Али и сама никак не могла привыкнуть к неожиданной перемене. Письмо, сообщавшее о новом назначении, она получила два дня назад.
– Витамины нужны для малыша, Коки.
Прокаженная дотронулась до живота.
– Ага, малыш, – радостно прошептала она. – Каждый день. Солнце встает – я глотать витамин.
Али очень любила эту девочку, ибо неисповедим был Господь в своей к ней жестокости. Коки дважды пыталась покончить с собой, и оба раза Али ее спасала. Последние восемь месяцев девочка таких попыток не делала. С тех пор как узнала, что ждет ребенка.
Али не переставала удивляться, когда по ночам до нее долетали голоса влюбленных пар. Простой и понятный урок. Прокаженные не испытывают отвращения друг к другу. Им, даже в такой ужасной оболочке, доступны красота и блаженство.
Нося в себе новую жизнь, Коки немного пополнела. Снова начала разговаривать. По утрам Али слышала, как девочка напевает на смешанном диалекте сисвати и зулу странные мелодии, прекрасные, как щебет птиц.
Али тоже чувствовала себя так, словно заново родилась. Не для того ли, думала монахиня, она и попала в Африку? Казалось, сам Господь говорит с ней через Коки и других прокаженных и отверженных. Уже несколько месяцев Али с нетерпением ждала, когда у Коки родится малыш. В одну из редких поездок в Джобург – так местные называют Йоханнесбург – она на свои деньги купила для Коки витаминов и раздобыла несколько книг по акушерству. О родильном доме не могло быть и речи, поэтому Али готовилась принимать роды сама.
Она часто об этом думала. Роды произойдут в какой-нибудь хижине с жестяной крышей, может, даже здесь, на этой самой постели. В ее руках окажется здоровый малыш, и уменьшится скорбь и греховность этого мира. Хотя бы тут восторжествует чистота.
Но сегодня Али поняла горькую истину. «Мне не суждено увидеть ребенка этой девочки», – думала она.
Али переводили. Опять она летит в другое место, словно перекати-поле. И никому не интересно, что здесь осталось полно дел, что она только-только начала осваиваться. Чурбаны! Как типично для мужчин – и для начальников. Прости меня, Господи, но я себя чувствую письмом, на котором забыли написать адрес.
Али свернула белую блузку и убрала в чемодан. С тех пор как она стала монахиней, зелено-голубой чемодан был ее верным товарищем. Куда она только с ним не ездила! Сначала в Балтимор, где работала в трущобных районах, потом в Таос – по разным монашеским делам, потом в Колумбийский университет – защитила там одним махом диссертацию. Затем в Виннипег – занималась благотворительностью, работала на улицах. Затем год постдоктората в архивах Ватикана. Потом завиднейшее задание – девять месяцев в Европе в качестве атташе при ватиканской дипломатической миссии на переговорах НАТО о нераспространении ядерного оружия. Для двадцатисемилетней уроженки техасского захолустья это не пустяк. Таким назначением Али была обязана знанию языков и в не меньшей степени многолетнему знакомству с американским сенатором Корделией Дженьюэри. Вообще, Али гоняли по земному шару как пешку. «Привыкай, – утешала ее Корделия, – зато повидаешь мир». Еще бы, подумала Али, глядя на стены хижины.
Очевидно, церковь к чему-то ее готовила – это называлось «формирование», – но Али и сама не знала к чему. Еще год назад ее резюме представляло безупречный пример продвижения. Пока она не впала в немилость. И тогда внезапно, без всяких объяснений, не дав возможности оправдаться, ее отправили в глухое селение, затерявшееся на просторах страны бушменов, или, по-другому, сан. Из столиц, от благ западной цивилизации, вытолкали прямиком в каменный век – торчать в Калахари, где-то на задворках планеты, выполняя какую-то никому не нужную миссию.
Али не была бы Али, если бы не сделала все, что могла. Год был ужасный, по правде сказать. Однако она проявила упорство и справилась. Приспособилась и даже, слава богу, вполне преуспела. И стала раскапывать фольклор некоего древнего племени, обитавшего, как говорили, в самой глухой местности.
