И то правда, подумал Гаркун. Двум смертям не бывать, а к одной нас уже приговорили… Он посмотрел на Заболотного. Заболотный часто-часто моргал глазами за стеклами очков, переводя взгляд с Мышляева на Гаркуна и обратно. Гаркун мигнул Заболотному, и тот сразу перестал хлопать глазами. Лицо у него буквально на глазах посерело и вытянулось: он понял.
Мышляев выключил машинку, вынул купюру из-под стекла и смял ее в кулаке.
– Стоять! – заорал охранник, снимая ноги с табурета. – Куда, блин, гонишь? Барабан велел мне проверять! А ну, клади бумажку на место! Давай, давай, убогий, шевелись, пока я тебе ноги не повыдергал!
Мышляев с подчеркнутой неохотой расправил скомканную купюру и затолкал ее в приемный отсек аппарата. Охранник набросил ремень автомата на плечо, передвинул оружие за спину и, придерживая его локтем, склонился над столом.
– Ну, какого хрена ждешь? Включай!
Мышляев щелкнул клавишей. Гаркун напрягся и тихо отступил на шаг от стола, заходя охраннику в тыл. Тот немедленно повернул голову и окинул его холодным подозрительным взглядом.
– А ты куда, жаба горбатая? Я тебя не отпускал!
Воспользовавшись тем, что внимание охранника на секунду переключилось на Гаркуна, Мышляев сгреб со стола работающий аппарат и врезал им по бритому черепу бандита. Силы ему было не занимать, и бил он от всей души, но то ли машинка была легковата, то ли череп охранника оказался чересчур прочным – желаемого эффекта не последовало. Яркий свет внутри прибора погас, во все стороны с треском и дребезгом брызнули куски пластмассы, вилка шнура выскочила из розетки и упала на пол.
– Че-го, блин?! – с безмерным удивлением прорычал охранник, снова поворачиваясь к Мышляеву.
Падать без чувств он даже не подумал. Гаркун увидел багровую ссадину в том месте, куда пришелся удар, и это было все.
В следующее мгновение Мышляев получил сокрушительный удар в грудную клетку и отлетел к стене, нелепо размахивая руками. Охранник со зверским лицом потянулся за автоматом, и тут Гаркун, не успев ни о чем подумать, молча прыгнул вперед и мертвой хваткой вцепился в оружие. Драться с охранником он даже не пытался, отлично зная, что при его физических данных это выглядело бы просто смешно. Все, что он мог сделать, это задержать громилу на секунду-другую, чтобы дать Мышляеву возможность подняться. Он впился в автомат, как клещ, зажмурил глаза и изо всех сил обхватил ноги охранника своими ногами, мысленно готовясь к мучительной смерти.
– Ах вы, суки рваные! – с оттенком удивления взревел охранник, явно не ожидавший такого поворота событий.
Он резко повернулся на месте, выдирая из рук Гаркуна автомат. Его сильно качнуло, потому что ноги гравера продолжали сжимать его голени, но он устоял. Рывок был таким сильным, что Гаркуна отбросило в сторону. Он с грохотом ударился о край топчана и со стоном свалился на пол. В момент удара он услышал отчетливый хруст в боку и ощутил пронзительную боль в сломавшихся, как сухие ветки, ребрах.
Мышляев уже был на ногах. Он метнулся к охраннику и замер на месте, услышав лязг автоматного затвора. Оснащенный толстым глушителем укороченный ствол смотрел ему в живот. Это был полный и окончательный крах, но тут в игру неожиданно вступил Заболотный, на помощь которого Мышляев рассчитывал меньше всего.
Тощий, как жердь, и поразительно похожий на разъяренного верблюда химик шагнул вперед, занося над правым плечом тяжелый железный лом – тот самый, которым покойный Леха-Лоха пытался отжать дверь в мастерскую Гаркуна. Охранник не видел нависшей над ним угрозы – он стоял к Заболотному спиной.
Тяжелая стальная дубина со свистом рассекла воздух и с завидной точностью опустилась на бритый затылок бандита. Раздался приглушенный треск, какой бывает, когда сваренное вкрутую яйцо падает со стола на пол. Мышляев увидел, как глаза охранника медленно закатились под лоб. Бандит качнулся и рухнул сначала на стол, а оттуда на пол.
