Потом выяснилось, что доблестные суперагенты просто перепутали Дон с Днепром и к тому же забыли, что карта Экумены здорово отличается от Малого Атласа Российской Федерации.
Следующая группа законспирировалась получше. Киллеры затесались в первый караван инженеров и строителей и на плотах благополучно добрались до местечка с названием Каспийская Верфь.
Но тут оказалось, что поезд дальше не идет. Прежде чем плыть куда-то еще, надо сначала построить верфь и соорудить на ней корабли.
Киллеры, понятное дело, ждать не захотели, и на свой страх и риск отправились к океану — и тоже сгинули.
А Гарин тем временем собирал у себя на Ильмене верных соратников, которые пробирались лесами в условленное место, где их ждали проводники, знающие короткую дорогу.
По этому пути шли только ветераны, которые знали друг друга в лицо, и внедрить к ним своего агента Аквариум не мог никак. А о любой попытке вербовки немедленно становилось известно всем, и только одно было ясно, как белый день: еще немного, и Гарин окажется окружен такой стеной верных телохранителей, через которую не пробьются не то что киллеры Аквариума, но даже и всемогущие ассасины Царя Востока.
Даже мышь не проскочит.
Намерение Белого воинства Армагеддона узурпировать императорский трон запутывало все окончательно, но была в этом и положительная сторона.
Кремлю очень выгодно стравить между собой всех потенциальных союзников. Это ослабит их и переменит векторы. И тогда уже не Кремлю придется искать союза с ними, а они сами будут искать поддержки Кремля.
А если Лев объявит себя Императором Запада, то и стравливать никого не придется. В Таборе, на Истре и в Орлеане этого и так не потерпят, а значит, большой войны не избежать.
Но на всякий случай неплохо было бы подтолкнуть с горы тот камешек, который вызывает лавину.
И в одно ужасное утро Вселенский Понтифик Петр Второй, имеющий резиденцию в Историческом музее, удостоился визита генерала Колотухина.
Это было необычно. Как правило, генерал сам вызывал Понтифика к себе в Большой Кремлевский Дворец.
Понтифик нервно смотрел из окна, как генерал пересекает Красную площадь в сопровождении многочисленной охраны, и у него сильно сосало под ложечкой.
Петру Второму почудилось, что это идут его арестовывать. Или хуже того — сразу убивать. Недаром телохранители шествуют с автоматами наперевес и вид у них мрачнее тучи.
Когда отряд во главе с генералом появился в дверях, понтифик выглядел так, словно он вот-вот упадет.
— Что с вами? Вы больны? — поинтересовался Колотухин.
— Да. Нет. Не имеет значения, — ответствовал Петропавел.
Так и не добившись от него ничего вразумительного, генерал решил все-таки перейти к делу и задал вопрос, ради которого он, собственно, и пришел.
— Вы никогда не думали о крестовом походе?
— Я с детства о нем думаю, — ответил понтифик и добавил ни к селу ни к городу: — Давно пора отнять у турок проливы.
— У каких турок? — переспросил Колотухин с сильным подозрением в голосе.
А кто-то из его свиты озаботился другим вопросом:
— Какие проливы?
— Босфор и Дарданеллы, — ответил Иоанн Петропавел Тридцать Второй, и под сводами зала повисло тягостное молчание.
47
Когда великий инквизитор с опытом работы фюрером расписался в собственном бессилии и прекратил попытки отыскать проповедника Василия — верховного поджигателя библиотек, выполнить эту работу вызвался Торквемада.
Через сутки Василий был доставлен в гостиницу «Украина» и брошен к ногам Князя Света Льва, который хотел его видеть.
С этой минуты бывший фюрер перестал выполнять обязанности великого инквизитора.
Заняв его место, Торквемада внес дополнительное разнообразие в номенклатуру казней.
— Будет справедливо казнить бывших соратников, которые изменили общему делу, через отсечение головы, — сказал он.
В этот самый день фюрер сбежал из лагеря белых воинов и увел с собой часть своих людей.
А еще через сутки он тоже был доставлен в гостиницу «Украина» и брошен к ногам Князя Света.
