Она рассмеялась, легко и непринужденно, заставив меня почувствовать себя внучатым племянником Чарли Чаплина. Ее смех наполнил меня таким удовольствием, которое я испытываю разве, наблюдая за ребятишками, счастливо кувыркающимися на зеленой лужайке в теплый погожий день.
Я продолжал с удовольствием смотреть на ее улыбающееся лицо.
– Рад, что вы так восприняли мою шутку.
Она посмеялась еще немного и призналась:
– А я рада, что вы умеете шутить, для меня это такое облегчение, мистер Скотт. Утром вы были таким букой, я имею в виду наш разговор по телефону.
– Понимаете, я тогда не совсем проснулся, но сейчас, кажется, очухался. Признаться, я думал, что звонит кто-то другой.
– Я догадалась. Знаете, я боялась, что отправлюсь на встречу с каким-нибудь страшилой вроде Игоря. Помните это чудище в фильме «Франкенштейн»?
– Помню. Надеюсь, вы не разочарованы? – Я состроил страшную рожу, скрючил пальцы и хрипло прорычал: – Пошли со мной, крошка. Хозяин только что приделал ему новую голову. – Потом я принял свой прежний облик и криво усмехнулся. – Извините. Вы, вероятно, заставляете всех мужчин втягивать животы и затаивать дыхание до тех пор, пока их лица не побагровеют. Постараюсь впредь не вести себя как последний идиот.
– Я рада, что вы такой милый и привлекательный.
– Я? Милый? – Почувствовав, что мой рот непроизвольно растягивается в глупой улыбке, я вновь сомкнул губы. Она могла просто меня разыгрывать. – Так говорите, я привлекательный? Ну, может быть, по сравнению с Игорем.
– О, нет! – весело рассмеялась она. – Вы гораздо симпатичнее Игоря.
– И на том спасибо. Не хотите ли вы... – я обвел рукой комнату, – присесть с приятным сыщиком на хорошем диване?
Она подошла к дивану и присела на краешек. Я обошел кофейный столик и уселся на другом конце, возле телефона.
За две-три минуты мы еще раз прошлись по всем свидетельствам того, что она действительно Мишель Эспри Романель. К тому, что она сообщила мне по телефону, добавилось несколько деталей ее детства из истории развода ее родителей, когда ей было только шесть лет, короче, разные пункты, которые были мне уже известны. С ней легко было разговаривать, поскольку она вела себя непринужденно, и я не уловил и намека на обман. Если она все же не была настоящей Мишелью Романель Уоллес, то ей удалось убедить меня в обратном.
Затем она сказала:
– Шелл, – к этому времени мы уже перешли на ты, – так это в самом деле отец нанял тебя, чтобы разыскать меня? Клод Романель?
– Да. Я говорил с ним по телефону позавчера, то есть в понедельник. Он поручил одному известному адвокату подготовить все необходимые документы для передачи солидной части состояния в совместное с тобой владение. Сам он уже их подписал. Моя задача заключалась в том, чтобы разыскать его дочь, убедиться в ее подлинности и доставить ее, то есть тебя к этому адвокату, чтобы ты тоже подписала эти документы.
– По телефону ты что-то упомянул об одолевших тебя Лжемишелях. Сколько там их было? Что-то больше сотни?
– До твоего появления их было 122 штуки, плюс несколько неучтенных, которые пытались навешивать лапшу метровой длины.
Я рассказал ей обо всех этих звонках, которые вчера не успевала принимать Хейзл. О трех претендентках, заявившихся ко мне в офис в Гамильтон-билдинге, и о тринадцати претендентках, нарисовавшихся здесь, в «Спартанце», которых я с треском провалил.
– Наверняка, они продолжают названивать Хейзл. Откровенно говоря, я боюсь спускаться в вестибюль, хотя сейчас еще довольно рано.
– Ты не находишь забавным, что столько женщин горят желанием получить то, на что не имеют никакого права претендовать, в то время как я, его законная и единственная наследница, далеко не уверена, что все это мне нужно?
– Да, ты что-то говорила в этом роде. А почему бы и нет?
