То, как продуманно и четко было произведено нападение, говорило о незаурядных способностях предводителя шайки, да и выбор жертвы наводил на определенные размышления: вряд ли разбойники случайно выбрали самую богатую помещицу в округе. Кроме того, княжна подозревала, что если бы ее хотели просто убить и ограбить, так, верно, убили бы сразу, не давая ей возможности, собраться с духом и дать отпор. Но тогда доставшаяся разбойникам добыча получилась бы мизерной: пара лошадей, бесполезная в лесу карета, немного денег и еще меньше драгоценностей. Нет, княжну явно намеревались захватить живой, чтобы потребовать с нее выкуп, да и предводитель шайки мало походил на разбойников с лубочных картинок. Судя по тому немногому, что успела разглядеть княжна, это был человек привыкший хорошо одеваться и в совершенстве владевший искусством верховой езды. То, как он загородился от выстрела, подняв на дыбы коня, выдавало в нем кавалериста, успевшего понюхать пороху, а его подручный, которого миновала пуля княжны, именовал своего атамана «вашим благородием» и «барином». Словом, атаман сей представлялся княжне довольно любопытной фигурой, и она не верила, что такой человек может легко отступиться от своих замыслов.
Но более всего Марию Андреевну тревожило то обстоятельство, что атаман показался ей смутно знакомым. Он так и не поднял головы, не показал лица, хотя и рисковал поплатиться за это собственной жизнью. Вряд ли такое поведение было следствием повышенной стыдливости. Вероятнее всего, разбойник опасался, что будет неминуемо опознан.
Взгляд Марии Андреевны невольно скользнул по стенам, увешанным оружием всех времен и народов, и остановился на весьма странном предмете, коему было не место в этой экспозиции. Предмет этот представлял собою толстую черную трость с золотой рукояткой в виде песьей головы — а может быть, и не песьей, а волчьей. Эта трость скрывала в себе ружейный ствол преизрядного калибра, а спусковой механизм был хитроумно замаскирован под звериную голову на рукоятке. Некогда это грозное потайное оружие украшало собою знаменитую коллекцию графа Лисицкого, а после его загадочной смерти было украдено его племянником, Николаем Ивановичем Хруновым-Лисицким. Княжне трость досталась в качестве трофея; из этой трости был застрелен ее опекун, граф Бухвостов, а позднее та же участь постигла князя Аполлона Игнатьевича Зеленского. Пуля, выпущенная из упрятанного в лакированный деревянный футляр ствола, по слухам, оборвала никчемную жизнь пана Кшиштофа — карточного шулера, пройдохи и авантюриста, доводившегося кузеном Вацлаву Огинскому. Княжне и самой довелось заглянуть в этот ствол, но победа осталась за нею, а бывший гусарский поручик Хрунов отправился по этапу на каторжные работы в Сибирь...
Да, вот именно, в Сибирь, на каторгу, а оттуда, как и с того света, обыкновенно не возвращаются.
Мария Андреевна с усилием отвела взгляд от памятного экспоната своей коллекции, казавшегося ей не менее жутким, чем людские черепа и связки человеческих скальпов, коими, по слухам, украшали свои жилища коренные обитатели Нового Света. Только теперь она сообразила, что каким-то непонятным образом снова очутилась в оружейной. Ноги сами привели ее сюда, и княжна подумала, что сегодня с ней явно творится что-то неладное: ее тело жило будто отдельно от мозга, самостоятельно решая, куда идти и что делать. Наверное, когда мозг вспомнил о поручике Хрунове, телу захотелось оказаться поближе к оружию — так оно надежнее...
В дверь торопливо стукнули, и сейчас же, не дожидаясь приглашения, в комнату ввалился запыхавшийся лакей Григорий.
— Идут, ваше сиятельство, — одышливо сообщил он. — Идут, не торопятся, сию минуту здесь будут.
— Спасибо, ступай, — сказала княжна.
