Настолько свободным, что ему хватило наглости набрать номер декана.
– Да? – спросил Шлемм таким тоном, словно не мог понять, как это Айзенменгер осмелился побеспокоить его после разноса, который он ему устроил.
– Это Джон Айзенменгер. Я принял решение.
Наступило молчание, и Айзенменгер не мог понять, то ли Шлемма что-то отвлекло, то ли этот вопрос его просто не интересует.
– И какое же?
– Завтра утром я подам заявление об отставке.
Айзенменгер ожидал бурной реакции, но декан отреагировал на заявление доктора на удивление вяло:
– Вот как? Действительно, доктор Айзенменгер, учитывая ваши… – тут он запнулся, подыскивая слово поостроумнее, – неортодоксальные взгляды, ваше дальнейшее пребывание в стенах данного научного учреждения было бы бессмысленным.
Айзенменгер, как обычно, почувствовал, что его подхватила волна деканского красноречия, и он, словно мальчик, беспомощно барахтается в ней. Но тут Шлемм, благослови, Господь, его душу, сам помог Айзенменгеру выбраться на твердую землю.
– Можете не отрабатывать положенные две недели.
Айзенменгер был изумлен. Декану, похоже, не пришло в голову, что при таком обороте Расселу придется туго.
– Но…
Никаких «но». Декан уже положил трубку.
Поначалу Айзенменгер удивился, потом рассердился, но, дойдя до белого каления, смирился и даже слегка повеселел. Ну что ж, раз такова воля декана, значит, так тому и быть. Он быстро настрочил заявление об уходе, адресовав его в отдел по работе с персоналом и не забыв упомянуть о предложении декана не отрабатывать положенного срока, а также сделал копии заявления для Шлемма и Рассела.
Не успел Айзенменгер покончить с этим делом, как в его кабинет вошла Софи. По случайному стечению обстоятельств этот день в медицинской школе тоже стал для нее последним. Вид у нее при этом, как заметил Айзенменгер, был намного счастливее, чем когда-либо прежде.
– Я зашла попрощаться и поблагодарить вас.
– Жаль, что ваша работа здесь окончилась таким образом, Софи.
Девушка пожала одним плечом, словно другое было парализовано, – доктору показалось забавным, что этот кривобокий жест соответствовал ее несколько кривобокой, хотя и трогательной натуре.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он.
– Наверное, пристроюсь где-нибудь в общественном здравоохранении.
Больницы такого рода являлись чем-то вроде интернатов для умственно неизлечимых. Айзенменгер не удивился выбору девушки, но радоваться тут особо было нечему.
– Вы уверены в своем решении, Софи? Подумайте как следует.
Она кивнула так серьезно, будто намеревалась незамедлительно последовать его совету.
Как только Софи покинула кабинет Айзенменгера, на смену ей пришла Белинда, обеспечив доктора работой часа на два. Когда она собралась уходить, Айзенменгер спросил:
– Как там Рассел? У меня есть для него неприятная новость.
Белинда рассмеялась:
– Вряд ли он обратит на нее внимание. Он сидит как пыльным мешком оглушенный, даже кричать ни на кого не может. Недвижная туша, внезапно лишившаяся разума.
Десять минут спустя, постучав к Расселу и зайдя в его пещеру, Айзенменгер имел возможность убедиться в этом лично. Профессор сидел за столом и отсутствующим взглядом смотрел на лежавшую перед ним пачку научных статей. Он, казалось, не сразу узнал Айзенменгера.
– Справедливости ради хочу сразу предупредить вас. С завтрашнего дня я здесь не работаю.
Он протянул Расселу заявление. Профессор медленно перевел взгляд на лист бумаги, так же медленно взял его в руки и принялся рассматривать, не читая.
Айзенменгер ожидал чего угодно – удивления, вспышки гнева, может быть, даже испуга, но только не полного отсутствия всякой реакции. Похоже, Рассел даже не понимал, о чем ему толкуют.
Через некоторое время профессор слегка нахмурился, глядя на Айзенменгера со страдальческим выражением лица. В комнате было совсем не жарко, но по его лицу стекали крупные капли пота.
– Вы слышите меня? – негромко спросил Айзенменгер.
