Прошлись по чердаку, хотя это оказалось очень непросто.
— Знаешь, мне уже фамильный алмаз боком выходит! — пожаловалась Кристина. — Наработались из-за него как лошади, а теперь вот ещё здесь предстоит копаться. Лучше бы уж с самого начала наняться на алмазные прииски. Ты отдаёшь себе отчёт, сколько придётся здесь вкалывать, да ещё в таких антисанитарных условиях?
— Очень даже отдаю. И все равно считаю — лучше здесь ишачить, чем в алмазных копях. Ведь там ещё пришлось бы красть алмаз, да и сомнительно, что попался бы тот самый.
— А тут не сомневаешься?
— Сомневаюсь, конечно. Зато никаких сомнений в том, что, если вот так будем одними разговорами заниматься, ничего не попадётся. Это уж точно. Ну, берись за щётку. Да ты что! Осторожно надо, иначе задохнёмся, ишь пылищу подняла.
Вскоре выяснилось, что орудий труда нам явно не хватает. Через пять минут выяснилось. Начать следовало с радикальной очистки чердака от пыли. Пылесос тут бы не помог. Выбрасывать ошметья пыли в чердачное окошко было неудобно и непроизводительно. Пригодились бы какое-нибудь ведро, мешок или, ещё лучше, большое полотнище. Рекогносцировка показала, что толстый мягкий слой пыли лежал по всему чердаку ровно, нигде не нарушен. Так что и в самом деле на чердак никто в последние десятилетия не заглядывал, никто здесь не наводил чистоту, никто ненужных бебехов не подбрасывал. Просто удивительно, как такой чердак мог оказаться в доме Кацперских, в котором царила просто стерильная чистота.
Через час к нам поднялся Ендрусь и, осматриваясь сквозь тучи пыли, дал пояснения:
— Никто никогда сюда не приходил. Даже дети не играли на чердаке, хотя очень им хотелось. И я вам скажу, почему. Умирая, дядя Флориан собрал всю родню и уже заплетающимся языком, но в великом волнении заявил нам: этот чердак не наш, этот чердак господ Пшилесских и даже Нуармонов, может, пани Каролина приедет, может, пани Людвика, и все на чердаке пусть лежит в неприкосновенности, ждёт их. Хорошо помню его слова. Ещё прибавил: «На всякий случай». Мы не очень-то поняли, но услышали, что он, дядя Флорек, в сорок шестом снёс на чердак какие-то вещи господ Пшилесских, чтобы с ними ничего при коммунизме не приключилось. Пусть все лежит здесь в целости и сохранности, вот детям и не разрешалось играть на чердаке, ещё, не приведи господь, чего поломают или разобьют, и что потом господам скажем? Заставил нас поклясться, что сделаем, как он завещает. Мы, ясное дело, поклялись, что его волю исполним, и так оно и было.
— А в той части чердака что? — поинтересовались мы, радуясь передышке.
— Там помещение поменьше, и туда тоже стоит вам заглянуть. Той частью чердака мы пользовались, Эльжбета там зимой бельё сушит, так что там почище. А как вы сказали, что на чердаке могут быть и наши вещи, Кацперских то есть, то для вас это тоже свой интерес имеет, раз наши, то и ваши. А у дяди Мартина детей не было…
Помолчав и оглядевшись, Ендрусь добавил уже другим, деловым тоном:
— Придётся вам помочь. Принесу сейчас побольше бумажных мешков, у нас этого добра навалом, а вы их не сносите вниз, только на лестницу вытащите, а уж мы с Юреком потом сами выбросим.
Мы с благодарностью восприняли совет Ендруся. Даже одного часа каторжного труда хватило, чтобы понять, насколько нужна помощь. Вскоре стали заметны результаты наших трудов. Вот в одном углу обозначились очертания двух плетёных дорожных сундучков, облезлого кресла, старого комодика и ещё чего-то, напоминавшего деревенский ткацкий станок прошлого века. Видела я когда-то такой на старинной гравюре. Проявилась также грандиозная кипа старых газет, наполнив нас смутными надеждами. Все-таки печатное слово.
Мы с Крыськой здорово закалились в нуармонской библиотеке, но до утра все равно не выдержали. В два часа отправились спать, успев к этому времени очистить от пыли едва четвёртую часть чердака.
