я зарабатываю на чужих смертях.
Некогда я был серьезным журналистом, делал то, что считается серьезной работой. Теперь я в основном пишу о мертвых – каждый вечер ложусь спать, думая о тех, про кого написал для завтрашнего выпуска, и каждое утро просыпаюсь, спрашивая себя, кто следующий. Да, у меня нездоровое любопытство, но таковы издержки профессии. Я бесстыдно рассчитываю возродить свою карьеру журналиста, примазав свою подпись к какому-нибудь знаменитому трупаку. Целыми днями я прячусь от мертвых раввинов в надежде, что кто-нибудь поизвестнее успеет отправиться на тот свет до сдачи номера в набор.
Разумеется, я не горжусь такой жизнью. Но я тешу себя мыслью, что привношу необычный стиль и нестандартное мышление в раздел некрологов, который считается тренировочной площадкой для стажеров и выпускников колледжей. Эмма, конечно, предпочла бы иметь в своей скромной конюшне автора некрологов помоложе и к тому же менее опытного, чем она сама; человечка, которого она могла бы направлять, наставлять и периодически пугать до чертиков.
Но она вынуждена мириться со мной, а я заставляю ее нервничать подобно хомяку в змеином логове. У Эммы в верхнем ящике припасен валиум – но она хочет это скрыть от своих конкурентов и переложила таблетки в пузырек из-под аспирина. При случае другие редакторы, ни минуты не колеблясь, используют эту информацию, чтобы бросить на Эмму тень и лишить ее возможности подняться по служебной лестнице.
Бедняжка! У нее чистая душа, я уверен, и невинное сердце – она не заслуживает, чтобы ее выжали как лимон и выбросили. Но именно так и случится, если Эмма останется верна сей жалкой профессии. Я намерен ее спасти; она – мой срочный персональный проект номер два.
Цель персонального проекта номер один – спастись самому.
Прежде чем отправиться в Силвер-Бич, я заскакиваю в музыкальный магазин и покупаю единственный оставшийся диск «Плавучей богадельни». А затем под аккомпанемент Джимми Стомы, орущего из динамиков моего «мустанга»: «Биполярная мама в наручниках, моя детка – клинический случай!» – еду в супермаркет, где работает просвещенная девица по имени Карла Кандилла.
Карла – дочь лучшей из моих бывших подружек. Работает в отделе фотографии. Едва завидев меня в очереди, Карла машет рукой – с ней у меня отношения куда лучше, чем с ее матерью.
Карла мне улыбается.
– Черный Джек! – Это прозвище она придумала, вдохновленная моей специализацией.
Я перегибаюсь через стойку, чтобы по-отцовски обнять Карлу.
– Мне снова нужна твоя помощь, – признаюсь я.
– Давай спрашивай, старичок.
– Клио Рио. На кладбище я о ней почти ничего не нашел.
– Да, она новенькая, – говорит Карла. – Тебе для статьи или это личное?
– Именно так, крошка. Мы с Клио – горячая парочка. Вечером идем на танцульки, а затем снимем номер у «Моргана». Обязательно передай это матери. Карла, я даже готов тебе за это заплатить.
Когда Карла смеется, она точная копия Анны, своей матери. А смеющаяся Анна – одно из самых дорогих мне воспоминаний.
Карла интересуется, не отошла ли Клио Рио в мир иной.
– Нет, – отвечаю я, – туда отправился ее супруг.
– А, точно. Она вышла замуж, – кивает Карла. – В «Оушен-Драйв» писали.
Карла знает все о местных и заезжих знаменитостях. В свои семнадцать она уже ветеран клубной жизни и частая гостья на Саут-Бич – там она и черпает новости о музыке, фильмах, современных диетах и моде. Карла – незаменимый источник информации, единственная ниточка, связывающая меня с нынешней молодежной культурой.
– Так чем же Клио так широко прославила себя в узких кругах? Кто она? – вопрошаю я.
– Что именно ты хочешь знать? Ее сексуальную ориентацию? Национальность? Или личностные характеристики?
– Карла, – говорю я, – минут через двадцать я предстану перед этой женщиной с намерением разговорить ее на три более-менее приличные цитаты. Мне придется блефовать по-крупному.
– Она певица.
– Уже лучше. Что за певица?
– Злая, – уточняет Карла, – побитая жизнью.
– Клон Аланис?
Карла мотает головой:
– Клио явно рассчитывает на эффект посильнее. Ну, ты знаешь такой тип женщин – бывшая фотомодель, неожиданно ставшая светской блядью.
