– Вспомнил? – обернулся Жеглов.
Де Маар закивал.
– Честно?
Ответом было положительное мычание.
– Просто замечательно. А во сне что теперь будешь видеть?
Де Маар стал вздергивать подбородок в сторону Жеглова.
– Меня? Вот и хорошо, вот и ладненько, – опустившись на колени, срезал ножничками пластырь с головы Маара. – Эка быстро у меня получилось. Если дальше так с клинической терапией пойдет, глядишь, профессором психиатрии стану.
– Руки развяжи, профессор, – отерев лицо от пластырной клейковины, выдавил Маар.
– Не, потом – лечебный эффект может пропасть, – рывком вернул Жеглов кресло в штатное положение. – Ты сначала доложи мне все, что знаешь, потом – свобода, как осознанная необходимость.
Постояв у окна, Жеглов вернулся к столу, уселся, посмотрел на Маара. Тот неподвижно сидел, глядя прямо перед собой и ничего не видя. Голубые его глаза казались стеклянно-кукольными.
– Что с тобой, Володя?! – подался к нему встревожившийся Жеглов.
Маар сказал тихо:
– Я все вдруг вспомнил… Почти все.
Шарапов не стал говорить – в дверь постучались.
– Да! – сказал Глеб, и вошла заговорщицкого вида Аннет Маркофф, явно с последней сплетней. Увидев, что хозяин номера не один, она заинтересованно спросила, что это такое они репетируют?
– Советскую драму «Место встречи изменить нельзя», – ответил гэбэшным голосом Жеглов. – Не хотите сыграть в ней роль Зои Космодемьянской, повешенной гитлеровцами на морозе?
– Я на минутку зашла, мусор унести, – бросилась горничная к корзине.
5. Последнее дело
Когда дверь за Аннет захлопнулась, Жеглов посмотрел на Шарапова.
По щекам того текли слезы.
– Ты чего расквасился? – подался к нему. – Что-то тягостное вспомнил?
– Нет, не вспомнил, – сказал Шарапов, – а как бы узнал. Нет, не узнал, а посмотрел.
– Что посмотрел?
– Две серии из своей жизни.
– Понятно. А как они называются?
– Первая называется… Первая называется «Последнее дело Мегре»…
– А вторая?
– «Последнее дело Пуаро».
– А сейчас какая серия?
– «Последнее дело Жеглова», я думаю, – посмотрел на него Маар как на покойника.
– Не врешь?.. – сглотнул слюну бывший начальник отдела по борьбе с бандитизмом.
– Зуб даю, – сказал бывший дипломат.
– Значит, под танк иду, сам того не зная?
– Да… Идешь.
– Понятно… Гранату-то подашь, если что?
– Подам.
– А есть?
– Куплю сегодня у Мейера.
– Ну, тогда изложи мне краткое содержание упомянутых серий, – взяв себя в руки, устроился Жеглов в кресле.
Маар изложил. На серию «Мегре» и него ушло 11 минут. На серию «Пуаро» – 9.
– Интересные шляпки носила буржуазия, – выслушав, помрачнел Жеглов. – Значит, я псих?
– Значит, – скривил Маар губы.
– Да, дела… Два видных опера в деревянных костюмах, а фактов на копейку. Так говоришь, после последней вашей встречи следователь по особо важным делам Пуаро поздним вечером тайно проследовал к мадмуазель Генриетте, всю ночь дома отсутствовал, а следующим вечером был обнаружен в своем номере, в своей постели, в своей пижаме, но чуточку не в себе, то есть мертвым?
– Да, мертвым. Без всяких признаков насильственной смерти. Профессор Перен после вскрытия сообщил мне, что смерть произошла в результате инфаркта миокарда, четвертого по счету за последние три года. И добавил, что покойный мог бы прожить еще лет десять, если бы берег себя, тем более, в санатории ему назначались самые прогрессивные медицинские средства и процедуры.
Жеглов молчал, вспоминая, как недавно профессор советовал ему беречь сердце: «Равнодушнее живите, равнодушнее, и проживете еще не один десяток лет».
– С чего вы хотите начать работу, господин милиционер? – спросил Маар, желая отвлечь Глеба от неприятных мыслей.
– Вы принимали участие в похоронах Пуаро? – спросил Жеглов, решив жить, сколько получится.
– Да. Конечно. Предваряя следующий вопрос, скажу, что гроб вынесли из морга заколоченным.
– Надо делать эксгумацию… Ночью, втихаря.
