— Закручу с девочкой роман, наиграюсь вволю, а потом дам отставку. То-то вы всегда со своей толстухой смотрели на меня как на недоделанного. А вот Ирка разглядела во мне настоящего мужика.
— Семен, — я начала приходить в себя, — а если она с тобой поиграется и бросит? Если ты ей понадобился для забавы?
— А мне все равно, — заявил он и придвинулся ко мне. — Я тебе скажу, потому что ты единственная нормальная баба здесь и я давно тебя знаю. Я тоже всегда думал, что наша примадонна для меня недоступна. Утонченная вся, шикарная, а я как шелудивый пес рядом. Ей, скорее всего, действительно поиграть захотелось, вот она при всех и сказала… Но мне все равно, понятно, я хоть раз поиметь ее хочу, чтобы она тоже почувствовала, что нельзя людей своим высокомерием унижать. Пусть тоже себя униженной почувствует. Я ведь не слепой, вижу, как на нее теперь смотрят…
— Неужели ты такой злой, Семен? — Я слегка отстранилась от него.
— А мне, может, тоже надоели все эти ваши… игры, — выдохнул он. — Я тоже хочу позабавиться. Могу я хоть раз в жизни посмеяться? Могу и посмеюсь, чтобы вам, сукам, тошно стало. — Он с ненавистью посмотрел на меня и отошел.
Я опустилась на стул и вытащила из сумочки сигарету. Нет, в курилку я не пойду, а вкус сигареты, может, отобьет тот тошнотворно-неприятный осадок, что оставил после себя разговор с Гузько. Ну и дела! Интересно, о чем Ирочка думает? Спокойно, у нее всегда голова соображает. Не из тех. она, чтобы позволять разным Гузько топтать себя. Нет, Ирочка достаточно умна. Она еще преподнесет нашему песику какой-нибудь сюрприз. От этих мыслей я повеселела.
— Вообще-то у нас есть специальное место для курения, — произнес кто-то надо мной.
Я обернулась. Главный редактор сподобился покинуть свой кабинет и теперь возвышался надо мной. А с Илюшей что-то тоже происходит, вон весь какой мятый. Впрочем, он всегда мятый, но сейчас выглядит на редкость неухоженно. Еще немного, и он сможет конкурировать с любым бичом или, как теперь говорят, бомжиком. Но главного, судя по всему, его собственный вид нисколько не смущал.
— Зайдите ко мне, Леда, — сказал он и направился к кабинету.
Ничего хорошего предстоящий разговор мне не сулил. Но делать было нечего, и я поплелась вслед за Ильей.
— Садись, — он вяло махнул рукой. — Как жизнь?
— Спасибо, нормально, — осторожно ответила я. — А у тебя как?
— Хреново, — коротко ответил главный и потянулся к графину с сомнительной бурой жидкостью. — У меня тут настойка домашняя, может, хлебнешь?
— Нет, — отказалась я. — Да и тебе не советую. Что случилось, Илья?
— А то ты не знаешь. — Он повертел головой, пытаясь найти стакан, но, не найдя оного, хлебнул прямо из горлышка. — Или все-таки не знаешь?
— Откуда? — усмехнулась я. — Только ведь пришла. Даже сообразить ничего толком не успела, как Семен мне новость выложил.
— Про Ирочку, что ли? — Главный ухмыльнулся. — Ну это он зря губенки раскатал, она ему еще покажет кузькину мать. А про меня ничего не говорил?
— Нет, — я покачала головой. — Он про себя распинался, потом ушел. Я села, никак в себя прийти не могла. Да что случилось?
— Лилька ушла, — вздохнул Пошехонцев и снова потянулся к графину.
— Подожди, Илья. — Я попробовала ею остановить. — Как ушла? Куда?
— В редакцию Муромова. Знаешь такого? — Пошехонцев приложился к графину еще раз. — В «Криминальный Петербург».
— Ты шутишь, Илья, — я совсем обалдела от свалившихся на меня новостей. — Да что ей там делать-то? Ну, я понимаю, если бы туда ушла Ирочка, или Яша Лембаум, или даже Гера… Но что там делать Лильке, скажи на милость?
— Я тоже так сначала думал. А они, оказывается, открыли у себя новую рубрику, специально для Лильки. Скандалы с криминальным оттенком из жизни наших звезд.