Рассел согнул пару шейных позвонков и вяло кивнул.
– Да. Вы больше не работаете.
Айзенменгер не знал, что еще сказать. В конце концов, это было несправедливо: Рассел просто обязан был если не учинить ему скандал, то хоть как-то выразить свое неудовольствие по поводу того, что с завтрашнего дня ему придется вести все музейные дела в одиночку. В некотором смятении Айзенменгер повернулся и вышел из кабинета.
Рассел отложил его заявление в сторону.
Консьерж был облачен в некое подобие униформы, хотя его одеяние больше напоминало грязный мешок. Уже на расстоянии можно было предположить, что от этого человека дурно пахнет, и приближение к нему это предположение подтвердило. Вдобавок ко всему консьерж оказался сварлив и не расположен тратить время на болтовню с кем попало, но и Беверли не намеревалась потакать его слабостям.
– Мистер Лейден?
– А вы кто?
Уилсон сунул ему под нос удостоверение. Из потрепанного рукава высунулась ладонь и всей пятерней ухватила документ.
– Полиция? – спросил он тоном, знакомым Беверли очень хорошо. – Что вам надо?
Беверли окинула взглядом вестибюль в стиле ар-деко, сверкавший мрамором и хромом. Она была бы не прочь поселиться в таких апартаментах. Интересно, во сколько обошлась бы ей квартира в этом доме?
Уортон повернулась к Лейдену:
– Вы консьерж?
– Ну да.
– И давно здесь работаете?
– Уже семь лет.
– И полагаю, хорошо знаете всех жильцов?
– Кое-кого знаю.
Старший инспектор понимающе кивнула:
– Насмотрелись, наверное, всякого.
– Да уж. Я все подмечаю.
Во что бы то ни стало надо было расположить консьержа к себе.
– Жильцы хорошо с вами обращаются? Уважают?
Он осклабился:
– Шутите! Большинство смотрит на меня как на пустое место. Не обращают никакого внимания, пока я им не понадоблюсь, а тогда начинают покрикивать, словно я им ниггер какой-нибудь.
В интересах высшей справедливости Уортон решила проигнорировать это небольшое нарушение политкорректности.
– А на самом деле они ничем не лучше вас.
– Точно, – энергично закивал консьерж. – Просто чванливые ублюдки. Я-то видел, чем некоторые из них занимаются. Вождение в нетрезвом виде, содержанки…
– А что профессор Рассел? – неожиданно спросила Беверли.
Тут консьерж внезапно насторожился, и инстинкт самосохранения прямо на глазах у старшего инспектора заслонил собой всю его былую разговорчивость, словно панцирь черепаху.
– Профессор Рассел?
– Да, профессор Рассел, из семнадцатой квартиры. Вы ведь его знаете?
Лицо консьержа приняло труднораспознаваемое выражение.
– Ну, немного…
– Что он за птица?
– Без понятия… – пробормотал Лейден, однако Уортон чуть ли не воочию видела развевавшиеся у него над головой сигнальные флажки, которые говорили о том, что Лейдену есть что порассказать о профессоре.
Несколько мгновений старший инспектор молча смотрела на него, затем произнесла:
– Давайте так. Я знаю, чем он занимается, мне просто нужно, чтобы вы это подтвердили.
Глаза Лейдена буквально вылезли из орбит, засверкав белками, которые никак нельзя было назвать белыми. Рот консьержа приоткрылся, и оттуда стало невыносимо смердеть.
– Ну, так как же? – подстегнула она его.
– Вы имеете в виду эту девицу? – наконец выдавил он из себя.
– Ну конечно. Расскажите мне о ней, – потребовала Беверли, не имея никакого представления, о какой девице идет речь.
Собеседник Уортон явно не знал, что от него хотят услышать, поэтому ограничился минимальной информацией:
– К нему приходит девица.
Само слово «девица» и то, как оно было произнесено, наводило на мысль, что вряд ли это светская знакомая.
– Проститутка? – уточнила Беверли.
– Ну да… – ответил он, слишком поздно осознав, что его провели, и уставился на Беверли, как горгулья из водосточной трубы.
– Только одна?
Он кивнул.