Поначалу она, как и все, не принимала всерьез разговоры о неизвестном племени, которое на пороге двадцать первого века живет в эпохе неолита. Места тут, спору нет, дикие, но их уже избороздили фермеры, торговцы, местные самолеты, научные экспедиции – они бы давно разнесли такое известие. Только три месяца назад Али стала прислушиваться к подобным толкам. Она поняла, что для них есть основания и что основания эти в основном связаны с лингвистикой. Таинственное племя, скрывающееся где-то в буше, говорило, по-видимому, на протоязыке! День за днем Али приближалась к раскрытию тайны.
Али в основном интересовал койсан – язык бушменов. Она не надеялась его освоить, в особенности сложную систему щелкающих звуков – зубных, палатальных или лабиальных, которые могут произноситься с придыханием, назализацией или озвончением. Однако с помощью переводчика-бушмена Али выделила для себя набор слов, что всегда произносятся с определенной интонацией. Данная интонация ассоциировалась с уважением, религиозными верованиями, с древностью. Эти слова и звуки стояли особняком в языке койсан. Они наводили на мысль о чем-то старом и вместе с тем современном. О ком-то, кто существует с незапамятных времен. Или недавно откуда-то вернулся. И кто бы ни были те люди, они говорили на языке, который родился задолго до древнейших языков бушменов.
И вот – конец мечтам. Али забирают от ее изгоев. Отлучают от ее уродцев и от исследования.
Коки начала тихонько напевать. Али продолжила складывать вещи, склонившись над чемоданом, чтобы Коки не видела ее лица. Кто теперь за ними присмотрит? Что они будут делать без нее, как обойдутся? И как она обойдется без них?
– Упхондо луайо, иизуа, – пела Коки, и ее песня растравляла грусть и разочарование Али.
За последние годы она основательно углубилась в мешанину языков Южной Африки, особенно группу нгуни, в которую входит язык зулусов. Монахиня частично понимала песню девочки:
«Бог, спаси своих детей, сойди Святой Дух;
Господь, спаси нас, своих детей…»
Али вздохнула. Этим людям всего-то и нужно – мира и немного счастья. Вначале они были похожи на потерпевших кораблекрушение – спали на открытом воздухе, пили грязную воду и ждали смерти. Благодаря Али у них теперь есть хоть какое-то убежище, колодец и зачатки ремесла: добывая из муравейников глину, они строят горны, выплавляют металл и делают нехитрые инструменты – лопаты, мотыги. Ее появление в поселке их не обрадовало, понадобилось немало времени, чтобы люди привыкли. И теперь ее отъезд стал настоящим бедствием, потому что Али принесла немного света в окружавшую их тьму; но, по крайней мере, у прокаженных теперь есть лекарства и есть чем занять время.
Вышло скверно. Им было с ней так хорошо. А теперь получается – их наказывают за ее грехи. Людям такое объяснить невозможно. Они не поймут, что таким образом церковь хочет сломить ее упрямство. Все это сводило Али с ума. Может быть, в ней говорит гордыня? Или она слишком заботится о мирском? Уж нрав свой она точно не прячет. И опрометчива к тому же. Али совершила несколько ошибок. Хотя кто их не совершает? Несомненно, к ее переводу отсюда имеют отношение проблемы, которые она кому-то где-то создала. Или ее прошлое дает о себе знать.
Дрожащими пальцами Али расправляла защитного цвета шорты, прокручивая в голове некий давний монолог.
Он напоминал испорченную пластинку, персональную «mea culpa». Дело в том, что если уж Али ныряла, то ныряла глубоко. Будь прокляты все разногласия. Вечно она бежит впереди паровоза. Ей стоило дважды подумать, прежде чем отправить в «Таймс» письмо со своим частным мнением. Она написала, что Папе не следует вмешиваться в обсуждение таких вопросов, как аборты, контроль над рождаемостью, да и вообще того, что касается женского организма.