Когда дверь за лакеем закрылась, она взяла со стола подзорную трубу и подошла к окну. Собственно, и без трубы можно было бы обойтись, благо отсюда, со второго этажа, двор был виден как на ладони, но княжну интересовали некоторые детали. Раздвинув трубу на всю длину, Мария Андреевна укрылась за занавеской и припала глазом к окуляру. Поведя трубой вдоль улицы, она наконец отыскала на углу знакомую округлую фигуру, обремененную папкой с рисунками и сложенным треножником. Кожаная сумка висела у герра Пауля через плечо, при каждом шаге поддавая ему под пухлый, туго обтянутый панталонами зад. Приближенное линзами лицо немца было непривычно хмурым и озабоченным; княжна обратила внимание на то, что герр Пауль обут в высокие и прочные сапоги, и невольно задалась вопросом, зачем ему понадобилось париться в них в такую несусветную жару.
Сложив трубу, она придала лицу обычное выражение и не спеша спустилась вниз. Идя по коридору первого этажа, она услышала, как снаружи стукнула калитка, и ускорила шаг, дабы встретиться с немцем в хорошо освещенной прихожей.
Так и случилось. Едва войдя в дверь, герр Хесс увидел перед собою княжну, которая стояла посреди прихожей с приветливой улыбкой на устах. Это был сюрприз, которого он никак не мог ожидать: в это время Мария Андреевна обыкновенно находилась у себя в комнате, читая перед ужином или производя какие-то хозяйственные расчеты. Однако такая неожиданность его, казалось, нисколько не смутила, и круглая физиономия герра Пауля скоро озарилась привычной улыбкой. Глядя на это сияющее лицо, невозможно было представить, что всего минуту назад оно было мрачнее тучи.
— Майн готт, фройляйн Мария! — закричал Хесс так радостно, словно они не виделись полгода. — Как я счастлив вас лицезреть! Вы правильно делаете, что по вечерам остаетесь дома, ибо лучезарное сияние вашей красоты таково, что... э-э-э... Словом, никто бы не понял, что наступила ночь. Люди продолжали бы трудиться до полного изнеможения, а несчастные совы и филины умерли бы от голода, не дождавшись темноты.
— Право, Павел Францевич, ваши комплименты столь пространны, что с непривычки мне трудно постичь их смысл, — смеясь, ответила княжна.
— Ха, пространны! — воскликнул немец, с облегчением сбрасывая на руки прислуги свою ношу и утирая вспотевший лоб. — Неуклюжи, хотите вы сказать. Но в этом виноват не я, а ваш русский язык. Вам никогда не приходило в голову, как плохо быть бедным иностранцем? Чужая страна, непонятные обычаи, из-за которых то и дело попадаешь впросак...
Он болтал, оживленно жестикулируя пухлыми руками, и княжна поймала себя на том, что ей тяжело оторвать взгляд от его смеющегося лица. Это была какая-то разновидность гипноза; герр Хесс, казалось, обладал способностью в зависимости от обстоятельств и собственного желания приковывать к себе всеобщее внимание или, напротив, становиться совершенно незаметным. Усилием воли преодолев наваждение, Мария Андреевна отвела глаза от непрерывно шевелящихся губ немца и незаметно оглядела его одежду.
Сапоги герра Пауля были до середины покрыты красноватой пылью, а голенища возле ступни оказались изрядно исцарапанными. Это выглядело так, будто немец долго бродил по острым камням, поминутно оступаясь. Колени его серых панталон тоже были испачканы, а на левом рукаве виднелось небрежно затертое пятно, выглядевшее так, словно немец сильно задел локтем оштукатуренную стену. Похожее пятно княжна углядела и на тулье треугольной шляпы, которую Хесс держал в руке, прикрывая ею другую руку, кисть которой была обмотана носовым платком.