— А все от чистого деревенского воздуха. Спать хочется по-страшному, — говорила сестра, откашливая вековую пыль. — Сдаётся мне, отпадает проблема с уик-эндами на ближайшие полгода.
— Если бы эта паршивая Изюня уехала, я взялась бы тут поработать и в будние дни, — с тяжёлым вздохом вторила я сестре. — Сама бы всю пыль вытащила.
— Оптимистка! Не уедет она, пока Павла не захомутает.
— Шиш ей! Против моего алмаза её миллионы — ноль без палочки. За Павла выйду я!
— Ты уже пообещала ему приданое?
— Не издевайся, ничего не пообещаю, но и ничего не потребую. Ох, у меня дурные предчувствия, — вздохнула я, спускаясь вслед за ней по лестнице.
Дурные предчувствия оправдались в воскресенье к вечеру. Очистив к тому времени от пыли больше половины чердака, мы не чувствовали ни рук ни ног и, совсем обессиленные, повалились на какое-то обшарпанное фамильное ложе.
На помощь Кацперских рассчитывать не приходилось. Выносить пыль они ещё могли, рыться же с нами на чердаке решительно отказывались. А всему виной был Ендрусь. Всем сердцем сочувствуя нам, он тем не менее твёрдо стоял на своём.
— Лично я клятву, данную умирающему, сдержу. И собственных детей прокляну, если её нарушат. Ведь ясно же дядя Флорек говорил: только вы, потомки Нуармонов и Пшилесских, имеете право тут рыться, а мы и пальцем не смеем ничего тронуть. И избави бог нас даже подглядывать. Так и сказал — не смейте им на руки глядеть! А почему — не пояснил. Может, в нашем роду какое преступление состоялось или другая какая деликатная фамильная тайна, может, сокровища какие ваши тут запрятаны, это нас не касаемо. Ведь недаром же дядя Флориан так и не женился и меня признал своим приёмным сыном.
— А какая тут связь? — возразил Гена. — То есть того, я вовсе не собираюсь совать свой нос куда не надо, и незачем вам, папаша, проклинать меня страшной клятвой, неприятное и трудоёмкое это занятие, но какая связь может существовать между фамильной тайной Пшилесских и холостяцкой жизнью прадедушки?
— Двоюродного прадедушки к тому же, — дополнила Марта.
— Может, даже троюродного, от этого не легче.
— Наверняка в их роду было что-то внебрачное! — предположил обычно молчаливый Юрек, которому явно доставляло удовольствие копаться в далёком прошлом, но тоже не горевший желанием копаться в чердачной пыли. — Вдруг окажется, что Пшилесские — это мы, а они, наоборот, Кацперские? Вдруг никто не имеет ни на что права, и вот это как раз и надо скрывать?
— Уж такие ты, сынок, мелешь глупости, что аж слушать противно, — одёрнула сына Эльжуня.
Вышеприведённый обмен мнениями происходил, разумеется, за столом, во время торжественного воскресного ужина, который на прощание соорудила нам Эльжуня. Мы с Кристиной собирались возвращаться в Варшаву, и, разумеется, натощак бы нас не выпустили.
Услышав оригинальное предположение, я невольно принялась перебирать в памяти все подробности истории наших двух родов, нет ли в семейной хронике каких намёков. Изо всех сил напряглась, но ничего не обнаружила.
— Нет, — заявила я сотрапезникам, замершим в ожидании результата моих раздумий. — Я в Нуармоне смогла ознакомиться с семейным архивом и скажу вам, просто на редкость оказалось порядочное семейство. Два семейства. Женились и выходили замуж по любви, сохраняли друг другу верность, никаких измен, никаких скоков вбок…
— И в самом деле, — ехидно перебила меня Крысыса. — Особенной добродетелью отличалась некая госпожа де Бливе, светоч нашей фамилии. И тот, кто её продал… или поменял на что-то там. Тоже идеал… Не говоря уже об Арабелле, которая обвела вокруг пальца своего мужа-полковника. А Мариэтта? Прикончила двух ни в чем не повинных людей. И хотя я не историк, но на память не жалуюсь.