– Не надо. Сегодня профессор собирается вскрывать Наполеона Бонапарта…
– Ну и что? – Жеглов смотрел на Маара одобрительно.
– После вскрытия и до похорон тело императора будет находиться в морге.
– Вы знаете, как туда проникнуть?
– Да. От Пуаро у меня остались отмычки.
– Не надо мне чужих. Свои в мастерской изображу. Когда пойдем?
– Я думаю, надо сделать это сегодня ночью, завтра его похоронят.
Жеглов покивал. Потом посмотрел на Маара:
– А с кошмарами как? Я имею в виду, как насчет ежедневного электрофореза?
– Не знаю. Если я откажусь делать его сегодня, профессор нас заподозрит.
– Тогда придется немного потерпеть.
– Я не хочу терпеть.
– Не понял?
– Я не хочу терять то, что мне дорого – память о Мегре, память об Эркюле Пуаро. Не хочу.
– Мне тоже не хочется лезть под танк с гранатой, – свинцово посмотрел Жеглов. – Но надо.
– Надо, так надо. Если что, вы ведь повторите процедуру, профессор?
– Это с иголками-то под ногти?
– Да.
– Повторю. А чтоб она прошла успешно, прошу не описывать ее в ваших памятных ежевечерних записках.
– Хорошо, я ничего о ней не напишу. Пойдемте обедать? Рабле, наверное, уже нервничает, нас ожидая?
– Да, вот еще, что, гражданин Маар, – сказал Жеглов, поднявшись на ноги. – Нам предстоит с вами работать, и… Как бы вам это сказать…
– Вы хотите сказать, что вам будет легче работать с товарищем Шараповым, нежели чем с представителем загнивающей аристократии?
– Да, примерно это я хотел сказать, господин Маар.
– Хорошо. Вот тебе моя рука, Глеб.
Они пожали друг другу руки, затем обнялись, как перед последним боем и пошли поиграть перед ужином в настольный теннис.
6. Чудеса
Утром следующего дня Жеглов сделал 10 гимнастических упражнений по 20 раз каждое, хотя профессор Перен запретил ему такие физические нагрузки, затем позавтракал пельменями в обществе Шарапова, выглядевшего как овсяная кашка, составлявшая его утреннюю трапезу.
– Ты что такой? – спросил Жеглов друга, напиваясь чаем.
– Да как-то странно все помнить, что вчера было. Раньше просыпался, читал, что было давеча. Завтрак, обед, ужин, с профессором пара слов, с Лизой то-то и то-то. Все как-то просто было, как в стенограмме. А сегодня ночью почти не спал, потому что память стала как калейдоскоп, чуть тряхнешь – совсем другая картина.
– Ты что, на электрофорез вечером не ходил?!
– Не ходил…
– И за тобой не посылали?
– Нет.
– Значит, профессор узнал, что я тебя вылечил. От кого узнал? – Глеб готов был разозлиться.
– Да ничего он не узнал. Я перед завтраком ходил к нему, жаловался, что всю ночь кошмары мучили. «Пусть это станет вам уроком», сказал он желчно и вон отправил небрежным взмахом руки.
– Значит, с Лизой перетрудился. Что собираешься делать?
– Пойду, посплю… – подавил зевоту Шарапов.
– Я тоже, пожалуй, посплю… Ночью кошмары снились, наверное, от тебя подцепил.
– А что снилось? Людоед Бокасса?
– Да нет. Людоеды мне спать не мешают.
– А что тогда?
– Понимаешь, в два ночи я что-то проснулся, – или приснилось, что проснулся, – подошел к окну, чтобы на луну полупоглазить, такой от нее свет шел, мягкий, густой. И только я на ночное светило вылупился, как сверху, с третьего этажа, а может, крыши, что-то упало – шмяк об отмостку. Вниз посмотрел – женщина в ночной рубашке ничком лежит, чем-то на Аленку похожая. И кровь лениво так из-под нее по бетону растекается, а из расколовшейся черепушки мозги с извилинами кажутся, как живые. Естественно, я портки как дембель быстренько натянул и вниз, к ней, как был без фрака, то есть верхней одежды. И что ты думаешь? Минуты две, даже меньше, я к ней бегом бежал, но ее уже унесли, не сама же ушла…
– И что потом?
– Потом я к Жерфаньону пошел. Разбудил, привел минут через пять, а крови нет, как не было.
– Может, отмыли?
– Ну да. Отмыли и высушили за пять минут.
– А Жерфаньон что?
– Да ничего. «Вам, сударь, наверное, показалось», – зевнул во все хавало, и домой, как лунатика очнувшегося, повел.