Глядя на него, княжна пыталась решить, стоит или не стоит сообщать ему о своей сегодняшней прогулке. Ставить гостя в неловкое положение ей по-прежнему не хотелось; с другой стороны, если Хесс видел княжну у башни или каким-то иным способом догадался о ее визите, ее молчание могло быть истолковано им как знак недоверия. Немец мог решить, что за ним следят как за врагом и шпионом, и не на шутку обидеться. К тому же Марии Андреевне было любопытно, что он ответит на прямо поставленный вопрос, как станет выкручиваться и станет ли вообще.
— Где это вы так испачкались, Павел Францевич? — спросила она самым непринужденным тоном, на какой была способна. — И что с вашей рукой? Позвольте-ка взглянуть.
— Майн готт, найн! Нет, ни в коем случае! — нимало не смущенный этим заданным в лоб вопросом, воскликнул немец. — Это просто царапина, пустяк, не заслуживающий вашего внимания. Представьте, меня подвело любопытство. Сегодня я работал у северной башни кремля, делал зарисовки предместья, унд дер тойфель... простите, фройляйн, какой-то бес толкнул меня поинтересоваться, что там внутри. Я, знаете ли, люблю старинные постройки — башни, крепости, замки, заброшенные храмы... Так вот, вообразите себе, ползая по грудам битого кирпича внутри башни, я оступился, упал и, как видите, оцарапал руку. Испачканная одежда не в счет, но я так основательно расшибся, что не менее получаса просидел на месте, пытаясь отдышаться.
— Вот оно что! — обрадовалась княжна. — А я-то испугалась... Видите ли, я нынче была у северной башни, видела ваш треножник, но вас так и не нашла...
Она намеренно подвесила конец фразы в воздухе, обозначив тоном многоточие, но немец не обратил на эту тонкость внимания.
— Как неловко вышло! — воскликнул он с огорчением. — Как глупо! Выходит, из-за собственной любознательности я не только едва не убился, но еще и лишил себя вашего общества? О майн готт!
Это были совсем не те слова, которые ожидала услышать Мария Андреевна. Если бы немец действительно сидел в башне, баюкая ушибленную руку или, к примеру, бок, он непременно услышал бы крики княжны, которая звала его перед тем, как уйти. Даже если бы он не имел сил крикнуть, ничто не мешало ему сейчас в этом признаться: да, слышал, но не мог ответить... Да и непохоже было, чтобы он так уж сильно расшибся. Рука поцарапана, но в остальном герр Пауль выглядел, двигался и говорил так же, как всегда, — быстро, легко и непринужденно.
Следовательно, немец лгал. Мария Андреевна опустила глаза и еще раз оглядела его тяжелые пыльные сапоги. Носки их были исцарапаны вдоль и поперек, и лишь теперь она заметила, что одни царапины свежо белеют, а другие — по всей видимости, более старые — тщательно замазаны са-пожною ваксой. Конечно, царапины эти могли появиться в результате обследования упомянутых Хессом заброшенных храмов, замков и крепостей, но княжна в этом сомневалась: немец уделял слишком много внимания своему туалету, чтобы тащить за собой через всю Европу столь непрезентабельную обувку, как эти битые-перебитые сапоги.
— Да, история вышла прискорбная, — согласилась княжна.
— Преглупая, хотите вы сказать, — возразил Хесс. — Надеюсь, вы потратили не слишком много времени, пытаясь меня разыскать?
— О нет! Я ведь заглянула туда мимоходом, полюбовалась вашим наброском и сразу же ушла, решив, что вы... Ну, словом, что вы отлучились по делу. К слову, рисунок, который я видела, просто превосходен. Надеюсь, вы покажете мне другие?
— Разумеется, — сказал Хесс, — но только после того, как умоюсь и приведу в порядок одежду.
— Прошу прощения, — потупилась княжна. — Я была так взволнована, что, кажется, позволила себе забыть об учтивости. Вы устали, вы ранены, а я держу вас в дверях и утомляю расспросами!
— Полно, фройляйн Мария! — воскликнул Хесс. — Беседа с вами излечивает любые раны, как чудодейственный бальзам. Я снова бодр и свеж и буду к вашим услугам не далее как через полчаса.
