– После такого ожесточенного противостояния Бергойну? Что за алчный лицемер! Но как с этим смирились остальные каноники?
Доктор Локард бросил на меня взгляд, исполненный кроткого любопытства:
– Вероятно, Фрит нашел способ усыпить их совесть.
Я не сразу понял, на что он намекает.
– Они были подкуплены?
– Фрит сделался богачом. Он приобрел во владение изрядный кусок земли и красивый усадебный дом в нескольких милях от города. Он мог себе позволить щедрые траты.
– А Холлингрейк?
– Как ни странно, протоколы заседаний капитула свидетельствуют о его открытой вражде с Фритом; я подозреваю, что дележ добычи прошел не гладко.
– Жаль, что потомки лишились музыкального колледжа.
– Так или иначе, он не пережил бы протектората: пуритане не терпели церковной музыки. Собственно, колледж продолжил существование, сжавшись до размера школы певчих, и занимает он то же здание в северной части Верхней Соборной площади – старую привратницкую.
– Я видел ее днем, когда возвращался после ленча в «Дельфине».
– Ох, бедняга, – воскликнул доктор Локард.– Вам пришлось питаться в гостинице? Вы живете как коммивояжер – просто жалость берет. Мы с женой будем счастливы, если вы окажете нам честь пообедать у нас, пока вы здесь гостите.
– С огромным удовольствием.
– Вы приехали сюда с супругой, доктор Куртин?
– Нет-нет. Она... То есть нет.
– Как долго вы предполагаете у нас пробыть?
– Не долее утра субботы. В этот день меня ждет моя племянница с семьей.
– До субботы? Так вы скоро уедете? Но кажется, завтра вечером мы с женой оба свободны.
– Вы очень любезны.
– Чуть позже я с ней переговорю и немедленно извещу вас.
Я поблагодарил за чай и сказал, что мне пора возвращаться к работе.
– Прибавили или убавили вам оптимизма утренние поиски?
– Надеяться можно только на случай. Если манускрипт все еще существует, думаю, вы, доктор Локард, найдете его, составляя каталоги подземного хранилища, хотя ждать придется, возможно, не один год.
– Для вас это будет весьма неудачный вариант, поскольку, как я понимаю, это уменьшит ваши шансы занять профессорскую кафедру.
Я неловко усмехнулся:
– Я даже не кандидат.
– Однако вы были бы весьма серьезным претендентом, особенно сейчас, когда Скаттард, вероятно, удалится со сцены.
– Скаттард удалится? Почему – он чем-то себя дискредитировал?
Доктор Локард улыбнулся:
– Ничего подобного. Я думаю, ему – весьма вероятно – предложат пост ректора в его собственном колледже.
– В таком возрасте?
– Он в большом фаворе у нынешней администрации, о чем свидетельствует его недавнее назначение в соборную комиссию. Он очень способный человек со здравыми взглядами, и он далеко пойдет.
– У него имеются влиятельные друзья, с этим я согласен. И он, несомненно, оправдает доверие руководства.– Я встал. – Не смею вас дольше задерживать, доктор Локард.
Хозяин тоже поднялся.
– Куда послать уведомление, что мы с женой завтра свободны и ожидаем вас к обеду? Вы, кажется, остановились в «Дельфине»?
– Нет, я устроился у своего старого приятеля по колледжу. Вы, наверное, его знаете. Остин Фиклинг.
– Разумеется, знаю.– Доктор Локард подошел к стеклянной витрине и, повернувшись ко мне спиной, стал укладывать документ на место.– Приглашая вас, я не имел представления о том, что вы приехали навестить друга. Вероятно, У Фиклинга на ваш счет другие планы. Мне не хотелось бы ставить вас в неловкое положение.
– Вы очень деликатны, – пробормотал я.– Да, кажется, Фиклинг упоминал о завтрашнем совместном обеде.
– Надеюсь, как-нибудь в другой раз вы сможете...
– Конечно, конечно. Вы очень любезны, доктор Локард. Тем не менее я с удовольствием встречусь с вами завтра в половине восьмого. Жду этого с нетерпением.– Он глядел на меня молча, а потом внезапно кивнул.