– Всегда одна и та же, и никогда не бывает других?
– Одна и та же, в один и тот же день и в одно и то же время, – выдохнул он.
Это было интересно. И даже очень.
– Вы знаете, кто она такая?
– Увы… – Лейден развел руками с невинным видом, который вряд ли обманул бы даже двухлетнего малыша. Беверли уже давно убедилась: именно с такими типами хуже всего иметь дело. Она наклонилась к консьержу так близко, как только позволяло ей чувство самосохранения, и произнесла:
– Я хочу знать ее имя и адрес, и прямо сейчас. Я нисколько не сомневаюсь, что это ты подыскал ее для Рассела, и если ты не покопаешься в дерьме, которое у тебя вместо мозгов, и не скажешь немедленно, где ее найти, то отправишься в участок, где тебе будет предъявлено обвинение в сводничестве, в противодействии полиции и в оказании сопротивления при задержании. Так как же, мистер Лейден?
Уилсон молча встал у привратника за спиной. Во всем остальном Уилсон был никудышным копом, но принимать угрожающий вид он умел не хуже других.
Лейден, обернувшись, взял со своего стола клочок бумаги и под бульварной газетенкой отыскал ручку. На клочке он нацарапал: «Линда». И адрес.
– А фамилия?
Он сказал, что не знает, и в этом, похоже, не соврал. Ну что ж, полиции нередко приходилось иметь дело с людьми без фамилии. Жила эта Линда поблизости.
Беверли передала листок Уилсону, тот помотал головой. Она обратилась к Лейдену:
– И сколько времени она к нему ходит?
– Несколько лет. Каждую среду.
– По средам? Вы ничего не путаете?
– Она бывает здесь каждую среду уже много лет, – повторил он с усталой досадой. – Только раз Рассел сделал исключение, несколько недель назад.
В Бога она не верила, но тут на всякий случай помолилась.
– А когда именно? Не помните?
– В тот день, когда студентку зарезали, – ответил консьерж раздраженно. – Я помню это, потому что…
Но это Уортон не интересовало. Она едва не плясала от радости, но в полученной информации необходимо было удостовериться на все сто процентов, если не больше.
– Вы ничего не путаете?
– Ничего я не путаю! – огрызнулся Лейден с оскорбленным видом.
– Он никогда не бил ее?
Консьерж не раздумывая замотал головой. Либо скрывал правду, либо действительно не знал. Да, это было подозрительное совпадение. И даже более чем подозрительное. Решив, что она больше ничего из него не выжмет, Беверли произнесла:
– О'кей, мистер Лейден. Благодарю за сотрудничество. И советую никому не рассказывать о нашем разговоре. Вы меня поняли?
Он кивнул. Взгляд его был злобным, но он понял.
Когда они вышли на улицу, Беверли дала указание Уилсону:
– Возьмите одну из наших сотрудниц и съездите за этой Линдой. Привезите ее в участок, но без лишнего шума. Ясно?
Сев в машину, они укатили, едва не столкнувшись с Джонсоном, который, заметив их, поспешно укрылся в зоомагазине и притворился, будто его безумно интересуют волнистые попугайчики. Когда полицейские отъехали, он покинул магазин, преследуемый подозрительным взглядом продавщицы.
Какого черта им здесь понадобилось?
Он пересек улицу и зашел в дом. Мистер Лейден был все еще не в духе. Джонсон улыбнулся ему:
– Вы не против немного поболтать?
Лейден воззрился на очередного гостя весьма неприветливо, но смутить Джонсона было не так-то просто.
– Меня кое-что интересует…
– Неужели?
Чувствуя, что надо сломать барьеры, Джонсон решил изменить тактику.
– Это ведь были копы? – спросил он, вложив в последнее слово как можно больше презрения. Консьерж продолжал враждебно таращиться на него, и Джонсон прибавил: – И что этим ублюдкам было нужно?
Поначалу ему показалось, что он опять избрал неправильную тактику, но тут выражение лица привратника изменилось, и он ответил:
– Мутят воду, как обычно. На что еще они способны?
Джонсон решил, что пора действовать. Достав бумажник, он вытащил из него несколько двадцатифунтовых банкнот.