– Спросить его об этом?
– Зачем?
– Может, тебе показалось или приснилось…
– Спроси, – посмотрел Глеб неопределенно.
– Ты что так смотришь?
– Она не из твоего окна, случаем, упала?
– Ты с ума сошел? Я же с Лизой был! Она в два как раз уходила.
– И вы, конечно, ничего не видели?
– Нет. Я бы тебе рассказал…
– Ну ладно, – допил Жеглов кофе. – Пойду-ка я баиньки.
Они расстались. Де Маар направился к Жерфаньону спросить о ночном инциденте. Тот недоуменно пожал плечами:
– Ничего такого не помню. Да и с утра все на месте – и пациенты и персонал.
Глеб пошел к себе, улегся в кровать. Заснуть не удалось. Решил почитать – надо же чего-то читать культурному человеку. Подойдя к книжному шкафу, раскрыл створки. Присел, стал рассматривать корешки книг на нижней полке. Ни одно название любопытства его не возбудило. А вот узкая планка, прикрывавшая цоколь шкафа, заинтересовала. У самого пола ее нижняя кромка несла едва заметные повреждения.
– Тайник, – решил Глеб, и стал искать гвоздь с согнутым острием, при помощи которого планку вынимали. Он нашелся за шкафом. В тайнике прятался довольно объемистый целлофановый пакет. В нем было аккуратно уложенное дамское белье. Тонкие, блестящие чулочки. Кружевные пояса, корсажи и всякое такое. Все белое или красное. Красивое, эластичное, блестящее. Преодолевая смущение, Жеглов осмотрел каждую вещь. Размеры были под крупную женщину. Кому все это доставляло тонкое удовольствие? Комиссару Мегре? Эркюлю Пуаро? Жеглов попытался представить Мегре в чулочках и корсаже. Не получилось. Пуаро тоже не вышел. Поначалу. Пока не вспомнился Геркулес, три года проходивший в женских одеждах Омфалы. Значит, все это принадлежало Пуаро с его прославленной аккуратностью, с его любовью к красивой одежде, украшениям и безделушкам, щепетильностью, требовательностью к своему внешнему виду. Вот дела! К чему только холостой человек от одиночества не приходит! А я смог бы такое надеть? Нет. Точно нет.
Глеб запихал белье в пакет. Как пропитанное диким зельем. Вернул в тайник. Скрыл его цокольной планкой. Постояв у окна, улегся на диван. Полежал, подумывая о женщинах бывших и санаторских, пока не пришла пора топать на обед.
Де Маару о штучках Пуаро он ничего не сказал. Хотя хотелось.
7. Из поповских
После обеда пошел снег, Жеглов решил прогуляться по парку, побродить в одиночестве, и у статуи Кассандры наткнулся на Пелкастера, явно чувствовавшего себя снежинкой в снежном океане.
– Прекрасная погода, не правда ли? – обрадовавшись встрече, спросил тот у Жеглова.
– Правда.
– Я вижу, вы чем-то озабочены?
– Озабочен.
– Чем, если не секрет?
– Мне нужен пулемет, – сказал Жеглов, прямо глядя в глаза эльсинорскому чудаку. – В крайнем случае, крупнокалиберный пистолет. У вас есть?
– Понимаю, вы хотели побыть в одиночестве…
Пелкастер смотрел дружелюбно, как ребенок, потому Жеглов неожиданно для себя признался:
– Просто я вчера узнал, а сегодня поверил, что являюсь психически больным человеком, а это, – очертил подбородком полуокружность, – сумасшедший дом, в чем я все больше и больше убеждаюсь. Вы, гражданин, тоже сумасшедший?
– Да, разумеется, – расцвел Пелкастер.
– А по какой статье наблюдаетесь?
– Ну, я считаю… Нет, я определенно знаю, что буду жить после смерти. И многие люди тоже.
– В этом уверены многие отсталые люди. Как мне сказал один раскаявшийся деревенский священнослужитель, постулат о жизни после смерти есть краеугольный камень каждой религии.
– Нет, я веду речь не о религии. Вы читали «Философию общего дела» великого ученого Федорова Николая Федоровича, вашего первого Гагарина?
– Нашего первого Гагарина??
– Да. Николай Федорович, по родному отцу Гагарин, поднялся над Землей намного раньше первого космонавта Юрия Алексеевича Гагарина.
– Я читал лишь дела, показания и Уголовный кодекс Российской федерации, – не стал вникать в смысл услышанного Жеглов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63