— Все в одну кучу свалила! Названные тобой особы не принадлежали к нашему роду. Вот разве что Арабелла, от неё могли перейти не те гены. Но если и перешли, то лишь на нас, Кацперские ни при чем, зачем же их хаять? Мариэтта совсем посторонняя особа, а предки наши в полном порядке. И порочить их память не позволю! К тому же предположение, высказанное Юреком, лишено всяких оснований. Я же ясно сказала — речь идёт о фамильном сокровище, только, ради бога, никому об этом ни слова!
— Никому не скажем! — хором заверили нас Кацперские, но при этом с таким напряжённым любопытством уставились на меня, что пришлось немного расколоться.
— Потерялась эта пакость уже давно. Я — о сокровище. И все говорит о том, что шансы найти его имеются лишь у нас с Кристиной. Драгоценность эта вроде как бы двойная, из двух идентичных половинок состоит. И нас тоже две, и тоже идентичные. Это прабабка Каролина пришла к такому выводу. А сокровище ищут и потомки того типа, что в Америку сбежал…
Тут Марта аж подскочила на стуле.
— О боже! — взволнованно воскликнула она. — Совсем забыла! Ведь я же узнала, кто купил Пшилесье. Гурма он, тот американец, Стэнли Гурма. Никакой не ювелир, наоборот, состояние сколотил на автомобильных покрышках, а теперь надумал вернуться в Польшу. Вроде бы ещё ребёнком уехал отсюда, вернее, сразу после войны его увезли в Америку папочка с мамочкой. А перед смертью завещали ему вернуться на землю предков. Вот что я узнала о нем. Ага, ещё у него есть жена и дети.
Какое-то время мы молча переваривали услышанное, тупо уставившись на Марту. Если этот Стэнли только после войны покинул Польшу… Хьюстон мог вообще ничего о нем не знать. Опять парню не повезло? Какой-то незнакомец из-под носа увёл Пшилесье… Пришлось бедолаге опять прибегнуть к взлому…
— Да черт с ним! — разозлилась вдруг Кристина. — Стоит ли из-за них головы ломать? Пусть шарят сколько влезет, с меня довольно! Только сюда его не впускайте, а мы через недельку вернёмся…
* * *
Неделька выдалась на редкость драматичной.
Уже во вторник стало ясно — проклятая Изюня решила заполучить Павла во что бы то ни стало. И поскольку Павел её избегал, сообразила вцепиться в меня, из-за чего мы с Павлом не могли встретиться наедине, везде оказывалась третья лишняя. Я просто сатанела и не знала, чем бы дело кончилось, если бы эта зараза, выходя из кабака, не вывихнула ножку. Я не успела обрадоваться, напротив, меня чуть кондрашка не хватил, ибо провожать эту гангрену до дома не мог никто другой, только Павел. И домой довёз, и компрессик на больную ножку сделал, и спатиньки положил, холера ясна!!! Ну конечно, как всякого нормального мужчину, не могли его не разжалобить слёзки в прекрасных подслеповатых глазках и трогательная беспомощность. Странно, что от скрежета зубовного у меня ни один зуб не сломался. Ну да и я не промах, мне удалось этим и ограничить его медицинские заботы о ней. Просто я перестала поднимать трубку телефона. Иза могла звонить до посинения, а приезжать ко мне, не убедившись предварительно, что я (а значит, и Павел) дома — не решалась. Вот в моем доме и разразился скандал.
Я уже было решилась последовать совету сестры относительно ребёнка, но Павел, вместо того чтобы предпринять необходимые для этого действия, устроил мне форменный скандал. Совершенно неожиданно он вдруг раздражённо заявил, что хотел бы наконец остепениться, жениться и завести детей и не намерен ждать до бесконечности. А дети у него должны быть непременно, и менее двух штук! Больше всего, продолжал он так же раздражённо, он бы хотел жениться на мне, но начинает понемногу уставать от бесконечных препятствий, которые я выдумываю на каждом шагу, и преодолевать дурацкие преграды, которых могло бы не быть. Он, Павел, не понимает, зачем я вынуждаю его терять время, тратить силы, портить нервы и вообще. Он, Павел, думал, я тоже к нему всей душой, как и он ко мне, и тоже веду себя честно, а я что? Мало того, что вечно выкаблучиваюсь, так ещё хитрю и виляю, и какого черта тогда покупала с ним вместе новую кухню, если не собираюсь в ней хозяйничать? Для другой бабы? А другой бабе мой выбор не понравится, и тогда что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Знаешь, мне уже фамильный алмаз боком выходит! — пожаловалась Кристина. — Наработались из-за него как лошади, а теперь вот ещё здесь предстоит копаться. Лучше бы уж с самого начала наняться на алмазные прииски. Ты отдаёшь себе отчёт, сколько придётся здесь вкалывать, да ещё в таких антисанитарных условиях?