— Нет, Илья, — я засмеялась, настолько все казалось диким, — подожди. У Муромова серьезное издание, в отличие от нас, не обижайся. Там Лилькина лабуда никак не пройдет. Что-то здесь не так.
— Да все так, Леда, все так, дорогая ты моя. — Пошехонцев решил отведать еще своей настойки, но передумал. — У них ведь фуфло не проходит, сама знаешь. Поэтому они выискивают разные документики, связанные с правонарушениями наших гребаных звезд. Разные протокольчики, заявления, показания, отпечатки пальчиков. Но чтобы были реальные документы. Врубаешься наконец?
— Хорошо, Илья, — я кивнула. — Только много ли удастся такого материала достать?
— Как ни странно, много. Звезды у нас тоже не без греха, особенно молодые. Некоторым даже посидеть удалось, не удивляйся. А вот потом их уже добрые дяди и тети подобрали, обогрели, отмыли и выставили на потребу публике. Вот так и бывает. А Лилька как раз этой рубрикой и заправляет.
— Ничего себе, — только и смогла вымолвить я. — Только все равно мне это сомнительным представляется. Ладно, документы, это хорошо, но ведь публика-то может не поверить. И посчитает, что это все обычная газетная утка. Интересно, зачем Муромову так подставляться?
— Не боись, — Пошехонцев снисходительно махнул рукой. — Он калач тертый, зря не подставится. Газетка солидная, кто не поверит, а кто и поверит. А кто-нибудь и фактики захочет проверить. Раз проверит, два проверит, все сходится… Нет, Муромов — мужик с головой, он знает, что делать.
— Значит, Лилька ушла… А как ваши личные отношения?
— Так же. — Он насупился. — Сказала, что поищет себе кого-нибудь другого. И на порог меня даже не пускает.
— Все может измениться, Илья, — посочувствовала я. — Лилька отходчива. Глядишь, еще все переменится.
— Надеюсь. Поживем — увидим. А ведь у меня к тебе, милая, разговор есть. Ладно, не напрягайся. Личное — это потом, а сейчас только работа. Тебе ведь пришлось статьи о моде делать. Так? А ты совсем не в восторге была. Ладно, не перебивай, сам все знаю. Тут вот какое дело… Ты все эти статейки допишешь, а интервью никакого брать не надо. Возьмешь откуда-нибудь уже готовое, подредактируешь малость — и все. Но затем сделаешь пару статеек о негативных явлениях в модельном бизнесе. Поняла меня? Вижу, что не поняла. Эти статейки можешь выпустить под каким-нибудь псевдонимом, что угодно придумывай, нам не привыкать. И никто никогда не сможет докопаться. Сделаешь?
— А мне казалось, что все сюрпризы на сегодня закончились, — я смотрела на главного. — Сначала с ножом к горлу, вынь да положь статьи хвалебные, а теперь, значит, все наоборот? Или ветер переменился?
— Я так и знал, — главный с размаху хлопнул ладонью по столу. — Вот и имей с вами, бабами, после этого дело. Ну не мог я, не мог, понимаешь, ничего тебе объяснить. Считай, что действительно ветер поменялся. Вернее, не ветер, а заказчик. Если тебя это устроит, то могу пояснить: первый хотел, чтобы мы, вернее, ты представила Диану ангелом во плоти, а теперь… А теперь он уже ничего не хочет, по крайней мере, в этом мире. Ладно, Леда, для нас ведь не так важно, кому подчиняться? Теперь кое-кому другому нужно, чтобы ты эту модель в дерьме закопала, ясно?
— Неясно. Но ведь, собственно, это ничего не меняет.
— Правильно! Умница! — Пошехонцев перестал бегать по кабинету, наталкиваясь на вещи. — Это ничего не меняет! Поэтому сдавай свой материал, какой у тебя есть, а потом начинай заниматься совсем противоположным. И чем непригляднее она будет, тем лучше.
— А читателю как, интересно, все это объясним? Знаешь, что-то меня не устраивает петрушка с чужим именем.
— Ну что ты как маленькая! — опять взвился Пошехонцев. — Ну раз не устраивает, пиши под своим! Пиши, что с удовольствием окунулась в этот мир, все тебе казалось таким интересным, но потом вдруг открылись такие факты, что ты была шокирована и не можешь удержаться от того, чтобы не поделиться ими с читателем, который такой умный, что все насквозь видит и все понимает. Неужели, девочка моя, мне тебя прописным истинам надо учить? Прикинься жертвой, мол, меня саму обманули, поставили перед золоченым фасадом, но стоило зайти сзади… — выгребная яма во всей ее неприглядности. Давай, Леда, не придуривайся. Я знаю, что ты все сделаешь как надо и в лучшем виде. Договорились?