Расставшись с немцем, Мария Андреевна велела подавать ужин. Хесс вышел к столу умытый и свежий, благоухая одеколоном и сияя, как новенький пятак. За едой они по обыкновению болтали о пустяках, не касаясь серьезных тем, которые, по утверждению герра Пауля, могли повредить пищеварению. Немец поражался произошедшим в доме переменам и хвалил вкус княжны; Мария Андреевна в шутливом тоне напомнила ему об обещании сделать копию с портрета старого князя, и обещание было ей дано повторно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Но более всего Марию Андреевну тревожило то обстоятельство, что атаман показался ей смутно знакомым. Он так и не поднял головы, не показал лица, хотя и рисковал поплатиться за это собственной жизнью. Вряд ли такое поведение было следствием повышенной стыдливости. Вероятнее всего, разбойник опасался, что будет неминуемо опознан.
Взгляд Марии Андреевны невольно скользнул по стенам, увешанным оружием всех времен и народов, и остановился на весьма странном предмете, коему было не место в этой экспозиции. Предмет этот представлял собою толстую черную трость с золотой рукояткой в виде песьей головы — а может быть, и не песьей, а волчьей. Эта трость скрывала в себе ружейный ствол преизрядного калибра, а спусковой механизм был хитроумно замаскирован под звериную голову на рукоятке. Некогда это грозное потайное оружие украшало собою знаменитую коллекцию графа Лисицкого, а после его загадочной смерти было украдено его племянником, Николаем Ивановичем Хруновым-Лисицким. Княжне трость досталась в качестве трофея; из этой трости был застрелен ее опекун, граф Бухвостов, а позднее та же участь постигла князя Аполлона Игнатьевича Зеленского. Пуля, выпущенная из упрятанного в лакированный деревянный футляр ствола, по слухам, оборвала никчемную жизнь пана Кшиштофа — карточного шулера, пройдохи и авантюриста, доводившегося кузеном Вацлаву Огинскому. Княжне и самой довелось заглянуть в этот ствол, но победа осталась за нею, а бывший гусарский поручик Хрунов отправился по этапу на каторжные работы в Сибирь...
Да, вот именно, в Сибирь, на каторгу, а оттуда, как и с того света, обыкновенно не возвращаются.
Мария Андреевна с усилием отвела взгляд от памятного экспоната своей коллекции, казавшегося ей не менее жутким, чем людские черепа и связки человеческих скальпов, коими, по слухам, украшали свои жилища коренные обитатели Нового Света. Только теперь она сообразила, что каким-то непонятным образом снова очутилась в оружейной. Ноги сами привели ее сюда, и княжна подумала, что сегодня с ней явно творится что-то неладное: ее тело жило будто отдельно от мозга, самостоятельно решая, куда идти и что делать. Наверное, когда мозг вспомнил о поручике Хрунове, телу захотелось оказаться поближе к оружию — так оно надежнее...
В дверь торопливо стукнули, и сейчас же, не дожидаясь приглашения, в комнату ввалился запыхавшийся лакей Григорий.
— Идут, ваше сиятельство, — одышливо сообщил он. — Идут, не торопятся, сию минуту здесь будут.
— Спасибо, ступай, — сказала княжна.
Когда дверь за лакеем закрылась, она взяла со стола подзорную трубу и подошла к окну. Собственно, и без трубы можно было бы обойтись, благо отсюда, со второго этажа, двор был виден как на ладони, но княжну интересовали некоторые детали. Раздвинув трубу на всю длину, Мария Андреевна укрылась за занавеской и припала глазом к окуляру. Поведя трубой вдоль улицы, она наконец отыскала на углу знакомую округлую фигуру, обремененную папкой с рисунками и сложенным треножником. Кожаная сумка висела у герра Пауля через плечо, при каждом шаге поддавая ему под пухлый, туго обтянутый панталонами зад. Приближенное линзами лицо немца было непривычно хмурым и озабоченным; княжна обратила внимание на то, что герр Пауль обут в высокие и прочные сапоги, и невольно задалась вопросом, зачем ему понадобилось париться в них в такую несусветную жару.