Я снова поблагодарил за чай и вернулся в подземное хранилище. За работой я предался невеселым размышлениям о сложностях местной политики. Как другу Остина, мне, несомненно, было однозначно отведено место в лагере евангелистов.
Приблизительно через час, когда я уже поставил крест на Поумрансе, он неожиданно спустился и подошел с лампой ко мне.
– А, вот и вы, – произнес я.– Я вас ожидал раньше.
– Начальник решил, что я ему после обеда нужен наверху.
– Хорошо, но раз вы здесь, не будете ли вы так добры снять с верхней полки эти большие кипы бумаг?
– Простите, но я спустился, чтобы сказать: уже почти двадцать минут пятого и библиотека закрывается.
– Понятия не имел, что уже так поздно! – За день я успел изучить содержание четырех полок из общего количества семь-восемь сотен. Забирая лампу и одолженную доктором Систерсоном рукопись и следуя за молодым человеком по лестнице, я понял, что затеял совершенно бессмысленное предприятие.
Темноту в библиотеке рассеивала одна-единственная лампа у двери; помещение, казалось, опустело.
– Доктор Локард у себя? Я хотел бы с ним попрощаться.
– Нет, он ушел домой.
– А Куитрегард?
– Отправился с ним вместе. Он часто заходит к доктору Локарду, чтобы помочь с собранием каноников.
Юноша распахнул для меня дверь, и я попрощался. Я задумал еще одно дело, поэтому поспешно, пока не стемнело, зашагал вдоль собора к задам нового дома настоятеля. Дом был большой, ветхий от старости, с фронтонами, окна со средниками, высокие трубы скручены, как леденец. От Соборной площади его отгораживала высокая стена, поэтому я подошел вплотную к воротам и стал через решетку разглядывать задний фасад. Я смог различить только большую табличку из черного мрамора, вделанную в кирпичную стену. Там были вырезаны буквы, но в сумерках и на таком расстоянии прочитать надпись было невозможно. Мне пришлось навалиться на ворота и вытянуть шею, сознавая при этом, какое нелепое зрелище я собой являю (счастье еще, что видеть меня было некому); кроме того, я боялся потерять равновесие, потому что локтем прижимал к себе рукопись доктора Шелдрика. Я заметил, что ворота не заперты, однако распахнуть их и войти не решался.
Внезапно в нескольких ярдах от меня мелькнул огонек фонаря, и я понял, что на заднем дворе кто-то есть. Я был неприятно поражен: Остин уверял, что в этот час дом будет пуст! Не успел я пошевелиться, как луч переместился в моем направлении и послышался высокий голос, настолько своеобразный, что он надолго застрял у меня в памяти и в мыслях:
– Я вас вижу. Хватит робеть. Входите, прошу вас. Ворота не заперты.
Рассыпавшись в извинениях, я отказался, но старый джентльмен (как я догадался, судя по голосу) приблизился к воротам и повторил:
– Да будет вам стесняться. Входите.
Он распахнул ворота и с улыбкой сделал приглашающий жест, и я, краснея от неловкости, вошел.
Роста мой собеседник был среднего, сложения худощавого – впрочем, в последнем уверенности не было, потому что он был закутан в пальто и шерстяной шарф. Под старомодной шляпой я рассмотрел энергичное лицо, выражавшее одновременно настороженность и веселое любопытство; черты были тонкие, кожа бледная, щеки гладкие. Но более всего поражала пара ярких голубых глаз, взгляд которых был прикован ко мне.
– Искренне прошу меня простить, сэр. Я и понятия не имел, что во дворе кто-то есть.
– Наверное, только выживший из ума старик решится в такую погоду выйти за порог, но мне захотелось подкинуть на растения еще соломы. Уверен, мороз ночью усилится.
Я заметил, что на всех подоконниках имелись цветочные ящики.
– Я видел, что вы пытаетесь прочесть надпись, – проговорил он, не переставая улыбаться.
– Я совершил непростительную вольность, вторгшись в ваши владения.
– Вовсе нет, вовсе нет. Я очень горжусь этой надписью. И этим старинным домом тоже. Мне повезло, я живу в необычном старом доме, где случилось немало странных и ужасных событий, и я считаю, что любопытные взгляды посторонних – малая за это цена.