Мишель вздохнула и задумчиво произнесла:
– Все зависит от того, каким образом он нажил эти деньги, или что там у него есть. Я абсолютно его не знаю, Шелл. В последний раз я его видела, когда мне было шесть лет, и совсем его не помню. Боюсь, даже не узнаю, если увижу. Однако, – она заколебалась и продолжала, – судя по тому, что рассказывала о нем мать, он был нечист на руку. Даже очень нечист. И сейчас, если он собирается поделиться со мной тем, что заработал мошенническим путем, или, попросту говоря, украл, то мне такие деньги не нужны.
– Вполне тебя понимаю, Спри, и полностью разделяю твой подход.
– Тебе известно, что включает его состояние? Или о чем говорится в этих бумагах, которые они хотят, чтобы я подписала?
– Не-а. Боюсь, что мы об этом не узнаем до тех пор, пока не съездим в адвокатскую контору Уортингтона. Я знаю Бентли довольно хорошо, но все, что он имел право мне сказать, это то, что твоя доля оценивается в несколько миллионов. Такими деньгами не разбрасываются, милая.
Она задумчиво скрестила руки на груди, автоматически подтянув вперед парку или что там на ней было надето. Наклонившись вперед, она сказала:
– Конечно, ты прав. Предложение очень заманчиво... если забыть об этической стороне. Я не собираюсь строить из себя образец добродетели, и к тому же вовсе не богата... Даже не знаю...
Она озабоченно поморщила высокий открытый лоб.
– Ну, тебе решать. Тысячи на твоем месте были бы менее разборчивы, – ответил я. – Моя задача заключалась в том, чтобы разыскать тебя, препроводить в контору Уортингтона в Финиксе, в штате Аризона, а затем доставить в целости и сохранности домой к твоему отцу в Парадайз Вэлли. Кстати, мне нужно ему позвонить.
Спри продолжала сидеть все в той же задумчивой позе, потом взглянула на меня и неожиданно спросила:
– Шелл, раз уж тут замешаны большие деньги, все должны быть абсолютно уверены в том, что я действительно дочь Клода Романеля? Я имею в виду не только тебя, но и этого адвоката, и даже самого отца. А как это доказать? По отпечаткам пальцев? Но их у меня никогда в жизни не снимали. Конечно, мама могла сделать свидетельство, или как там это называется у юристов. Потом у меня, конечно, есть школьный аттестат... Подтвердить личность человека не так-то просто.
– В твоем случае нет ничего проще. Займет не более двух минут, или и того меньше. Во-первых, ты ответила на большинство контрольных вопросов. Рассказала кое-что из своего прошлого, правильно назвала девичью фамилию матери, свое прозвище «Спри» – сокращенное от Эспри. Правда, это могла знать и близкая подруга Мишели Романель.
Маленькая морщинка переместилась с ее гладкого матового лба на переносицу.
– Да, и необязательно близкая подруга. Кое-что могли разузнать и те авантюристки, которые осаждали твой офис, когда им стало известно, что отец нанял детектива для поисков дочери. Кто угодно мог попытаться выдать себя за нее.
Что они и сделали, но я их довольно легко раскусил, за исключением одной, пардон, коровы, которая разыграла оскорбленную невинность, когда я все же припер ее к стенке. Но ты правильно подметила. Знай они пароли... Клод Романель сам рассказал мне, что в детстве они с матерью звали тебя Спри и что об этом знал очень узкий круг лиц. И он же признал, что сейчас, спустя 20 лет, он вряд ли узнает свою малышку Спри, но ее можно, так сказать, идентифицировать по родимому пятну на ее гр... – я осекся, – ...на одном пикантном месте.
– Родимому пятну?
– Да, маленькой мушке... нет... пчелке?
– Мухопчелке? Это что еще за новый вид насекомого?
– Пчелке, просто пчелке. Знаешь, мед, соты, воск. Такие маленькие жужжащие мушки с желтыми полосками на брюшке. Летают от цветка к цветку, едят нектар...
– Ах, вот ты о чем! – Ее лицо просветлело, тучки рассеялись, вышло красное солнышко. – Ты хочешь сказать «бабочка»?
– Бабочка?
– Я и думать о ней забыла.
– Бабочка... да, пожалуй, это можно назвать так. Почему мне этот термин сразу не пришел в голову? Словом, что-то на нее похожее, расположенное на твоей левой, нет правой? Кстати, где оно расположено это родимое пятнышко?