Гаркун собрал остатки сил и, шатаясь, поднялся на ноги. Сломанные ребра причиняли ему адскую боль, и стоять он мог, лишь согнувшись пополам и прижав обе ладони к поврежденному боку. Заболотный выронил лом, который со звоном покатился по бетонному полу, и с тупым изумлением уставился на свои руки, словно не в силах поверить, что только что убил человека вот этими самыми руками.
– Только давайте без мелодрамы, господа, – сказал Мышляев, бесцеремонно сдирая с тела охранника автомат. – Вы меня слышите, Заболотный? Это касается вас. Вы хорошо поработали, но главное у нас с вами впереди. Гена, ты как?
– Хреново, – с трудом выдавил из себя Гаркун. – Ребра сломал, сволочь. Два, а может быть, и все три.
– Да-ааа, – рассеянно протянул Мышляев, думая о чем-то своем. Гаркун готов был поспорить на собственную руку, что знает, о чем думает его старинный приятель Павел Сергеевич Мышляев.
– Не спеши, Паша, – сказал он. – Я еще могу пригодиться.
– Ты так думаешь? – с сомнением переспросил Мышляев, опуская автомат. – А впрочем, кто тебя знает… Ладно, пойдешь первым.
Гаркун хотел было сказать, что ходок из него теперь никудышный, но воздержался: альтернативой предложению Мышляева была немедленная смерть. Продолжая прижимать обе руки к поврежденному боку, он неверными шагами двинулся в сторону трапа, который вел из подвала наверх, в бункер. Здесь ему пришлось туго: взбираться по отвесной лестнице, держась при этом за бок, было невозможно. Гаркун осторожно опустил руки и выпрямился настолько, насколько позволял горб. Боль была такой острой, что он чуть не потерял сознание. Намертво стиснув зубы, весь покрытый холодной испариной, Гаркун стал карабкаться по трапу.
Добравшись, наконец, до люка, он толкнул тяжелую крышку, но та не подалась ни на миллиметр.
– Заперто, – растерянно сказал он смотревшему на него снизу Мышляеву.
– Стучи, Гена, – ответил тот, беря автомат наизготовку. – Они должны быть где-то поблизости.
Стучи, не стесняйся.
Гаркун забарабанил кулаком по холодному железу. Стук получился совсем слабым, но его услышали.
Наверху лязгнул засов, и тяжелая крышка поднялась, пронзительно скрипя ржавыми петлями. Гаркун увидел над собой недовольную физиономию охранника и черное дуло смотревшего вниз автомата.
– Тебе чего, урод? – неласково поинтересовался охранник.
– Несчастный случай, – едва шевеля непослушными губами, пролепетал Гаркун. – Мне нужна медицинская помощь. Ребра…
В это время стоявший под самым люком Мышляев открыл огонь. Он знал, что часть выпущенных им пуль обязательно попадет в Гаркуна, но надеялся, что охранник тоже получит свое. Горбатый гравер сослужил свою службу и больше был не нужен Мышляеву. Он действительно пригодился – в качестве щита, укрывшись за которым, Мышляев застал охранника врасплох. «Ты уж извини, старик, – мысленно обратился Мышляев к Гаркуну, нажимая на спусковой крючок. – Как говорится, такова се ля ви, и с каждым днем она селявее…»
Гаркун молча рухнул вниз, похожий в полете на гигантского уродливого паука, сорвавшегося со своей паутины. Стоявший над люком охранник выронил автомат, схватившись за простреленное плечо, и упал на одно колено, так как перебитая нога перестала его держать. В следующее мгновение он мягко повалился на бок, так что Мышляев потерял его из виду.
– Есть, сука! – торжествующе завопил Мышляев. – Вперед, профессор!
Он первым бросился к трапу, наступив по дороге на окровавленное лицо Гаркуна и даже не заметив этого. Карабкаясь по трапу, он все время смотрел вверх, чтобы вовремя заметить опасность, если та появится.
Он заметил опасность, но предотвратить ее уже не смог. В проеме люка вдруг появилась испачканная кровью рука, в которой было что-то зажато. Потом пальцы разжались, и прямо в лицо Мышляеву полетел какой-то темный предмет, имевший неприятно знакомые очертания – не то картофелина, не то небольшой булыжник, не то…
В следующее мгновение крышка люка захлопнулась с похоронным лязгом, а пару секунд спустя в подвале прогремел взрыв.