Стоило подумать также, прежде чем писать эссе про Агату из Арагона, загадочную девственницу, сочинявшую любовные стихи и проповедовавшую терпимость – тема отнюдь не популярная среди добрых дядей из церкви.
И уж было совершенно неосмотрительно – четыре года назад – дать себя застукать за служением мессы. Даже в пустой часовне, в три часа ночи, стены, оказалось, имели уши. Али тогда пошла еще дальше, имела глупость перечить матери-настоятельнице, да еще в присутствии архиепископа. Она утверждала, что женщина формально имеет право освящать гостию, быть священником, епископом, кардиналом. Она добралась бы и до Папы, но архиепископ буквально пригвоздил ее взглядом.
Али оказалась на волосок от официального выговора. Впрочем, ходить по самому краю для нее было нормальным состоянием. Вечно ее грызли противоречия, как голодный пес грызет кость. После того скандала она изо всех сил старалась быть «правильной». А потом случилась история с коктейлем. Но может же человек иногда оступиться!
Чуть больше года назад Али довелось быть на официальном банкете в Гааге. Присутствовали дипломаты и генералы из десятка разных стран, а также папский нунций. Повод – подписание какого-то очередного натовского документа. Али как сейчас помнит Рыцарский зал в Бинненхофе – дворцовом комплексе тринадцатого века. На стенах картины эпохи Возрождения, чуть ли не Рембрандт. Не забыть ей никогда и коктейль «Манхэттен», которым все время угощал ее один симпатичный полковник. Полковника напустила на Али ее патронесса Корделия, эта нечестивица.
Али не приходилось пробовать такое зелье, да и столь галантные рыцари за ней уже много лет не ухаживали. В итоге у монахини развязался язык. Сперва она затеяла дискуссию о Спинозе, потом как-то переключилась на страстную проповедь о дискриминации женщин в епископальных институтах и закончила лекцией о забрасываемом весе баллистических ракет. До сих пор Али вспыхивает, вспоминая мертвое молчание, воцарившееся в зале.
К счастью, Корделия спасла ее – засмеялась своим грудным смехом, утащила Али в дамскую комнату, потом увезла в гостиницу, прямо под холодный душ.
Господь, возможно, и простил монахиню, но Ватикан – нет. Не прошло недели, как ей вручили билет до Претории.
– Смотри, ехать они, матушка.
Забыв – вот чудо! – о своей обычной застенчивости, Коки показала в окно тем, что когда-то было рукой. Али подняла глаза и закрыла наконец чемодан.
– Питер на своем бакки? – спросила она.
Живущий по соседству бур, вдовец Питер, иногда помогал Али. Подвозил ее в город на своем стареньком грузовичке, по-местному бакки.
– Нет. – Голос Коки замер. – Каспар.
Ал и подошла к окну. Это и вправду был «касспир» – противоминный бронетранспортер, тащивший за собой пышный хвост красной пыли. Черные боялись бронемашин, словно адских колесниц, несущих смерть. Али понятия не имела, для чего за ней выслали военный транспорт – наверное, чтобы сильнее ее устрашить.
– Не бойся, – сказала она перепуганной девочке.
«Касспир» трясся по равнине. Ему оставалось проехать еще несколько миль по дну пересохшего озера. Али прикинула, что у нее в запасе минут десять.
– Все готовы? – спросила она у Коки.
– Готовы.
– Тогда пойдем сделаем нашу картину.
Али взяла с койки маленький фотоаппарат, радуясь, что от зимней жары не пострадала единственная кассета кодаковской пленки. Коки зачарованно смотрела на аппарат. У нее никогда не было своей фотокарточки.
Хотя Али и огорчал вынужденный отъезд, были в этом и хорошие стороны. Эгоизм, конечно, но она не собиралась скучать по клещевой лихорадке, ядовитым змеям, хижине, слепленной из глины с навозом. По ужасающему невежеству вымирающих крестьян, по африканерам с их злыми поросячьими глазками, нацистскими флагами под цвет пожарной машины и людоедским кальвинизмом. И по жаре тоже не станет скучать.