— Очень даже отдаю. И все равно считаю — лучше здесь ишачить, чем в алмазных копях. Ведь там ещё пришлось бы красть алмаз, да и сомнительно, что попался бы тот самый.
— А тут не сомневаешься?
— Сомневаюсь, конечно. Зато никаких сомнений в том, что, если вот так будем одними разговорами заниматься, ничего не попадётся. Это уж точно. Ну, берись за щётку. Да ты что! Осторожно надо, иначе задохнёмся, ишь пылищу подняла.
Вскоре выяснилось, что орудий труда нам явно не хватает. Через пять минут выяснилось. Начать следовало с радикальной очистки чердака от пыли. Пылесос тут бы не помог. Выбрасывать ошметья пыли в чердачное окошко было неудобно и непроизводительно. Пригодились бы какое-нибудь ведро, мешок или, ещё лучше, большое полотнище. Рекогносцировка показала, что толстый мягкий слой пыли лежал по всему чердаку ровно, нигде не нарушен. Так что и в самом деле на чердак никто в последние десятилетия не заглядывал, никто здесь не наводил чистоту, никто ненужных бебехов не подбрасывал. Просто удивительно, как такой чердак мог оказаться в доме Кацперских, в котором царила просто стерильная чистота.
Через час к нам поднялся Ендрусь и, осматриваясь сквозь тучи пыли, дал пояснения:
— Никто никогда сюда не приходил. Даже дети не играли на чердаке, хотя очень им хотелось. И я вам скажу, почему. Умирая, дядя Флориан собрал всю родню и уже заплетающимся языком, но в великом волнении заявил нам: этот чердак не наш, этот чердак господ Пшилесских и даже Нуармонов, может, пани Каролина приедет, может, пани Людвика, и все на чердаке пусть лежит в неприкосновенности, ждёт их. Хорошо помню его слова. Ещё прибавил: «На всякий случай». Мы не очень-то поняли, но услышали, что он, дядя Флорек, в сорок шестом снёс на чердак какие-то вещи господ Пшилесских, чтобы с ними ничего при коммунизме не приключилось. Пусть все лежит здесь в целости и сохранности, вот детям и не разрешалось играть на чердаке, ещё, не приведи господь, чего поломают или разобьют, и что потом господам скажем? Заставил нас поклясться, что сделаем, как он завещает. Мы, ясное дело, поклялись, что его волю исполним, и так оно и было.
— А в той части чердака что? — поинтересовались мы, радуясь передышке.
— Там помещение поменьше, и туда тоже стоит вам заглянуть. Той частью чердака мы пользовались, Эльжбета там зимой бельё сушит, так что там почище. А как вы сказали, что на чердаке могут быть и наши вещи, Кацперских то есть, то для вас это тоже свой интерес имеет, раз наши, то и ваши. А у дяди Мартина детей не было…
Помолчав и оглядевшись, Ендрусь добавил уже другим, деловым тоном:
— Придётся вам помочь. Принесу сейчас побольше бумажных мешков, у нас этого добра навалом, а вы их не сносите вниз, только на лестницу вытащите, а уж мы с Юреком потом сами выбросим.
Мы с благодарностью восприняли совет Ендруся. Даже одного часа каторжного труда хватило, чтобы понять, насколько нужна помощь. Вскоре стали заметны результаты наших трудов. Вот в одном углу обозначились очертания двух плетёных дорожных сундучков, облезлого кресла, старого комодика и ещё чего-то, напоминавшего деревенский ткацкий станок прошлого века. Видела я когда-то такой на старинной гравюре. Проявилась также грандиозная кипа старых газет, наполнив нас смутными надеждами. Все-таки печатное слово.
Мы с Крыськой здорово закалились в нуармонской библиотеке, но до утра все равно не выдержали. В два часа отправились спать, успев к этому времени очистить от пыли едва четвёртую часть чердака.
