.. И я равнодушно подумал о том, что осталось от моего сознания, если одна его половина уже прекратила существование, а то, что осталось, не так много, кстати, – можно назвать дырками в мозге.
В общем, это было странное, обескураживающее, разочаровывающее, а местами и пугающее путешествие. Частично это объяснялось тем, что даже не зная точно источник своей уверенности, я был убежден, что забыл некоторые факты, которые имели место, и вспомнил другие, которых не было в моей жизни. Иногда я узнавал какие-то нереальные, фантастические события, зато в другие моменты не был уверен в том, что знал и что представлялось мне смутным и искаженным наваждением.
Порой, когда я следовал за своими мыслями или перебирал в уме воспоминания, происходило очень странное короткое замыкание или сбой, как будто в мозгу появлялась глубокая рытвина, и именно тогда, когда случался сбой, поезд моих мыслей сходил с рельсов или рельсы вообще исчезали. Просто «щелк», и... неизвестно, в какую сторону ехать.
И вот это было ужаснее всего. Поверьте, что такие вещи изматывают душу сильнее, чем физические страдания. Но я вспоминал и знал, что это вполне реальное воспоминание, – как Клод Романель нес какую-то чушь, был вялым и от всего отрешенным, но затем пришел в себя на все сто процентов сразу после того, как докт... доктор...
Одна из этих странностей заключалась в том, что я хорошо видел лицо человека, слышал его бодрый голос, узнавал его коричневый костюм, но не мог вытянуть из своей памяти его имя. Пока еще не мог. Но скоро сделаю это непременно.
Для этого требуется время. Никаких проблем, все образуется позже. В сущности, я был почти нормален, совсем не искалечен, по крайней мере, в смысле ума, и почти равнодушно взирал на штучки маркиза де Сада, которые пробовали на моей голове эти подонки. Но это пока, на какое-то время... Ибо в продолжение этой умственной акробатики я все время ждал, когда снова начнутся садистские штучки.
Я открыл глаза и незаметно повернул голову, отчего отчаянно запротестовали мои шейные позвонки и мышцы, а комнату накрыла прозрачная пелена дыма, розовато-серого дыма, и все предметы сделались нечеткими и волнистыми, как иногда бывает на экране ненастроенного телевизора.
Все были на своих местах, и всех я видел сквозь волнистую пелену. Проклятый доктор забавлялся с маленьким черным циферблатом, пластинками и кнопками: доктор Брасс... Гласс... Бласс. Доктор Бласс. И огромная куча дерьма по имени Кумаррон: я сразу его узнал. Я хотел его убить и сказал ему, что раздавлю ему яйца. Чуть дальше, в сторонке, сидел худой тип в зеленом халате: пожилой, приятный сквалыга... Романель. Клод Романель. Мой клиент. И еще была девушка в бананово-желтом костюме и белой блузке; ну конечно, я прекрасно знаю эту красотку. А тот долговязый парень, подпирающий стену, – Говнобой. Я не мог вытрясти из себя его настоящее имя, но хорошо помнил, что все называют его Говнобой.
Все началось с легкого покалывания. Наподобие того зловещего подрагивания в голове, когда они включали слабый для начала ток. Но никакого тока теперь не было. Это было совсем другое ощущение паники, которая набухала во мне, как воздушный шар – вначале маленький и сморщенный, потом все больше и больше разрастаясь, и вот, наконец, он уже распирал мне грудную клетку, подступал к горлу и прижимал сердце к ребрам.
Девушка?.. Я знаю ее, она очаровательна, она просто чудо, она...
Я понимал, что очень хорошо знаю ее имя, но никак не мог придать ему законченную форму. Я прищурил глаза и сфокусировал взгляд на ее лице и теле. Ее лицо было волшебно прекрасным, только было отмечено печатью страдания, а волосы цвета бледного солнца были в полнейшем беспорядке. Ее руки были заведены за спину, а набухшие, бросающиеся в глаза груди, почти обнаженные, выпирали из белой блузки под желтым жакетом.
Теперь я понял. Не хотел понимать, но понял.
Она смотрела на меня во все глаза. На меня, Шелла Скотта, своего защитника, своего целеустремленного, крутого, непобедимого, бесстрашного и отчаянного героя, который...