– Не против заработать на карманные расходы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Да? – спросил Шлемм таким тоном, словно не мог понять, как это Айзенменгер осмелился побеспокоить его после разноса, который он ему устроил.
– Это Джон Айзенменгер. Я принял решение.
Наступило молчание, и Айзенменгер не мог понять, то ли Шлемма что-то отвлекло, то ли этот вопрос его просто не интересует.
– И какое же?
– Завтра утром я подам заявление об отставке.
Айзенменгер ожидал бурной реакции, но декан отреагировал на заявление доктора на удивление вяло:
– Вот как? Действительно, доктор Айзенменгер, учитывая ваши… – тут он запнулся, подыскивая слово поостроумнее, – неортодоксальные взгляды, ваше дальнейшее пребывание в стенах данного научного учреждения было бы бессмысленным.
Айзенменгер, как обычно, почувствовал, что его подхватила волна деканского красноречия, и он, словно мальчик, беспомощно барахтается в ней. Но тут Шлемм, благослови, Господь, его душу, сам помог Айзенменгеру выбраться на твердую землю.
– Можете не отрабатывать положенные две недели.
Айзенменгер был изумлен. Декану, похоже, не пришло в голову, что при таком обороте Расселу придется туго.
– Но…
Никаких «но». Декан уже положил трубку.
Поначалу Айзенменгер удивился, потом рассердился, но, дойдя до белого каления, смирился и даже слегка повеселел. Ну что ж, раз такова воля декана, значит, так тому и быть. Он быстро настрочил заявление об уходе, адресовав его в отдел по работе с персоналом и не забыв упомянуть о предложении декана не отрабатывать положенного срока, а также сделал копии заявления для Шлемма и Рассела.
Не успел Айзенменгер покончить с этим делом, как в его кабинет вошла Софи. По случайному стечению обстоятельств этот день в медицинской школе тоже стал для нее последним. Вид у нее при этом, как заметил Айзенменгер, был намного счастливее, чем когда-либо прежде.
– Я зашла попрощаться и поблагодарить вас.
– Жаль, что ваша работа здесь окончилась таким образом, Софи.
Девушка пожала одним плечом, словно другое было парализовано, – доктору показалось забавным, что этот кривобокий жест соответствовал ее несколько кривобокой, хотя и трогательной натуре.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он.
– Наверное, пристроюсь где-нибудь в общественном здравоохранении.
Больницы такого рода являлись чем-то вроде интернатов для умственно неизлечимых. Айзенменгер не удивился выбору девушки, но радоваться тут особо было нечему.
– Вы уверены в своем решении, Софи? Подумайте как следует.
Она кивнула так серьезно, будто намеревалась незамедлительно последовать его совету.
Как только Софи покинула кабинет Айзенменгера, на смену ей пришла Белинда, обеспечив доктора работой часа на два. Когда она собралась уходить, Айзенменгер спросил:
– Как там Рассел? У меня есть для него неприятная новость.
Белинда рассмеялась:
– Вряд ли он обратит на нее внимание. Он сидит как пыльным мешком оглушенный, даже кричать ни на кого не может. Недвижная туша, внезапно лишившаяся разума.
Десять минут спустя, постучав к Расселу и зайдя в его пещеру, Айзенменгер имел возможность убедиться в этом лично. Профессор сидел за столом и отсутствующим взглядом смотрел на лежавшую перед ним пачку научных статей. Он, казалось, не сразу узнал Айзенменгера.
– Справедливости ради хочу сразу предупредить вас. С завтрашнего дня я здесь не работаю.
Он протянул Расселу заявление. Профессор медленно перевел взгляд на лист бумаги, так же медленно взял его в руки и принялся рассматривать, не читая.
Айзенменгер ожидал чего угодно – удивления, вспышки гнева, может быть, даже испуга, но только не полного отсутствия всякой реакции. Похоже, Рассел даже не понимал, о чем ему толкуют.
Через некоторое время профессор слегка нахмурился, глядя на Айзенменгера со страдальческим выражением лица. В комнате было совсем не жарко, но по его лицу стекали крупные капли пота.
– Вы слышите меня? – негромко спросил Айзенменгер.