Глава 17
Ближе к делу
Сидя на переднем сиденье полосатого, как зебра, «лендровера» рядом с Пауком, который, беспечно насвистывая, гнал машину сквозь летящий навстречу мокрый снег, Абзац размышлял о том, что все идет как-то не так. Он пропустил момент, когда в его жизни наступил очередной перелом, и теперь судьба молотила его со всех сторон, как брошенный на утоптанную землю сноп. Что-то изменилось то ли в окружающем мире, то ли в нем самом, иначе откуда было взяться всем этим напастям? "Видимо, там, наверху, все-таки кто-то есть, – решил Абзац. «Кто-то, внимательно наблюдающий за нами. Кто-то, кому очень не нравится мое поведение. „Мне отмщение, и я воздам“ – так, кажется, написано в Библии? Если и не совсем так, то очень похоже. Вот он и намекает мне: куда ты лезешь, морда? Кем ты себя возомнил?»
Ехать с Пауком к заказчику тоже, наверное, не стоило. Приедешь, а там засада: пятеро ребят, готовых произвести с тобой окончательный расчет при помощи современного скорострельного оружия… Умнее всего было бы просто вытрясти из Паука свои денежки и убираться подобру-поздорову. "В конце концов, это не мое дело, кто кого обманул – Паук меня или заказчик Паука. Мое дело – получить деньги за добросовестно выполненную работу.
А из Москвы, наверное, все-таки придется уехать, устало подумал он, разминая сигарету. Теперь Барабан не успокоится, пока не прибьет мою шкуру у себя над диваном. Я выкосил почти всех его бригадиров, а Моряка шлепнул уже после того, как сам же предложил Барабану разойтись миром. Теперь меня будут искать до победного конца. Вряд ли Барабан поверит, что Моряка поставил на перо случайный лох. И вряд ли он свяжет смерть своего дружка с тем дорожно-транспортным происшествием. Он наверняка воспринял это как объявление войны, и теперь вопрос стоит просто: или я, или он. Да он давно так стоит, этот вопрос…"
Абзац почувствовал, что начинает засыпать, встрепенулся и поспешно закурил, чтобы отогнать подступающую дремоту. "То, что Паук ведет себя как друг и союзник, ничего не значит. Возможно, он просто усыпляет бдительность, чтобы в удобный момент выкинуть какой-нибудь фокус…
Господи, подумал он, до чего же я устал! Разве это жизнь? Круглые сутки бегать, как пес с консервной банкой на хвосте…"
Паук лихо затормозил возле подъезда старой панельной двенадцатиэтажки. Вставленный в дверь подъезда кодовый замок был выворочен с корнем, на облицованной светлой керамической плиткой стене красовалось выведенное с помощью аэрозольного баллончика ругательство. Дом был темным, лишь окна лестничных площадок испускали слабый мутноватый свет, да одиноко горело незашторенное окно на пятом этаже.
– О, – сказал Паук, задрав голову кверху, – кажется, нашему приятелю не спится. Наверное, угрызения совести замучили.
– Сомневаюсь, – проворчал Абзац. – Запомни, что я сказал, Паучилло: если что, первая пуля тебе.
– Что ты заладил, как попугай: первая пуля, первая пуля… Ты, главное, не торопись выпускать эту первую пулю, а то завалишь меня сдуру прямо в лифте, а потом будешь руками разводить: и куда это я, дескать, торопился?
– Обещаю ждать до последнего, – сказал Абзац.
– Ну, слава богу, – иронически откликнулся Паук.
Они поднялись на пятый этаж в скрипучем лифте и остановились перед обшарпанной дверью. Абзац скептически поморщился, разглядывая потертую обивку, сквозь прорехи которой торчали клочья серой ваты.
– Я же говорил, что он нищий, – ответил на его невысказанный вопрос Паук.
Он нажал кнопку. Внутри квартиры раздался мелодичный звонок. Светившийся слабым электрическим светом глазок потемнел.
– Кто там? – осторожно спросил мужской голос.
– Не валяйте дурака, – сказал Паук. – Вы же смотрите в глазок. Неужто не узнали? Открывайте, нам нужно поговорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51