Пригнувшись, Али вышла через низенькую дверь навстречу утреннему свету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Витамины нужны для малыша, Коки.
Прокаженная дотронулась до живота.
– Ага, малыш, – радостно прошептала она. – Каждый день. Солнце встает – я глотать витамин.
Али очень любила эту девочку, ибо неисповедим был Господь в своей к ней жестокости. Коки дважды пыталась покончить с собой, и оба раза Али ее спасала. Последние восемь месяцев девочка таких попыток не делала. С тех пор как узнала, что ждет ребенка.
Али не переставала удивляться, когда по ночам до нее долетали голоса влюбленных пар. Простой и понятный урок. Прокаженные не испытывают отвращения друг к другу. Им, даже в такой ужасной оболочке, доступны красота и блаженство.
Нося в себе новую жизнь, Коки немного пополнела. Снова начала разговаривать. По утрам Али слышала, как девочка напевает на смешанном диалекте сисвати и зулу странные мелодии, прекрасные, как щебет птиц.
Али тоже чувствовала себя так, словно заново родилась. Не для того ли, думала монахиня, она и попала в Африку? Казалось, сам Господь говорит с ней через Коки и других прокаженных и отверженных. Уже несколько месяцев Али с нетерпением ждала, когда у Коки родится малыш. В одну из редких поездок в Джобург – так местные называют Йоханнесбург – она на свои деньги купила для Коки витаминов и раздобыла несколько книг по акушерству. О родильном доме не могло быть и речи, поэтому Али готовилась принимать роды сама.
Она часто об этом думала. Роды произойдут в какой-нибудь хижине с жестяной крышей, может, даже здесь, на этой самой постели. В ее руках окажется здоровый малыш, и уменьшится скорбь и греховность этого мира. Хотя бы тут восторжествует чистота.
Но сегодня Али поняла горькую истину. «Мне не суждено увидеть ребенка этой девочки», – думала она.
Али переводили. Опять она летит в другое место, словно перекати-поле. И никому не интересно, что здесь осталось полно дел, что она только-только начала осваиваться. Чурбаны! Как типично для мужчин – и для начальников. Прости меня, Господи, но я себя чувствую письмом, на котором забыли написать адрес.
Али свернула белую блузку и убрала в чемодан. С тех пор как она стала монахиней, зелено-голубой чемодан был ее верным товарищем. Куда она только с ним не ездила! Сначала в Балтимор, где работала в трущобных районах, потом в Таос – по разным монашеским делам, потом в Колумбийский университет – защитила там одним махом диссертацию. Затем в Виннипег – занималась благотворительностью, работала на улицах. Затем год постдоктората в архивах Ватикана. Потом завиднейшее задание – девять месяцев в Европе в качестве атташе при ватиканской дипломатической миссии на переговорах НАТО о нераспространении ядерного оружия. Для двадцатисемилетней уроженки техасского захолустья это не пустяк. Таким назначением Али была обязана знанию языков и в не меньшей степени многолетнему знакомству с американским сенатором Корделией Дженьюэри. Вообще, Али гоняли по земному шару как пешку. «Привыкай, – утешала ее Корделия, – зато повидаешь мир». Еще бы, подумала Али, глядя на стены хижины.
Очевидно, церковь к чему-то ее готовила – это называлось «формирование», – но Али и сама не знала к чему. Еще год назад ее резюме представляло безупречный пример продвижения. Пока она не впала в немилость. И тогда внезапно, без всяких объяснений, не дав возможности оправдаться, ее отправили в глухое селение, затерявшееся на просторах страны бушменов, или, по-другому, сан. Из столиц, от благ западной цивилизации, вытолкали прямиком в каменный век – торчать в Калахари, где-то на задворках планеты, выполняя какую-то никому не нужную миссию.
Али не была бы Али, если бы не сделала все, что могла. Год был ужасный, по правде сказать. Однако она проявила упорство и справилась. Приспособилась и даже, слава богу, вполне преуспела. И стала раскапывать фольклор некоего древнего племени, обитавшего, как говорили, в самой глухой местности.
