Итак, Леха-Лоха вернулся домой под вечер и первым делом полез в горячую ванну. Отмокая в душистой пене, он курил купленную по дороге кубинскую сигару и потягивал приобретенный в том же магазине скотч.
Виски он, ясное дело, разбавлять не стал, а манеру портить хорошую выпивку, набивая стакан льдом, Леха считал извращением. Перед тем как залечь в ванну, Леха установил на крышке стиральной машины портативный магнитофон и теперь, помимо хорошего табака и отменной выпивки, наслаждался еще и песнями «для братвы», которых не слышал целую неделю и по которым основательно соскучился.
Тихую музыку Леха не понимал в принципе. Если уж Леха Лопатин включал магнитофон, то регулятор громкости всегда бывал у него вывернут вправо до упора независимо от мощности динамиков. Своих музыкальных пристрастий Леха не стеснялся, так что все его соседи имели отличную возможность слушать блатные песни вместе с ним. Леха Лопатин всегда и все делал, что называется, до упора: спал до полудня, проигрывался до нитки, давил на газ до пола, дрался до беспамятства и пил до полной потери человеческого облика, считая все это признаками истинно русской широты натуры. Он относился к той категории людей, которые должны совершить чрезвычайно крупную ошибку, причем не один раз, чтобы хоть чему-нибудь научиться.
Звонка в дверь Леха не слышал. Возможно, в дверь вообще не звонили, но если звонок и был, то его полностью заглушил хрипловатый баритон исполнителя блатных песен, от которого, казалось, мерно вибрировали железобетонные стены ванной. Этот же проникновенный в самом прямом смысле слова баритон помешал Лехе услышать грохот выбитой мощным ударом двери. Впрочем, в течение следующего часа Леха был так занят, что даже не удосужился посмотреть, была дверь его жилища грубо выломана или вскрыта каким-либо иным, более интеллигентным способом.
Так или иначе, когда Леха в очередной раз затянулся сигарой и, выпуская дым через ноздри двумя тонкими струйками, поднес к губам стакан со скотчем, дверь ванной ни с того ни с сего начала открываться. Со зрением у Лехи был полный порядок. Он сразу увидел, как поворачивается дверная ручка, и с несвойственной ему сообразительностью смекнул, что никаким полтергейстом тут не пахнет. Это был вульгарный взлом. Лехино тело содрогнулось от адреналинового взрыва в крови, под языком появился неприятный железистый привкус, а руки и ноги сделались легкими, словно их накачали водородом. Конечности вдруг словно обрели самостоятельность: руки до смерти хотели расталкивать и отбиваться, а ноги – улепетывать. Леха слепо зашарил вокруг себя в поисках какого-нибудь оружия, но под руку, как на грех, не подворачивалось ничего смертоноснее душевой насадки. Дымящаяся сигара выпала из шарящих пальцев, коротко зашипела и утонула в густой мыльной пене. Леха попытался вскочить, но поскользнулся и с громким плеском опустился на место, окатив брызгами стены и пол.
Дверь ванной, наконец, распахнулась, явив пораженному взгляду Лехи-Лохи тесную группу дорого и со вкусом одетых людей. Поначалу ему почудилось, что в прихожей толпится не менее полусотни незваных гостей, но когда он взял себя в руки, оказалось, что их там всего четверо. Зато что это были за люди! Узнав стоявшего впереди всех небезызвестного Серегу Барабана, Леха понял, что основательно влип, хотя и не понимал, чем вызван этот в высшей степени недружественный визит.
Окинув торчащую из мыльной пены растерянную физиономию Лехи Лопатина холодным, ничего не выражающим взглядом, Серега Барабан молча отступил в сторону, пропуская вперед своих подручных. Стоявший на стиральной машине магнитофон продолжал хрипло орать. Барабан не глядя протянул руку, нашел регулятор громкости и приглушил музыку. После этого он взял с полочки откупоренную бутылку скотча, внимательно изучил этикетку, одобрительно хмыкнул и сделал аккуратный глоток из горлышка.
– Ну что, козел, – небрежно обронил он, глядя мимо Лехи, – поговорим?
– Поговорить – не вопрос, – слегка дрожащим голосом откликнулся из ванны Леха. – С умным человеком побазарить приятно. Только я не всосал, о чем базар.