— А все от чистого деревенского воздуха. Спать хочется по-страшному, — говорила сестра, откашливая вековую пыль. — Сдаётся мне, отпадает проблема с уик-эндами на ближайшие полгода.
— Если бы эта паршивая Изюня уехала, я взялась бы тут поработать и в будние дни, — с тяжёлым вздохом вторила я сестре. — Сама бы всю пыль вытащила.
— Оптимистка! Не уедет она, пока Павла не захомутает.
— Шиш ей! Против моего алмаза её миллионы — ноль без палочки. За Павла выйду я!
— Ты уже пообещала ему приданое?
— Не издевайся, ничего не пообещаю, но и ничего не потребую. Ох, у меня дурные предчувствия, — вздохнула я, спускаясь вслед за ней по лестнице.
Дурные предчувствия оправдались в воскресенье к вечеру. Очистив к тому времени от пыли больше половины чердака, мы не чувствовали ни рук ни ног и, совсем обессиленные, повалились на какое-то обшарпанное фамильное ложе.
На помощь Кацперских рассчитывать не приходилось. Выносить пыль они ещё могли, рыться же с нами на чердаке решительно отказывались. А всему виной был Ендрусь. Всем сердцем сочувствуя нам, он тем не менее твёрдо стоял на своём.
— Лично я клятву, данную умирающему, сдержу. И собственных детей прокляну, если её нарушат. Ведь ясно же дядя Флорек говорил: только вы, потомки Нуармонов и Пшилесских, имеете право тут рыться, а мы и пальцем не смеем ничего тронуть. И избави бог нас даже подглядывать. Так и сказал — не смейте им на руки глядеть! А почему — не пояснил. Может, в нашем роду какое преступление состоялось или другая какая деликатная фамильная тайна, может, сокровища какие ваши тут запрятаны, это нас не касаемо. Ведь недаром же дядя Флориан так и не женился и меня признал своим приёмным сыном.
— А какая тут связь? — возразил Гена. — То есть того, я вовсе не собираюсь совать свой нос куда не надо, и незачем вам, папаша, проклинать меня страшной клятвой, неприятное и трудоёмкое это занятие, но какая связь может существовать между фамильной тайной Пшилесских и холостяцкой жизнью прадедушки?
— Двоюродного прадедушки к тому же, — дополнила Марта.
— Может, даже троюродного, от этого не легче.
— Наверняка в их роду было что-то внебрачное! — предположил обычно молчаливый Юрек, которому явно доставляло удовольствие копаться в далёком прошлом, но тоже не горевший желанием копаться в чердачной пыли. — Вдруг окажется, что Пшилесские — это мы, а они, наоборот, Кацперские? Вдруг никто не имеет ни на что права, и вот это как раз и надо скрывать?
— Уж такие ты, сынок, мелешь глупости, что аж слушать противно, — одёрнула сына Эльжуня.
Вышеприведённый обмен мнениями происходил, разумеется, за столом, во время торжественного воскресного ужина, который на прощание соорудила нам Эльжуня. Мы с Кристиной собирались возвращаться в Варшаву, и, разумеется, натощак бы нас не выпустили.
Услышав оригинальное предположение, я невольно принялась перебирать в памяти все подробности истории наших двух родов, нет ли в семейной хронике каких намёков. Изо всех сил напряглась, но ничего не обнаружила.
— Нет, — заявила я сотрапезникам, замершим в ожидании результата моих раздумий. — Я в Нуармоне смогла ознакомиться с семейным архивом и скажу вам, просто на редкость оказалось порядочное семейство. Два семейства. Женились и выходили замуж по любви, сохраняли друг другу верность, никаких измен, никаких скоков вбок…
— И в самом деле, — ехидно перебила меня Крысыса. — Особенной добродетелью отличалась некая госпожа де Бливе, светоч нашей фамилии. И тот, кто её продал… или поменял на что-то там. Тоже идеал… Не говоря уже об Арабелле, которая обвела вокруг пальца своего мужа-полковника. А Мариэтта? Прикончила двух ни в чем не повинных людей. И хотя я не историк, но на память не жалуюсь.