Поначалу она, как и все, не принимала всерьез разговоры о неизвестном племени, которое на пороге двадцать первого века живет в эпохе неолита. Места тут, спору нет, дикие, но их уже избороздили фермеры, торговцы, местные самолеты, научные экспедиции – они бы давно разнесли такое известие. Только три месяца назад Али стала прислушиваться к подобным толкам. Она поняла, что для них есть основания и что основания эти в основном связаны с лингвистикой. Таинственное племя, скрывающееся где-то в буше, говорило, по-видимому, на протоязыке! День за днем Али приближалась к раскрытию тайны.
Али в основном интересовал койсан – язык бушменов. Она не надеялась его освоить, в особенности сложную систему щелкающих звуков – зубных, палатальных или лабиальных, которые могут произноситься с придыханием, назализацией или озвончением. Однако с помощью переводчика-бушмена Али выделила для себя набор слов, что всегда произносятся с определенной интонацией. Данная интонация ассоциировалась с уважением, религиозными верованиями, с древностью. Эти слова и звуки стояли особняком в языке койсан. Они наводили на мысль о чем-то старом и вместе с тем современном. О ком-то, кто существует с незапамятных времен. Или недавно откуда-то вернулся. И кто бы ни были те люди, они говорили на языке, который родился задолго до древнейших языков бушменов.
И вот – конец мечтам. Али забирают от ее изгоев. Отлучают от ее уродцев и от исследования.
Коки начала тихонько напевать. Али продолжила складывать вещи, склонившись над чемоданом, чтобы Коки не видела ее лица. Кто теперь за ними присмотрит? Что они будут делать без нее, как обойдутся? И как она обойдется без них?
– Упхондо луайо, иизуа, – пела Коки, и ее песня растравляла грусть и разочарование Али.
За последние годы она основательно углубилась в мешанину языков Южной Африки, особенно группу нгуни, в которую входит язык зулусов. Монахиня частично понимала песню девочки:
«Бог, спаси своих детей, сойди Святой Дух;
Господь, спаси нас, своих детей…»
Али вздохнула. Этим людям всего-то и нужно – мира и немного счастья. Вначале они были похожи на потерпевших кораблекрушение – спали на открытом воздухе, пили грязную воду и ждали смерти. Благодаря Али у них теперь есть хоть какое-то убежище, колодец и зачатки ремесла: добывая из муравейников глину, они строят горны, выплавляют металл и делают нехитрые инструменты – лопаты, мотыги. Ее появление в поселке их не обрадовало, понадобилось немало времени, чтобы люди привыкли. И теперь ее отъезд стал настоящим бедствием, потому что Али принесла немного света в окружавшую их тьму; но, по крайней мере, у прокаженных теперь есть лекарства и есть чем занять время.
Вышло скверно. Им было с ней так хорошо. А теперь получается – их наказывают за ее грехи. Людям такое объяснить невозможно. Они не поймут, что таким образом церковь хочет сломить ее упрямство. Все это сводило Али с ума. Может быть, в ней говорит гордыня? Или она слишком заботится о мирском? Уж нрав свой она точно не прячет. И опрометчива к тому же. Али совершила несколько ошибок. Хотя кто их не совершает? Несомненно, к ее переводу отсюда имеют отношение проблемы, которые она кому-то где-то создала. Или ее прошлое дает о себе знать.
Дрожащими пальцами Али расправляла защитного цвета шорты, прокручивая в голове некий давний монолог.
Он напоминал испорченную пластинку, персональную «mea culpa». Дело в том, что если уж Али ныряла, то ныряла глубоко. Будь прокляты все разногласия. Вечно она бежит впереди паровоза. Ей стоило дважды подумать, прежде чем отправить в «Таймс» письмо со своим частным мнением. Она написала, что Папе не следует вмешиваться в обсуждение таких вопросов, как аборты, контроль над рождаемостью, да и вообще того, что касается женского организма.
Стоило подумать также, прежде чем писать эссе про Агату из Арагона, загадочную девственницу, сочинявшую любовные стихи и проповедовавшую терпимость – тема отнюдь не популярная среди добрых дядей из церкви.