Сложив трубу, она придала лицу обычное выражение и не спеша спустилась вниз. Идя по коридору первого этажа, она услышала, как снаружи стукнула калитка, и ускорила шаг, дабы встретиться с немцем в хорошо освещенной прихожей.
Так и случилось. Едва войдя в дверь, герр Хесс увидел перед собою княжну, которая стояла посреди прихожей с приветливой улыбкой на устах. Это был сюрприз, которого он никак не мог ожидать: в это время Мария Андреевна обыкновенно находилась у себя в комнате, читая перед ужином или производя какие-то хозяйственные расчеты. Однако такая неожиданность его, казалось, нисколько не смутила, и круглая физиономия герра Пауля скоро озарилась привычной улыбкой. Глядя на это сияющее лицо, невозможно было представить, что всего минуту назад оно было мрачнее тучи.
— Майн готт, фройляйн Мария! — закричал Хесс так радостно, словно они не виделись полгода. — Как я счастлив вас лицезреть! Вы правильно делаете, что по вечерам остаетесь дома, ибо лучезарное сияние вашей красоты таково, что... э-э-э... Словом, никто бы не понял, что наступила ночь. Люди продолжали бы трудиться до полного изнеможения, а несчастные совы и филины умерли бы от голода, не дождавшись темноты.
— Право, Павел Францевич, ваши комплименты столь пространны, что с непривычки мне трудно постичь их смысл, — смеясь, ответила княжна.
— Ха, пространны! — воскликнул немец, с облегчением сбрасывая на руки прислуги свою ношу и утирая вспотевший лоб. — Неуклюжи, хотите вы сказать. Но в этом виноват не я, а ваш русский язык. Вам никогда не приходило в голову, как плохо быть бедным иностранцем? Чужая страна, непонятные обычаи, из-за которых то и дело попадаешь впросак...
Он болтал, оживленно жестикулируя пухлыми руками, и княжна поймала себя на том, что ей тяжело оторвать взгляд от его смеющегося лица. Это была какая-то разновидность гипноза; герр Хесс, казалось, обладал способностью в зависимости от обстоятельств и собственного желания приковывать к себе всеобщее внимание или, напротив, становиться совершенно незаметным. Усилием воли преодолев наваждение, Мария Андреевна отвела глаза от непрерывно шевелящихся губ немца и незаметно оглядела его одежду.
Сапоги герра Пауля были до середины покрыты красноватой пылью, а голенища возле ступни оказались изрядно исцарапанными. Это выглядело так, будто немец долго бродил по острым камням, поминутно оступаясь. Колени его серых панталон тоже были испачканы, а на левом рукаве виднелось небрежно затертое пятно, выглядевшее так, словно немец сильно задел локтем оштукатуренную стену. Похожее пятно княжна углядела и на тулье треугольной шляпы, которую Хесс держал в руке, прикрывая ею другую руку, кисть которой была обмотана носовым платком.
Глядя на него, княжна пыталась решить, стоит или не стоит сообщать ему о своей сегодняшней прогулке. Ставить гостя в неловкое положение ей по-прежнему не хотелось; с другой стороны, если Хесс видел княжну у башни или каким-то иным способом догадался о ее визите, ее молчание могло быть истолковано им как знак недоверия. Немец мог решить, что за ним следят как за врагом и шпионом, и не на шутку обидеться. К тому же Марии Андреевне было любопытно, что он ответит на прямо поставленный вопрос, как станет выкручиваться и станет ли вообще.
— Где это вы так испачкались, Павел Францевич? — спросила она самым непринужденным тоном, на какой была способна. — И что с вашей рукой? Позвольте-ка взглянуть.