Конец его фразы утонул в судорожном бульканье, потому что один из вошедших вместе с Барабаном мордоворотов вдруг без предупреждения положил Лехе на макушку огромную, как лопата, ладонь и сильно надавил, заставив Лопатина погрузиться с головой. Леха замолотил руками и ногами, пытаясь всплыть за глотком воздуха, но чужая рука держала крепко. Лехе стоило огромного труда не заорать прямо под водой, но он сдержался: у него было сильное подозрение, что, если он захлебнется, эти ребята не станут его откачивать.
Потом лежавшая на Лехиной макушке ладонь сжалась в кулак, собрав в горсть его волосы, и выдернула наполовину захлебнувшегося Леху на поверхность, как морковку из рыхлой земли. Леха с громким всхлипом втянул в себя воздух и мучительно закашлялся, давясь и брызгая во все стороны мыльной водой. На щеке у него темнел разбухший табачный лист, по лицу стекали пенные струи.
– Спрашивать буду я, – спокойно сказал Барабан, когда Леха, наконец, прокашлялся. – А ты, мудило гороховое, будешь отвечать – коротко и ясно, без гнилого базара. Чем ты думал, падло, когда Пистона в ментовку сдал? Ты головой думал или тузом своим дырявым?
– Я?! – возмутился Леха и немедленно погрузился с головой. На сей раз его продержали под водой еще дольше. Он уже начал прощаться с жизнью, когда почувствовал, что снова может дышать. – Сергей… – давясь, задыхаясь и кашляя, простонал он. – Сергей Иваныч, за что? Не сдавал я никого, гадом буду! Мамой клянусь, не сдавал! Чтобы я – в ментовку?! Подставили меня, Сергей Иваныч, клянусь, подставили!
Серега Барабан с сомнением посмотрел на него, еще раз отхлебнул из бутылки и кивнул своему мордовороту. Заранее морщась и отворачивая лицо от брызг, тот снова обмакнул Леху в ванну.
– Во имя отца, и сына, и святого духа, – задумчиво сказал Барабан, поигрывая бутылкой. – Ладно, Матвей, доставай, а то как бы этот говноед и вправду не захлебнулся.
– Хрен его не возьмет, – презрительно заметил широкий, как трехстворчатый шкаф, Матвей, но Леху все-таки выудил.
Двое приятелей Барабана, не принимавшие участия в водной феерии, занимались в это время тем, что старательно, хотя и без энтузиазма, переворачивали квартиру вверх дном. Через открытую дверь в ванной были слышны грохот сдвигаемой с мест мебели, звон посуды и стук опорожняемых ящиков.
Прокашлявшийся Леха сидел в ванне, тараща на Барабана слезящиеся преданные глаза.
Барабан снял с крючка мохнатое полотенце и брезгливо вытер со своего модного плаща несколько попавших на него капель мыльной воды.
– Так ты, типа, не в курсе? – возобновил он прерванную беседу. – Ты без понятия, так тебя надо понимать? Типа, не при делах и вообще не врубаешься, что я тебе тут молочу, так? А если тебе, к примеру, яйца отрезать, тогда как – врубишься? Матвей, отрежь ему яйца.
С головы до ног забрызганный водой и пеной Матвей с непроницаемым выражением лица вынул из кармана пружинный нож и со щелчком открыл лезвие.
Леха-Лоха заверещал, как пойманный в силки заяц.
Барабан поморщился и до предела увеличил громкость магнитофона. Левый рукав и весь бок Матвеевой куртки промокли насквозь, так что терять ему в этом плане было нечего. Леха Лопатин барахтался и визжал, по-бабьи отмахиваясь от страшного Матвея руками и ногами. Матвей действовал спокойно и уверенно, со сноровкой бывалого живодера или полевого хирурга, которому в госпиталь полгода не подвозили анестезирующих препаратов. Хладнокровие, опыт и перевес в физической силе быстро одержали победу над истерикой и страхом. Матвею оставалось сделать единственное движение ножом, когда Барабан тронул его за плечо и отрицательно покачал головой. Бандит равнодушно выпустил Леху и стал вытираться полотенцем, начав с лица и закончив ботинками. Леха с плеском погрузился в воду, крепко сжимая обеими руками свое чуть было не утраченное сокровище.