— Может, тебе не составит труда точно так же притащить ко мне на суд и самого Заратустру? — не без удивления спросил у Торквемады Лев.
Белый трибунал Армагеддона по-прежнему считал Заратустру еретиком Љ21, подлежащим розыску, аресту и осуждению в первоочередном порядке.
— Может, и не составит, только зачем он тебе? — ответил Торквемада. — Бывает, что живой враг полезнее, чем мертвый.
Из-за предательства бывшего фюрера аутодафе не проводились целых три дня, и фанатики уже начали роптать, когда перед ними вдруг появился Торквемада и, откинув с головы капюшон, впервые показал всем свое лицо.
Он и правда был похож на испанского инквизитора — невысокий, смуглый и худой, с тонкими усиками подковой и короткой бородкой, с черными волосами и горящими глазами.
Он простер руку над толпой и шум стих мгновенно, будто щелчком выключили звук.
И тогда в полной тишине он заговорил:
— Вы ждете казни. как гиены в степи у места трапезы льва, как стервятники, парящие в небе, как шакалы, падкие до чужой добычи. Вы говорите об очищении от скверны, а сами умножаете скверну. Вы говорите об искоренении ереси — а сами оскверняете себя убийством. Может быть, вы забыли, что убийство — это смертный грех?!
— Нет греха в казни по суду и закону! — тотчас же завопили в толпе.
— Да, в этом нет греха! Но я вижу в ваших глазах другой грех! Вы жаждете чужой смерти! Вы радуетесь чужой смерти! Но сказано в Писании, — голос Торквемады гремел над толпой уже просто оглушительно, — что палач, который лишает преступника жизни без сожаления, будет гореть в аду!
Ничего подобного не было в Писании, но в этой толпе фанатиков и садистов вряд ли хотя бы один из ста в жизни своей открывал Святую книгу.
— Допустите, что хотя бы один из тех, кого вы отправили на костер, был невиновен. Что если не обнаженная душа его говорила под пыткой правду, а невыносимая боль изрыгала из уст его ложь? Убийство — смертный грех, а казнь невиновного — вдвойне.
— Господь узнает своих! — истерически взвился в глубине толпы женский голос.
— Вы точно повторили мысль покойного Симона де Монфора по этому поводу, но вот беда — знающие люди говорят, что достопочтенный мессир Симон тоже горит в аду.
Доблестный рыцарь Симон де Монфор прославился в эпоху Альбигойских войн на юге Франции, в XIII веке, и особенно тем, что при взятии одного вражеского города на вопрос подчиненных: «Как нам отличить еретиков от добрых католиков?» — ответил без тени сомнения: «Убивайте всех. Господь узнает своих!»
А Торквемада, между тем, продолжал:
— Вы истребляете еретиков, а на смену им во множестве приходят новые. И так будет всегда, пока отец ереси ходит по земле. Я говорю не о дьяволе, которому сейчас, в преддверии Армагеддона, некогда охотиться за людскими душами. Я говорю о самом верном его слуге, который смертен, как и все люди, но во сто крат опаснее всех других людей. Сколько дней прошло с тех пор, как названо его имя? Сколько крови пролито с тех пор, сколько пепла развеяно по ветру — а он все еще не предстал перед судом. И я спрашиваю вас — неужели такое воинство не в силах найти и привести на суд одного человека? Или вы уже забыли его имя?! Так я вам напомню. Его зовут Заратустра!
Это подействовало, и через три часа после того, как Торквемада кончил речь, в пыточной тюрьме Белого трибунала нашлось уже семь человек, каждый из которых под пыткой признался, что он и есть Заратустра.
Среди них была даже одна женщина, и заинтригованный Торквемада отправился на нее посмотреть.
Оказалось, что ее просто допрашивали полные дебилы, которые по внешним признакам решили, что имя Заратустра — женского рода. И пытались оправдаться перед великим инквизитором, краснея и бормоча:
— Но ведь оно кончается на "а"!