И уж было совершенно неосмотрительно – четыре года назад – дать себя застукать за служением мессы. Даже в пустой часовне, в три часа ночи, стены, оказалось, имели уши. Али тогда пошла еще дальше, имела глупость перечить матери-настоятельнице, да еще в присутствии архиепископа. Она утверждала, что женщина формально имеет право освящать гостию, быть священником, епископом, кардиналом. Она добралась бы и до Папы, но архиепископ буквально пригвоздил ее взглядом.
Али оказалась на волосок от официального выговора. Впрочем, ходить по самому краю для нее было нормальным состоянием. Вечно ее грызли противоречия, как голодный пес грызет кость. После того скандала она изо всех сил старалась быть «правильной». А потом случилась история с коктейлем. Но может же человек иногда оступиться!
Чуть больше года назад Али довелось быть на официальном банкете в Гааге. Присутствовали дипломаты и генералы из десятка разных стран, а также папский нунций. Повод – подписание какого-то очередного натовского документа. Али как сейчас помнит Рыцарский зал в Бинненхофе – дворцовом комплексе тринадцатого века. На стенах картины эпохи Возрождения, чуть ли не Рембрандт. Не забыть ей никогда и коктейль «Манхэттен», которым все время угощал ее один симпатичный полковник. Полковника напустила на Али ее патронесса Корделия, эта нечестивица.
Али не приходилось пробовать такое зелье, да и столь галантные рыцари за ней уже много лет не ухаживали. В итоге у монахини развязался язык. Сперва она затеяла дискуссию о Спинозе, потом как-то переключилась на страстную проповедь о дискриминации женщин в епископальных институтах и закончила лекцией о забрасываемом весе баллистических ракет. До сих пор Али вспыхивает, вспоминая мертвое молчание, воцарившееся в зале.
К счастью, Корделия спасла ее – засмеялась своим грудным смехом, утащила Али в дамскую комнату, потом увезла в гостиницу, прямо под холодный душ.
Господь, возможно, и простил монахиню, но Ватикан – нет. Не прошло недели, как ей вручили билет до Претории.
– Смотри, ехать они, матушка.
Забыв – вот чудо! – о своей обычной застенчивости, Коки показала в окно тем, что когда-то было рукой. Али подняла глаза и закрыла наконец чемодан.
– Питер на своем бакки? – спросила она.
Живущий по соседству бур, вдовец Питер, иногда помогал Али. Подвозил ее в город на своем стареньком грузовичке, по-местному бакки.
– Нет. – Голос Коки замер. – Каспар.
Ал и подошла к окну. Это и вправду был «касспир» – противоминный бронетранспортер, тащивший за собой пышный хвост красной пыли. Черные боялись бронемашин, словно адских колесниц, несущих смерть. Али понятия не имела, для чего за ней выслали военный транспорт – наверное, чтобы сильнее ее устрашить.
– Не бойся, – сказала она перепуганной девочке.
«Касспир» трясся по равнине. Ему оставалось проехать еще несколько миль по дну пересохшего озера. Али прикинула, что у нее в запасе минут десять.
– Все готовы? – спросила она у Коки.
– Готовы.
– Тогда пойдем сделаем нашу картину.
Али взяла с койки маленький фотоаппарат, радуясь, что от зимней жары не пострадала единственная кассета кодаковской пленки. Коки зачарованно смотрела на аппарат. У нее никогда не было своей фотокарточки.
Хотя Али и огорчал вынужденный отъезд, были в этом и хорошие стороны. Эгоизм, конечно, но она не собиралась скучать по клещевой лихорадке, ядовитым змеям, хижине, слепленной из глины с навозом. По ужасающему невежеству вымирающих крестьян, по африканерам с их злыми поросячьими глазками, нацистскими флагами под цвет пожарной машины и людоедским кальвинизмом. И по жаре тоже не станет скучать.
Пригнувшись, Али вышла через низенькую дверь навстречу утреннему свету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83