Карла не хочет меня шокировать – она так изъясняется лет с двенадцати.
– Известные песни у нее есть? – спрашиваю я.
– У нее только один хит, Джек.
– То есть все, что ты мне порассказала, – это твои впечатления от одной-единственной песни?
– И еще от клипа, – поправляет меня Карла.
– Ну разумеется.
– Режиссер – Оливер Стоун.
– Нуда, кто же еще.
– В клипе вроде как видна растительность на лобке. Поэтому про нее и написал «Спин», – продолжала доклад Карла. – Лично я думаю, что в клипе снималась даже не сама Клио. Наверняка дублерша.
– Что, сама отрастить не смогла?
– Это же шоу-бизнес, Джек. Проснись! – Поймав на себе подозрительный взгляд менеджера, Карла делает вид, что показывает мне какие-то цветные слайды.
– А как называется эта единственная и неповторимая песня Клио Рио? – спрашиваю я.
– «Я», – отвечает Карла. – И все. Просто «Я».
– Она попала в хит-парады?
– Только из-за обнаженки.
– Ясненько. Спасибо, милая.
– И где вы встречаетесь?
– У нее дома.
– Жду полного отчета.
– Разумеется. Слушай, а ты хоть раз слышала про «Джимми и Блудливых Юнцов»?
Карла выгибает рыжеватую бровь:
– Что-то новое? – Она боится, как бы чего не упустить.
– Не-а. Древние, как холмы.
– Извини, Джек.
Уходя, я все-таки спрашиваю:
– Как поживает твоя мать?
– Хорошо, – отвечает Карла.
– Правда?
– Правда хорошо.
– Черт, – говорю я.
Карла нежно смеется в ответ. То, что я все еще скучаю по Анне, поднимает меня в ее глазах.
– Передай ей от меня привет.
– Размечтался, Джек.
Квартира Джимми оказалась на девятнадцатом этаже небоскреба на самом юге Силвер-Бич. Целых двадцать минут она промариновала меня в вестибюле, эта вдовушка Джимми, но, если честно, я удивился, что она вообще согласилась со мной встретиться. Слишком уж кратким было объявление о смерти – наводило на мысль, что семья покойного не хочет привлекать внимания.
Дверь квартиры 19-Г мне открывает коренастый лысый тип без шеи с платиновыми кольцами в ушах. Типичный вышибала, одетый исключительно ради того, чтобы скрыть нагрудную кобуру, – громила из комиксов. Он молча ведет меня по тускло освещенной квартире в гостиную, где миссис Стомарти уже заняла позицию в эркере перед панорамным окном.
Определенно я уже видел это лицо – на обложках бульварных изданий. Я подписан на парочку – из профессиональных соображений. Вырезаю самые смачные истории и складываю в папочки на случай, если знаменитость вздумает испустить дух в зоне распространения нашей газеты.
– Я Клио, – говорит миссис Стомарти. – Вдова Джимми.
Ей года двадцать два; ну самое большее – двадцать три. Она среднего роста, стройная, но не костлявая, дочерна загорелая. Волосы вытравлены до снежной белизны и подстрижены под пажа. На губах вишневая помада, а скулы нарумянены так, что их можно принять за синяки. На ней длинная бежевая блузка без рукавов и узкие белые брюки. Ногти на ногах тоже белые и напоминают осыпавшуюся штукатурку.
Не удивительно, что она предпочла больше не называться Синтией.
– Я Джек Таггер, – представляюсь я. – Рад познакомиться. И мне жаль, что меня к вам привели столь печальные обстоятельства. – Я вроде как хотел ей намекнуть, что мне известно о ее растущей славе и, если бы не смерть ее мужа, я был бы счастлив взять у нее интервью для «Музыкальной странички».
Мы садимся. Вдова – на край длинной кремовой софы, я – на деревянный диванчик рядом. Не теряя времени, я сообщаю Клио Рио, что я в полном восторге от ее хита.
Она тут же расцветает:
– А клип вы видели?
– Вы еще спрашиваете!
– И что вы думаете, он не слишком?…
– А Джимми клип понравился?
– Он был от него без ума, – отвечает Клио.
– Присоединяюсь к его мнению. – Я кладу на колени блокнот, открываю его и снимаю колпачок с ручки.
– Вы первый позвонили, – говорит миссис Стомарти.
– Я был его поклонником.
Она отвечает мне слабой улыбкой:
– Теперь наверняка будут звонить желающие заработать на его смерти.
– Да, это неприятно, – говорю я. – Я знаю, что вы не хотели раздувать шумиху.