— Слово «тупица» тоже кончается на "а", но я далек от мысли переодевать вас в женские платья. Хотя возможно, это пошло бы на пользу. А еще на "а" кончается мое имя и чтобы вы хорошенько это запомнили, я прикажу выжечь это имя у вас на лбу. По одной буковке.
Нагая девушка, подвешенная на крюке на вывернутых руках, агонизировала. Она слишком долго не хотела признавать себя Заратустрой, а палачи зациклились на идее выбить это признание именно у нее.
— Значит, ты и есть Заратустра? — раздраженно спросил ее Торквемада.
Девушка уже не могла говорить и только едва заметно кивнула.
— Врать нехорошо, — сказал тогда великий инквизитор и, коротко полоснув по горлу кинжалом, прекратил ее мучения.
Но перед этим он шепнул ей на ухо что-то такое, от чего глаза ее расширились, а губы зашевелились, словно она силилась произнести нечто убийственно важное. Или, скорее, крикнуть, чтобы услышали все.
Но на крик не осталось уже ни сил, ни времени.
Через мгновение глаза закатились и девушка обвисла на крюке, а великий инквизитор чуть заметно улыбнулся уголками губ.
В этот день Белому воинству Армагеддона вместо аутодафе пришлось довольствоваться зрелищем наказания нерадивых палачей. Свое длинное имя Торквемада все-таки решил у них на лбу не выжигать и ограничился гораздо более коротким словом «тупица», которым и заклеймили каждого из этих идиотов, выжигая буквы раскаленной проволокой по одному штриху.
Их истошные вопли доносились с улицы в зал, где Лев и Торквемада беседовали с понтификом Иоанном Петропавлом Тридцать Вторым о крестовом походе.
Самозванный папа и всегда-то был немного не в себе, а от страха, что военные пришли его убивать, его извилины заклинило на проливах, которые надо непременно отнять у турок.
Это было наследие тяжелого прошлого. Еще в бытность свою государем императором он считал, что первым делом русского царя после восстановления монархии должно стать возвращение проливов — то есть та самая миссия, которую так и не смог завершить злосчастный Николай II.
С тех пор утекло много воды, но под влиянием стресса Петропавел начисто позабыл, что после Катастрофы не осталось ни проливов, ни турок, у которых их надо отнимать. И что самое важное, его совершенно невозможно было в этом убедить.
Тем не менее, главное было сделано. И на следующий день Торквемада вышел к Белому воинству с новой речью.
— Сегодня великий день! — объявил он. — Сегодня наш первосвященник, его святейшество Петр Второй, благословил крестовый поход против отца ереси и его ближних, которые скрываются в странах закатных. Вскоре он возложит императорский венец на Князя Света и славный император Лев поведет нас в бой против истинных врагов рода человеческого.
Воинство в ответ разразилось криками восторга, но самые горячие головы в первых рядах выразили общее мнение: чтобы походу сопутствовала удача, надо непременно устроить аутодафе.
И Торквемада неожиданно согласился.
Но прежде чем приступить к казни, он показал воинам список на большом листе бумаги, что само по себе было по нынешним временам редкостью.
— Здесь тринадцать имен, — сказал он. — Их носят отец ереси и ближайшие его приспешники. И я хочу, чтобы по завершении сегодняшней казни никто даже не упоминал слова «аутодафе» — до тех пор, пока не будет пойман и приведен на суд хотя бы один из названных здесь людей.
Первыми на казнь вывели изменников — Василия, фюрера и еще несколько человек. Их надлежало казнить через отсечение головы, но оказалось, что ни один из палачей не умеет орудовать мечом.
И тогда за меч взялся сам Торквемада.
Один из неотлучных его спутников протянул инквизитору оружие — узкий восточный меч в богато украшенных ножнах.
Фюрер так яростно сопротивлялся, что казалось, его просто невозможно не покалечить, прежде чем голова отлетит от тела. Но Торквемада проявил чудеса ловкости и снес голову с одного удара.
А Василий перед смертью принялся пророчествовать, но успел предсказать лишь судьбу Москвы, которой суждено сгореть дотла, ибо без него некому будет защитить Третий Рим от полчищ сатаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43