— Хорошо, Илья Геннадьевич. — Я встала. — Попробую сделать то, что вы просите. Хотя лучше было бы предупредить меня с самого начала.
— Дураку теперь и то понятно, что так было бы лучше, — Илюша помотал головой, — но дело сделано, не поправишь. Но теперь мы все выяснили, так что действуй.
— Ладно, — я кивнула, — постараюсь.
— Вот и хорошо. — Пошехонцев засуетился, выпроваживая меня из кабинета. — Как будет материал подобран, ну этот… самый… давай ко мне. А с остальным ты и так справишься. Все, давай, дорогуша.
И он буквально вытолкал меня из кабинета. За спиной щелкнул замок. Интересно, с каких это пор наш главный стал запираться? Нет, надо все же почаще появляться на работе, а то так и буду оставаться в стороне от разных событий. Я прошла к своему столу, села и задумалась. Что меня сейчас волнует больше всего? Ну уж никак не смена курса нашего главного в отношении модели. А насчет чернухи, так это всегда пожалуйста, нужно будет только дома отыскать статейки, которые мои сотрудники однажды обнаружили. Из них вполне можно состряпать нужную. Но это совершенно не главное, это можно отложить и на потом. А сейчас, то есть сегодня, необходимо навестить Карчинского. И хочет он или не хочет, а ему придется меня выслушать.
Я не заметила, как прошел день. Главный так и сидел, запершись в своем кабинете. Сотрудники занимались привычными делами. Я отдала выпускающему свой материал и с чистой совестью покинула рабочее место. Потрудилась я на славу, теперь осталось навестить Карчинского. А если он будет так же груб, как и утром… Может, стоит ему сначала позвонить? Но от этой мысли пришлось отказаться. Просил же он, чтобы я ему не звонила. Ладно, при встрече я найду, что ему сказать.
Но говорить мне ничего не пришлось, потому что в мастерской никого не оказалось. Я постояла немного перед закрытой дверью и решила съездить куда-нибудь подождать. Для этой цели подойдет любое кафе, на крайний случай бар. Но больше всего мне хотелось погулять где-нибудь в парке или на набережной. Отличная мысль, там, кстати, полно всяких забегаловок.
Я доехала до Поздняковской и свернула на проспект. Еще немного, и я буду на месте. Сколько живу, столько не перестаю удивляться фонарям, созданным настоящими мастерами. Помню детский восторг, который охватил меня, когда я впервые пригляделась к ним на набережной. Казалось бы, что в них такого особенного — несколько жестянок и стекло? А как их только не называют — и тусклыми, и темными, и колдовскими, и печальными… Если кому-то надо описать уныние Петербурга, обязательно тронут фонари. И неверный у них свет, и мерцающий. Но я не могу себе представить, чтобы фонари горели ярко. Они всегда одинаковые, и в праздники, и в будни. А как их воспринимать, зависит только от настроения. Меня, например, всегда радуют желтоватые размытые пятна. Непонятно только, как они могут ярко светить, если от реки постоянно поднимается туман. А в тумане всегда все кажется и расплывчатым, и таинственным.
Я шла по набережной, вдыхая влажный воздух. С Невы налетал порывистый ветер, трепал волосы, кидал в лицо мокрые капли. Но я как-то странно успокоилась. Откуда-то сбоку доносились голоса, слышалась музыка. Я поплотнее запахнула куртку и отправилась туда.
Возле ступеней, спускающихся к воде, собралось десятка два молодых людей. Одни были наряжены в костюмы, другие играли роль зрителей. Сейчас снова появилась тяга к уличному театру, и я узнала Арлекина в пестром костюме, Пьеро в длинной белой рубашке с печальным выбеленным лицом, Коломбину с большим бантом в пышных волосах. Скрипач в черном берете с зеленым пером наигрывал простенькую мелодию, ему помогал флейтист, совсем молодой, почти мальчик.
Коломбина с Пьеро исполняли затейливую пантомиму, а Арлекин шутил со зрителями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52