– Ну, – сказал Барабан, – теперь врубился?
– Сергей Иваныч, – всхлипывая, взмолился Леха, – делайте, что хотите. Хоть бейте, хоть режьте, хоть топите… Только скажите: за что? Что я сделал-то, а?
– Смотри-ка, – обратился Барабан к Матвею, – по-человечески заговорил. А то «побазарить», да «не всосал»… Я тебе, браток, вот чего толкую, – снова повернулся он к Лехе:
– Ты, дешевка надувная, Валеру Пистона в лагерь упрятал. Ну, до этого, даст бог, не дойдет, но крови ты попортил и мне, и ему…
А бабок-то, бабок сколько придется выбросить!
– Не правда, – почуяв под ногами относительно твердую почву, возразил Леха. – Это Пистон на меня клепает. Долг я ему вернул до последнего цента.
Вам говорю и ему могу повторить прямо в глаза: я с ним расплатился.
– Расплатился, – с кривой усмешкой повторил Барабан. – Это точно, расплатился. Сколько ты ему висел?
– Д-двадцать пять штук, – с запинкой ответил Леха.
– Зеленью?
– Ну так не на деревянные же в карты играть!
– Пистон теперь на чай играет, – напомнил Барабан, – и на ярославскую «Приму». А знаешь, почему? Потому что когда он с твоими баксами в обменник пришел, его мусора в шесть секунд замели.
На хате у него шмон устроили, нашли тысяч пять нормальных баксов и двадцать пять – ну, без малого, конечно, – твоих.
– Что значит – «моих»? – верно уловив самую суть сообщения, удивился Леха. – А чем мои от нормальных отличаются?
– А тем, что банковская машинка их не признает, – пояснил Барабан. – Двадцать пять штук! Мало того, что долг ты, получается, не отдал. Ты прикинь, какая теперь Пистону статья светит, какой срок ломится! А все из-за тебя, петушина. Что делать думаешь, братан?
– Я бы на его месте повесился, – внес свой вклад в беседу Матвей.
– Да кто же ему даст повеситься-то?! – воскликнул Барабан. – Со жмурика взятки гладки. Нет, жить он будет до тех пор, пока бабки не вернет – и те, что Пистону должен, и те, что нам – за хлопоты.
Плюс возмещение убытков, конечно. А там пусть как хочет. Хочет – вешается, не хочет – не надо…
Дверь ванной, скрипнув, приоткрылась пошире и один из мордоворотов Барабана просунул в щель обритый наголо, исполосованный страшными шрамами череп. Спутать этот череп с каким-то другим было бы просто невозможно: вряд ли на свете насчитывался хотя бы десяток людей, головы которых выглядели так, словно на них шинковали капусту.
Перед глазами у Лехи плыло и двоилось от переживаний, но он без труда узнал приятеля Пистона Колю, который был в ресторане в тот недоброй памяти вечер, когда Леха проиграл Пистону двадцать пять тысяч.
– Помыться решил, братан? – осклабившись, спросил он у Матвея. – Так ты бы хоть шмотки снял, что ли…
– Тебя забыл спросить, – огрызнулся мокрый Матвей.
Барабан лениво повернул голову и через плечо посмотрел на Колю. Перехватив этот равнодушный взгляд, здоровяк с бритым черепом разом увял, заметно уменьшился в размерах и поспешно сообщил:
– Чисто, Серега.
Барабан кивнул, и покрытый шрамами череп исчез.
– Чисто, – задумчиво повторил Барабан, обращаясь к Лехе. – Ну, я, вообще-то, и не думал, что ты на хазе фальшивые баксы рисуешь. Ты же, козлина, собственный член с натуры срисовать не сможешь.
Давай, Лоха, расскажи папе Барабану, откуда у тебя столько паленой капусты.
У Лехи мелькнула было мысль рассказать Барабану какую-нибудь байку о кавказцах, которым он продал что-нибудь этакое, очень ценное, а расчет получил фальшивыми бумажками. Но эта история имела два существенных недостатка: во-первых, она была чересчур заезженной, а во-вторых, любой, кто был хотя бы понаслышке знаком с Лехой Лопатиным, отлично знал, что продать ему нечего, кроме грязного белья. Кроме того, это вранье не имело никакого смысла и не решало никаких проблем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51