Медленно, очень медленно, наступило узнавание, которого никогда не простить и никогда не забыть; оно нахлынуло на меня, затопило и раздавило меня, стерло в порошок и перехватило дыхание. И его последствия были ужаснее и мучительнее, чем сводящие с ума импульсы, которые недавно распарывали мне мозг и сердце.
Спри.
Я еще не все вспомнил. Но уже понял.
Должно быть, я сказал им.
Глава 20
Это случилось только пять минут спустя, через короткий промежуток жизни.
То, что происходило, казалось мне странным и нелепым. Часть происходившего я понял и продолжал напрягаться, ломать голову, надеяться понять все целиком, потому что теперь я знал самое худшее. Хуже этого ничего не могло быть.
Кумарон и Бласс... нет, не Кумарон – Чинаром... ах, да, Чимаррон, Альда Чимаррон и доктор Бласс – они нашли Спри и привезли ее сюда. Она была связана, как и ее отец. Говнобой затащил в комнату два кресла на колесах, и теперь в них сидели Спри и Романель, не только связанные, но и с кляпами во рту, которые были прикрыты белыми повязками.
Присутствующие, судя по всему, собирались уходить. Разумеется, без меня. Я им больше был не нужен: Чимаррон покончил со мной. А может, еще не совсем. Он как раз шагал в мою сторону, к столу, на котором я лежал, подзывая пальцем доктора Бласса. Потом они оба некоторое время смотрели на меня.
Я не шевелился, старался не моргать своими почти закрытыми глазами и дышал в прежнем медленно-глубоком ритме.
– Погляди на эту кучу навоза, – негромко, рокочущим голосом произнес Чимаррон. – Он когда-нибудь очухается, или ты переборщил и вырубил его навсегда?
– Я... я еще не знаю, – виновато отозвался доктор. – Он может ожить в любую минуту или же через час-два.
– А может через восемь лет?
– Возможно, но маловероятно. Знаешь, Альда, даже если он скоро придет в себя, он наверняка будет... нефункциональным.
– Ты дубина, ты тупой мешок с... Мне надо выдернуть тебе ноги за то, что ты его укокошил. Я хотел показать эту тухлую задницу его девке, заставить его увидеть, что она теперь моя, а он будет трахаться с покойниками. Я же мечтал об этом. Мечтал показать ему, кто превратится в навоз, а кто будет срывать цветочки. Разве ты не знал, что этот долбан по-настоящему разозлил меня, даже когда лежал здесь почти в отключке, он меня злил: он же, сволочь, грозился достать меня и советовал мне вздрючить себя во все мыслимые дырки. Ты что, не слышал, что ли?
– Успокойся, Альда... Значит, только для этого ты заставил Гроудера привести сюда эту женщину? – Голос доктора был удивленный и почти осуждающий.
– А ты как думал? Он должен был сюда вернуться за Клодом, разве не так? А они были нам нужны оба, так ведь? Это было ясно еще до того, как ты спалил мозги этому ублюдку, или что ты там еще натворил с ним. Мне сдается, ты вообще не соображаешь, что наделал.
– Альда... если помнишь... когда ты настаивал на электрошоке, чтобы встряхнуть как следует Клода и припугнуть его, я ответил, что у нас не психиатрическая клиника, и мы не имеем аппаратуры для ЭКТ. Разве ты забыл мои слова?
Краешком глаза я видел, как Чимаррон ткнул пальцем в серый металлический ящик, стоявший на ярко-красной тележке справа от меня.
– Я хорошо помню, ты сказал, что для этого можно использовать эти долбаные пластины.
– Я сказал, можно попробовать, Альда. Но если ты помнишь... я сравнил применение дефибриллятора для ЭКТ с хирургической операцией посредством ножовки, правда, я не стал вдаваться в подробности, но мой опыт...
– Да заткнись ты, ради Бога.
– Ну ладно... И все-таки скажи, Альда, чем ты так недоволен. Разве мы с ним не покончили?
– Ну да... Наверное, ты прав, док. Но я собирался спросить его насчет других дел, в которых он наверняка замешан. Например, насчет Фостера. Я не позволю, чтобы этот черный сукин сын обманул меня и после этого преспокойненько слинял. Держу пари, что это черная обезьяна имеет отношение к смерти Токера. Что это там рассказала тебе Конни?