Рассел согнул пару шейных позвонков и вяло кивнул.
– Да. Вы больше не работаете.
Айзенменгер не знал, что еще сказать. В конце концов, это было несправедливо: Рассел просто обязан был если не учинить ему скандал, то хоть как-то выразить свое неудовольствие по поводу того, что с завтрашнего дня ему придется вести все музейные дела в одиночку. В некотором смятении Айзенменгер повернулся и вышел из кабинета.
Рассел отложил его заявление в сторону.
Консьерж был облачен в некое подобие униформы, хотя его одеяние больше напоминало грязный мешок. Уже на расстоянии можно было предположить, что от этого человека дурно пахнет, и приближение к нему это предположение подтвердило. Вдобавок ко всему консьерж оказался сварлив и не расположен тратить время на болтовню с кем попало, но и Беверли не намеревалась потакать его слабостям.
– Мистер Лейден?
– А вы кто?
Уилсон сунул ему под нос удостоверение. Из потрепанного рукава высунулась ладонь и всей пятерней ухватила документ.
– Полиция? – спросил он тоном, знакомым Беверли очень хорошо. – Что вам надо?
Беверли окинула взглядом вестибюль в стиле ар-деко, сверкавший мрамором и хромом. Она была бы не прочь поселиться в таких апартаментах. Интересно, во сколько обошлась бы ей квартира в этом доме?
Уортон повернулась к Лейдену:
– Вы консьерж?
– Ну да.
– И давно здесь работаете?
– Уже семь лет.
– И полагаю, хорошо знаете всех жильцов?
– Кое-кого знаю.
Старший инспектор понимающе кивнула:
– Насмотрелись, наверное, всякого.
– Да уж. Я все подмечаю.
Во что бы то ни стало надо было расположить консьержа к себе.
– Жильцы хорошо с вами обращаются? Уважают?
Он осклабился:
– Шутите! Большинство смотрит на меня как на пустое место. Не обращают никакого внимания, пока я им не понадоблюсь, а тогда начинают покрикивать, словно я им ниггер какой-нибудь.
В интересах высшей справедливости Уортон решила проигнорировать это небольшое нарушение политкорректности.
– А на самом деле они ничем не лучше вас.
– Точно, – энергично закивал консьерж. – Просто чванливые ублюдки. Я-то видел, чем некоторые из них занимаются. Вождение в нетрезвом виде, содержанки…
– А что профессор Рассел? – неожиданно спросила Беверли.
Тут консьерж внезапно насторожился, и инстинкт самосохранения прямо на глазах у старшего инспектора заслонил собой всю его былую разговорчивость, словно панцирь черепаху.
– Профессор Рассел?
– Да, профессор Рассел, из семнадцатой квартиры. Вы ведь его знаете?
Лицо консьержа приняло труднораспознаваемое выражение.
– Ну, немного…
– Что он за птица?
– Без понятия… – пробормотал Лейден, однако Уортон чуть ли не воочию видела развевавшиеся у него над головой сигнальные флажки, которые говорили о том, что Лейдену есть что порассказать о профессоре.
Несколько мгновений старший инспектор молча смотрела на него, затем произнесла:
– Давайте так. Я знаю, чем он занимается, мне просто нужно, чтобы вы это подтвердили.
Глаза Лейдена буквально вылезли из орбит, засверкав белками, которые никак нельзя было назвать белыми. Рот консьержа приоткрылся, и оттуда стало невыносимо смердеть.
– Ну, так как же? – подстегнула она его.
– Вы имеете в виду эту девицу? – наконец выдавил он из себя.
– Ну конечно. Расскажите мне о ней, – потребовала Беверли, не имея никакого представления, о какой девице идет речь.
Собеседник Уортон явно не знал, что от него хотят услышать, поэтому ограничился минимальной информацией:
– К нему приходит девица.
Само слово «девица» и то, как оно было произнесено, наводило на мысль, что вряд ли это светская знакомая.
– Проститутка? – уточнила Беверли.
– Ну да… – ответил он, слишком поздно осознав, что его провели, и уставился на Беверли, как горгулья из водосточной трубы.
– Только одна?
Он кивнул.
– Всегда одна и та же, и никогда не бывает других?