— Майн готт, найн! Нет, ни в коем случае! — нимало не смущенный этим заданным в лоб вопросом, воскликнул немец. — Это просто царапина, пустяк, не заслуживающий вашего внимания. Представьте, меня подвело любопытство. Сегодня я работал у северной башни кремля, делал зарисовки предместья, унд дер тойфель... простите, фройляйн, какой-то бес толкнул меня поинтересоваться, что там внутри. Я, знаете ли, люблю старинные постройки — башни, крепости, замки, заброшенные храмы... Так вот, вообразите себе, ползая по грудам битого кирпича внутри башни, я оступился, упал и, как видите, оцарапал руку. Испачканная одежда не в счет, но я так основательно расшибся, что не менее получаса просидел на месте, пытаясь отдышаться.
— Вот оно что! — обрадовалась княжна. — А я-то испугалась... Видите ли, я нынче была у северной башни, видела ваш треножник, но вас так и не нашла...
Она намеренно подвесила конец фразы в воздухе, обозначив тоном многоточие, но немец не обратил на эту тонкость внимания.
— Как неловко вышло! — воскликнул он с огорчением. — Как глупо! Выходит, из-за собственной любознательности я не только едва не убился, но еще и лишил себя вашего общества? О майн готт!
Это были совсем не те слова, которые ожидала услышать Мария Андреевна. Если бы немец действительно сидел в башне, баюкая ушибленную руку или, к примеру, бок, он непременно услышал бы крики княжны, которая звала его перед тем, как уйти. Даже если бы он не имел сил крикнуть, ничто не мешало ему сейчас в этом признаться: да, слышал, но не мог ответить... Да и непохоже было, чтобы он так уж сильно расшибся. Рука поцарапана, но в остальном герр Пауль выглядел, двигался и говорил так же, как всегда, — быстро, легко и непринужденно.
Следовательно, немец лгал. Мария Андреевна опустила глаза и еще раз оглядела его тяжелые пыльные сапоги. Носки их были исцарапаны вдоль и поперек, и лишь теперь она заметила, что одни царапины свежо белеют, а другие — по всей видимости, более старые — тщательно замазаны са-пожною ваксой. Конечно, царапины эти могли появиться в результате обследования упомянутых Хессом заброшенных храмов, замков и крепостей, но княжна в этом сомневалась: немец уделял слишком много внимания своему туалету, чтобы тащить за собой через всю Европу столь непрезентабельную обувку, как эти битые-перебитые сапоги.
— Да, история вышла прискорбная, — согласилась княжна.
— Преглупая, хотите вы сказать, — возразил Хесс. — Надеюсь, вы потратили не слишком много времени, пытаясь меня разыскать?
— О нет! Я ведь заглянула туда мимоходом, полюбовалась вашим наброском и сразу же ушла, решив, что вы... Ну, словом, что вы отлучились по делу. К слову, рисунок, который я видела, просто превосходен. Надеюсь, вы покажете мне другие?
— Разумеется, — сказал Хесс, — но только после того, как умоюсь и приведу в порядок одежду.
— Прошу прощения, — потупилась княжна. — Я была так взволнована, что, кажется, позволила себе забыть об учтивости. Вы устали, вы ранены, а я держу вас в дверях и утомляю расспросами!
— Полно, фройляйн Мария! — воскликнул Хесс. — Беседа с вами излечивает любые раны, как чудодейственный бальзам. Я снова бодр и свеж и буду к вашим услугам не далее как через полчаса.
Расставшись с немцем, Мария Андреевна велела подавать ужин. Хесс вышел к столу умытый и свежий, благоухая одеколоном и сияя, как новенький пятак. За едой они по обыкновению болтали о пустяках, не касаясь серьезных тем, которые, по утверждению герра Пауля, могли повредить пищеварению. Немец поражался произошедшим в доме переменам и хвалил вкус княжны; Мария Андреевна в шутливом тоне напомнила ему об обещании сделать копию с портрета старого князя, и обещание было ей дано повторно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53