У меня защекотало в носу. Я захотел чихнуть, но знал, что нельзя. Чихать никак нельзя.
– Мисс Де Челитта сообщила мне, что Скотт видел, как Энди выходил из дома Токера, но она не знает, что произошло дальше. Энди просто не вернулся. Нет свидетельств, что Скотт имеет отношение к его исчезновению.
– Нет свидетельств? Этот сукин сын имеет отношение ко всему и заруби себе это на носу. Он многое мог бы рассказать нам, если бы ты не поджарил...
– Альда, даже если бы он был функциональный, я не думаю, что он мог бы рассказать что-нибудь. Он... сошел с ума. Просто удивительно, что...
Зуд в носу становился все сильнее, как будто кто-то старательно щекотал мне ноздри мягкими перышками.
А рокочущий голос продолжал:
– Он бы выложил все, если бы я показал ему эту сисястую шлюху, док, потому что только из-за нее он так долго упрямился. Даже ты должен был сообразить это.
Я был близок к тому, чтобы разразиться чихом, и начал бессознательно хватать воздух мелкими глотками, напрягая задние мышцы гортани и челюстей-, как это бывает в начале зевка. Я инстинктивно хотел поднять правую руку и почесать пальцем нос и тут же почувствовал боль, метнувшуюся от кисти к плечу, так как ремень, стягивавший кисть, мгновенно отреагировал на движение. Но, как мне показалось, я ощутил что-то еще...
Чимаррон понизил голос до еле различимого шуршащего шепота и сказал Грассу или Блиссу, словом, доктору:
– Ладно, пора кончать. Самое главное сейчас – убрать Клода и девчонку. Господи, ты когда-нибудь видел такие здоровые сиськи, док?
Еще я почувствовал, что моя рука продолжала движение вверх, к груди, хотя она не имела права этого делать. Я попытался высвободить левую кисть, но она оставалась неподвижной. Широкий кожаный ремень крепко сжимал мне бедра, и его концы были закреплены вне поля моего зрения под столом, на котором я лежал. Две широких петли, надежно прикрепленных к ремню, обхватывали мои кисти, они были туго затянуты и зафиксированы трехзубчатыми пряжками, похожими на пряжку мужского брючного пояса. Пряжки не ослабли, но все-таки...
– Она и в самом деле красивая женщина. Послушай, Альда, будет глупо, если... Ну я не имею в виду, может быть, перед тем, как разделаться с ними обоими, я немного развлекусь...
– Забудь даже думать об этом. И не смей больше говорить такую чушь или я оторву тебе башку. Черт меня побери, мы ведем разговор о тридцати-сорока миллионах, а ты думаешь о какой-то заднице.
Сквозь прикрытые ресницы мне была видна грязная коричневая лента, обхватывающая мое правое запястье. Изрядный участок кожи выше ремня был ободран и почти сплошь покрыт запекшейся кровью. Я чуть-чуть потянул вверх правую руку и почувствовал, что она перемещается к моему лицу – увидел, как она передвинулась на четыре-пять сантиметров, когда лента соскользнула к краю стола справа от меня. Видимо, когда я, сражаясь с болью, дергался и извивался, закрепленный под столом конец ослаб. Может быть, еще один хороший рывок, и он освободится совсем.
Прекрасно, а что дальше? Моя левая кисть и обе лодыжки были по-прежнему неподвижны. Я был безоружен. И скорее всего, учитывая жуткую боль, перенесенную великим множеством моих мышц, которая уже давала о себе знать, я смогу двигаться не быстрее, чем больной артритом старик.
Но это было уже кое-что. Мизерный, но все-таки шанс. И в первый раз за продолжительное время я начал думать не о том, как и когда эти подонки будут меня убивать, а о том, чтобы жить. Может быть, жить. И может быть даже очень неплохо.
Чимаррон говорил тихо, я едва его слышал.
– Хорошо, пошли, пора за дело. А с этим ублюдком разберемся после. Если к тому времени он очухается, он все нам выложит, уверяю тебя. Когда я скажу ему, что они оба мертвы, он сломается и выложит все. Ты следи за аппаратурой, док, а я позабочусь о том, чтобы вывернуть из него все потроха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61