– Вы очень великодушны, сэр. Еще раз прошу прощения.
– Я не вас имел в виду, сэр, а тех, кто заглядывает в окна.
– Это, должно быть, невыносимо. Я вас понимаю, поскольку живу в Кембриджском колледже и сам до некоторой степени подвержен той же напасти.
– Из тех, кто пытался прочесть эту надпись, вы принадлежите к самым воспитанным. Вы так старались не нарушить границу, что я боялся, как бы вы не упали.
– Потешный же у меня, наверное, был вид.
Мой собеседник сделал несколько шагов к стене и поднял фонарь.
– Теперь можете прочитать?
Надпись сохранилась плохо, а там, где камень выщербился, буквы совсем исчезли. Но старый джентльмен знал текст наизусть, и мы прочли хором:
Все вещи крутятся , и человек , рожденный для трудов , крутится вместе с ними. А посему , когда пробьет назначенный час , вознесшиеся падут , а падшие вознесутся. Тогда виновный будет разорван в куски вслед за невиновным , погубленный их собственной машиной в самый миг своего торжества. Ибо когда содрогнется земля и затрясутся башни , могила выдаст свои тайны и все сделается явным.
Да уж, сплошные загадки, думал я про себя, заучивая текст.
– Известна ли вам история этой надписи? – спросил старый джентльмен.
– Мне говорили, что ее нашли наутро после смерти казначея Бергойна и что она обличает каменщика Гамбрилла как его убийцу.
Старый джентльмен кивнул:
– В моей семье сохранилось предание, что Гамбрилл сам высек ночью эту надпись, тем признаваясь в своей вине.
– Однако, – продолжал я, – в это трудно поверить, поскольку тон надписи скорее мстительно-ликующий, чем покаянный.
– Верно, – согласился собеседник.– Но, быть может, Гамбрилл считал, что он вправе хвалиться этим убийством. Слова о вознесшихся и падших указывают, вероятно, на аристократическое происхождение казначея и низкий род каменщика.
Я кивнул, сообразив, что это предположение хорошо сочетается с идеей, которая пришла мне в голову за завтраком, после слов Остина – каких именно, я не помнил.
– Каким образом погиб Бергойн?
– Это не было точно установлено. Его нашли под обрушившимися лесами, а леса были воздвигнуты для того, чтобы взамен надгробного памятника его же семейства установить мемориальную доску. Удивительно, что тяжелую плиту поместил в стену не кто иной, как Гамбрилл.
– В одиночку?
Похоже на то. А затем, согласно преданию, Гамбрилл явился сюда и незадолго до рассвета вырезал эту надпись.
– Ночью? И никто его не услышал? – спросил я с улыбкой.
В свете фонаря я разглядел, что старый джентльмен тоже улыбается.
– Что ж, на такой версии остановились мои предки более двух веков назад.
– Как этот дом перешел во владение вашей семьи?
– Это целая история. Каноник-казначей, бывший непосредственным предшественником Бергойна на этом посту, потратил немалые суммы на расширение и отделку дома, воспользовавшись богатством, которое накопил за время пребывания в должности.
– Вы хотите сказать, что он совершил хищение?
– Да, или, точнее, присвоение, простите мне эту банкирскую педантичность.– Старый джентльмен хихикнул.– Вскоре после смерти Бергойна на должность заступил новый настоятель, и, поскольку это здание было на Верхней Соборной площади самым большим, он уговорил капитул сделать его новым домом настоятеля. К немалой досаде тогдашнего казначея.
– Настоятелем этим был, если не ошибаюсь, Ланселот Фрит?
– О, да вы хорошо осведомлены, – воскликнул старый джентльмен.– В таком случае дальнейшее вас не удивит: после его смерти капитул счел, что над домом тяготеет злой рок, и постановил продать его и переместить настоятеля в прежнюю резиденцию. Дом купил в тысяча шестьсот шестьдесят четвертом году мой прапрадед, Джеймс Стоунекс, и сохранил за ним то же название.
– Следовательно, через эти самые ворота, – я обернулся, чтобы на них взглянуть, – увлекли настоятеля его убийцы?
– Несомненно, через эти ворота он шагнул навстречу своей смерти, однако на казнь он шел добровольно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58