— Все в одну кучу свалила! Названные тобой особы не принадлежали к нашему роду. Вот разве что Арабелла, от неё могли перейти не те гены. Но если и перешли, то лишь на нас, Кацперские ни при чем, зачем же их хаять? Мариэтта совсем посторонняя особа, а предки наши в полном порядке. И порочить их память не позволю! К тому же предположение, высказанное Юреком, лишено всяких оснований. Я же ясно сказала — речь идёт о фамильном сокровище, только, ради бога, никому об этом ни слова!
— Никому не скажем! — хором заверили нас Кацперские, но при этом с таким напряжённым любопытством уставились на меня, что пришлось немного расколоться.
— Потерялась эта пакость уже давно. Я — о сокровище. И все говорит о том, что шансы найти его имеются лишь у нас с Кристиной. Драгоценность эта вроде как бы двойная, из двух идентичных половинок состоит. И нас тоже две, и тоже идентичные. Это прабабка Каролина пришла к такому выводу. А сокровище ищут и потомки того типа, что в Америку сбежал…
Тут Марта аж подскочила на стуле.
— О боже! — взволнованно воскликнула она. — Совсем забыла! Ведь я же узнала, кто купил Пшилесье. Гурма он, тот американец, Стэнли Гурма. Никакой не ювелир, наоборот, состояние сколотил на автомобильных покрышках, а теперь надумал вернуться в Польшу. Вроде бы ещё ребёнком уехал отсюда, вернее, сразу после войны его увезли в Америку папочка с мамочкой. А перед смертью завещали ему вернуться на землю предков. Вот что я узнала о нем. Ага, ещё у него есть жена и дети.
Какое-то время мы молча переваривали услышанное, тупо уставившись на Марту. Если этот Стэнли только после войны покинул Польшу… Хьюстон мог вообще ничего о нем не знать. Опять парню не повезло? Какой-то незнакомец из-под носа увёл Пшилесье… Пришлось бедолаге опять прибегнуть к взлому…
— Да черт с ним! — разозлилась вдруг Кристина. — Стоит ли из-за них головы ломать? Пусть шарят сколько влезет, с меня довольно! Только сюда его не впускайте, а мы через недельку вернёмся…
* * *
Неделька выдалась на редкость драматичной.
Уже во вторник стало ясно — проклятая Изюня решила заполучить Павла во что бы то ни стало. И поскольку Павел её избегал, сообразила вцепиться в меня, из-за чего мы с Павлом не могли встретиться наедине, везде оказывалась третья лишняя. Я просто сатанела и не знала, чем бы дело кончилось, если бы эта зараза, выходя из кабака, не вывихнула ножку. Я не успела обрадоваться, напротив, меня чуть кондрашка не хватил, ибо провожать эту гангрену до дома не мог никто другой, только Павел. И домой довёз, и компрессик на больную ножку сделал, и спатиньки положил, холера ясна!!! Ну конечно, как всякого нормального мужчину, не могли его не разжалобить слёзки в прекрасных подслеповатых глазках и трогательная беспомощность. Странно, что от скрежета зубовного у меня ни один зуб не сломался. Ну да и я не промах, мне удалось этим и ограничить его медицинские заботы о ней. Просто я перестала поднимать трубку телефона. Иза могла звонить до посинения, а приезжать ко мне, не убедившись предварительно, что я (а значит, и Павел) дома — не решалась. Вот в моем доме и разразился скандал.
Я уже было решилась последовать совету сестры относительно ребёнка, но Павел, вместо того чтобы предпринять необходимые для этого действия, устроил мне форменный скандал. Совершенно неожиданно он вдруг раздражённо заявил, что хотел бы наконец остепениться, жениться и завести детей и не намерен ждать до бесконечности. А дети у него должны быть непременно, и менее двух штук! Больше всего, продолжал он так же раздражённо, он бы хотел жениться на мне, но начинает понемногу уставать от бесконечных препятствий, которые я выдумываю на каждом шагу, и преодолевать дурацкие преграды, которых могло бы не быть. Он, Павел, не понимает, зачем я вынуждаю его терять время, тратить силы, портить нервы и вообще. Он, Павел, думал, я тоже к нему всей душой, как и он ко мне, и тоже веду себя честно, а я что? Мало того, что вечно выкаблучиваюсь, так ещё хитрю и виляю, и какого черта тогда покупала с ним вместе новую кухню, если не собираюсь в ней хозяйничать? Для другой бабы? А другой бабе мой выбор не понравится, и тогда что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77