– Вот здесь, – прижала Спри пальчики к левой стороне груди, скрытой то ли широким серапе, то ли узким парашютом. – Здесь, у меня на теле.
– Правильно. По идее, тут оно должно быть. Разглядывая его в линзу, я все ломал голову, как мне назвать это насекомое. Жучок-паучок, тоненькие ножки...
– Никакие не ножки, Шелл, а крылышки. И ты никак не мог их разглядывать, так как я его никогда никому не показывала... Скажи, откуда тебе...
– Все очень просто, – перебил я ее. – Разве я тебе не говорил? Что-то с памятью моей стало. У меня же есть его фотография.
– Фотография родимого пятна?
– Да нет же, не его, а тебя шестилетней, в бассейне. Ее мне дал твой отец. Это была самая свежая твоя фотография, что у него была. Ты там в купальных плавочках, а на груди при желании можно разглядеть это родимое пятно.
Ее искреннее удивление понемногу прошло по мере моего объяснения, и она понимающе кивнула:
– Ясно, а то я сначала ничего не поняла. Ну да, естественно, по прошествии стольких лет папа вряд ли отличит меня от Эмили Зилох. Даже если я брошусь к нему на шею со словами: «Папочка, милый, это я – твоя маленькая Спри!»
– Н... да, он будет ошеломлен... благо, сердце у него здоровое. Знаешь, крошка, у него в отношении тебя маленький... э... пунктик. Он все еще думает, что ты – желторотый утенок, а ты... А ты!!!
– Я только хотела сказать, что это пятно должно сохраниться у настоящей Мишели Эспри Романель, сколько в лет не прошло. И это – единственная возможность доказать ее подлинность, то есть подтвердить мою личность.
– Резонно. Знаешь, мне кажется, что мистер Романель дал мне фотокарточку именно с этой целью... – я запнулся и продолжил – ...а также с рядом серьезных, если не зловещих предупреждений, чтобы никто не мог обидеть его маленькую Спри. Твой папочка – человек с характером.
– По-моему, мне следует показать его тебе.
– Кого? – опешил я.
– Пятно, конечно. Это самый быстрый способ убедить тебя в том, что я Спри. – Она замолчала и решительно добавила: – Раз надо, я пройду свой путь до конца. Папа действительно настаивал на том, чтобы я подписала эти бумаги... на миллионы долларов?
– Да. Миллионы. Много миллионов.
– В таком случае... мне лучше сказать тебе сразу.
– Говори, я тебя слушаю.
– Понимаешь... моя бабочка, то есть, я хочу сказать, родимое пятно несколько выросло и... находится здесь. – Спри поводила рукой по стратегически важной области своей женской анатомии. – И одно ее крылышко спрятано в моем... бюстгальтере.
– И это все, что от нее осталось? Ни туловища, ни ножек, ни усиков, или...
– Остальная часть там... под моей грудью.
Либо мне это почудилось, либо на самом деле ее нежные щеки порозовели. Скорее всего почудилось. В наши дни от смущения не краснеют ни куртизанки, ни монашки, ни даже если в дамскую уборную по ошибке заглянет мужчина. Нет, дать ему в глаз – это они могут, но покраснеть – никогда.
– Но сначала я должна тебя предупредить. Это мой долг. Прошло уже столько лет, а я все равно не могу к этому привыкнуть. Смущаюсь, как дура.
– Ну ладно, думаю, как-нибудь переживу. Что у тебя там такого... странного.
– Вот именно, «странно-необычного»... – Она вконец смешалась и закончила скороговоркой, покраснев до корней волос: – Это началось, когда мне было лет двенадцать-тринадцать. У меня выросли такие большие груди, что все глазели на них, в основном мальчишки. Я росла, взрослела и они тоже росли, так что к 16 годам они стали та-а-кие, что я начала их стыдиться, хотя мальчишки не переставали повторять при каждом удобном случае, что они у меня просто об-а-а-лденные. Наконец, они меня так с этим достали, что я начала их прятать, чтобы не привлекать всеобщего внимания.
– Ты начала их прятать? Но где, как?
– Прикрывать их свободной одеждой, такой, как этот балахон. – Спри с отвращением дернула себя за полы своего «серапе-канапе».
– А... Ну да... Понятно.
– Когда на мне такой мешок, никто не догадается, плоская у меня грудь или как дирижабль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61