользовался этими знаниями в общении с дамами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55