– Одна и та же, в один и тот же день и в одно и то же время, – выдохнул он.
Это было интересно. И даже очень.
– Вы знаете, кто она такая?
– Увы… – Лейден развел руками с невинным видом, который вряд ли обманул бы даже двухлетнего малыша. Беверли уже давно убедилась: именно с такими типами хуже всего иметь дело. Она наклонилась к консьержу так близко, как только позволяло ей чувство самосохранения, и произнесла:
– Я хочу знать ее имя и адрес, и прямо сейчас. Я нисколько не сомневаюсь, что это ты подыскал ее для Рассела, и если ты не покопаешься в дерьме, которое у тебя вместо мозгов, и не скажешь немедленно, где ее найти, то отправишься в участок, где тебе будет предъявлено обвинение в сводничестве, в противодействии полиции и в оказании сопротивления при задержании. Так как же, мистер Лейден?
Уилсон молча встал у привратника за спиной. Во всем остальном Уилсон был никудышным копом, но принимать угрожающий вид он умел не хуже других.
Лейден, обернувшись, взял со своего стола клочок бумаги и под бульварной газетенкой отыскал ручку. На клочке он нацарапал: «Линда». И адрес.
– А фамилия?
Он сказал, что не знает, и в этом, похоже, не соврал. Ну что ж, полиции нередко приходилось иметь дело с людьми без фамилии. Жила эта Линда поблизости.
Беверли передала листок Уилсону, тот помотал головой. Она обратилась к Лейдену:
– И сколько времени она к нему ходит?
– Несколько лет. Каждую среду.
– По средам? Вы ничего не путаете?
– Она бывает здесь каждую среду уже много лет, – повторил он с усталой досадой. – Только раз Рассел сделал исключение, несколько недель назад.
В Бога она не верила, но тут на всякий случай помолилась.
– А когда именно? Не помните?
– В тот день, когда студентку зарезали, – ответил консьерж раздраженно. – Я помню это, потому что…
Но это Уортон не интересовало. Она едва не плясала от радости, но в полученной информации необходимо было удостовериться на все сто процентов, если не больше.
– Вы ничего не путаете?
– Ничего я не путаю! – огрызнулся Лейден с оскорбленным видом.
– Он никогда не бил ее?
Консьерж не раздумывая замотал головой. Либо скрывал правду, либо действительно не знал. Да, это было подозрительное совпадение. И даже более чем подозрительное. Решив, что она больше ничего из него не выжмет, Беверли произнесла:
– О'кей, мистер Лейден. Благодарю за сотрудничество. И советую никому не рассказывать о нашем разговоре. Вы меня поняли?
Он кивнул. Взгляд его был злобным, но он понял.
Когда они вышли на улицу, Беверли дала указание Уилсону:
– Возьмите одну из наших сотрудниц и съездите за этой Линдой. Привезите ее в участок, но без лишнего шума. Ясно?
Сев в машину, они укатили, едва не столкнувшись с Джонсоном, который, заметив их, поспешно укрылся в зоомагазине и притворился, будто его безумно интересуют волнистые попугайчики. Когда полицейские отъехали, он покинул магазин, преследуемый подозрительным взглядом продавщицы.
Какого черта им здесь понадобилось?
Он пересек улицу и зашел в дом. Мистер Лейден был все еще не в духе. Джонсон улыбнулся ему:
– Вы не против немного поболтать?
Лейден воззрился на очередного гостя весьма неприветливо, но смутить Джонсона было не так-то просто.
– Меня кое-что интересует…
– Неужели?
Чувствуя, что надо сломать барьеры, Джонсон решил изменить тактику.
– Это ведь были копы? – спросил он, вложив в последнее слово как можно больше презрения. Консьерж продолжал враждебно таращиться на него, и Джонсон прибавил: – И что этим ублюдкам было нужно?
Поначалу ему показалось, что он опять избрал неправильную тактику, но тут выражение лица привратника изменилось, и он ответил:
– Мутят воду, как обычно. На что еще они способны?
Джонсон решил, что пора действовать. Достав бумажник, он вытащил из него несколько двадцатифунтовых банкнот.
– Не против заработать на карманные расходы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67