– Джимми не хотел.
– Обещаю, что не отниму у вас много времени.
Бритоголовый приносит Клио высокий запотевший бокал. Похоже на «отвертку». На меня бугай даже не глядит – и слава богу.
– Хотите что-нибудь выпить? – спрашивает Клио.
Тут я обращаю внимание на ее глаза: красные, будто она плакала или не выспалась. Она носит голубые контактные линзы.
– Кока-колы? Пива? – допытывается она.
– Нет, спасибо.
Чтобы сдвинуться с мертвой точки, я задаю несколько простеньких вопросов. Как вы познакомились? На вечеринке «Ви-эйч-1». Как долго вы прожили в браке? Меньше года. Где проходила церемония бракосочетания? В Сэг-Харбор, на яхте приятеля Джимми. В самом деле? И как его зовут? Я не помню. Вроде бы саксофонист. Сессионный.
Я записываю ее ответ, но не тороплюсь задавать следующий вопрос. Даю миссис Стомарти время подготовиться. Это самый неприятный момент в моей работе – когда приходится бесцеремонно вторгаться в чью-то скорбь. Хотя я знаю, что люди охотно рассказывают посторонним о близких, которых потеряли. Наверное, легче так, чем говорить о покойнике с родными, которые знали его как облупленного. Журналист, пишущий некролог, дает им шанс начать с белого листа и представить умершего таким, каким он, по их мнению, должен остаться в людской памяти. Некролог – это последний ярлык, который навешивают на человека.
Скорбным тоном я спрашиваю:
– Миссис Стомарти, расскажите мне о поездке на Багамы.
Она ставит бокал на тиковый журнальный столик:
– Джимми там нравилось. У нас был дом, на Эксуме.
Я смотрю вниз и вижу, что она сжимает и разжимает пальцы ног. Либо это ее способ заниматься йогой, либо Клио Рио нервничает. Я спрашиваю, случилось ли это во время их отпуска.
Она фыркает:
– Для Джимми каждая поездка на острова была как отпуск. Он плавал с аквалангом как одержимый. Говорил, это круче любой дури. «Чем глубже я ныряю, тем дальше моя крыша» – это его слова.
Я записываю каждое слово, а сам думаю о том, как быстро миссис Стомарти привыкла говорить о Джимми в прошедшем времени. Обычно свежеиспеченные вдовы разглагольствуют о мужьях так, словно те еще живы.
Например: «Для Джимми каждая поездка на острова как отпуск». Или: «Он любит плавать с аквалангом». И так далее.
Но Клио ни разу не оговорилась. Никакого подсознательного отрицания. Джимми Стома мертв.
– Не могли бы вы рассказать мне, что произошло в тот день, когда он умер? – прошу я.
Она поджимает губы и берет бокал. Я жду. Она кладет в рот кубик льда и говорит:
– Это был несчастный случай.
Я молчу.
– Он нырял взглянуть на обломки самолета. На глубину пятьдесят, шестьдесят футов. – Миссис Стомарти перекатывает кусочек льда то за одну щеку, то за другую.
– Где?? – уточняю я.
– Недалеко от Чаб-Кэй. Там повсюду затонувшие самолеты, – добавляет она. – Напоминания о прежних веселеньких временах.
– А что за самолет?
Клио пожимает плечами:
– ДС-что-то. Не помню, – отвечает она. – Я была на яхте, когда это случилось. – Она разгрызает несчастную ледышку.
– Вы не ныряете?
– Вообще ныряю. Но в тот день решила позагорать.
Я киваю и многозначительно вглядываюсь в свои записи. Потом корябаю пару слов. Поднимаю голову и снова киваю. Хуже нет, когда во время такого деликатного интервью журналист проявляет нетерпение. Клио достает очередной кубик льда из бокала. Затем сутулится и замирает, как будто хочет согнуть позвоночник колесом.
– Джимми погрузился как обычно, – говорит она. – Но назад не поднялся.
– Он был один? – уточняю я.
– Нет, он никогда не нырял один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Некогда я был серьезным журналистом, делал то, что считается серьезной работой. Теперь я в основном пишу о мертвых – каждый вечер ложусь спать, думая о тех, про кого написал для завтрашнего выпуска, и каждое утро просыпаюсь, спрашивая себя, кто следующий. Да, у меня нездоровое любопытство, но таковы издержки профессии. Я бесстыдно рассчитываю возродить свою карьеру журналиста, примазав свою подпись к какому-нибудь знаменитому трупаку. Целыми днями я прячусь от мертвых раввинов в надежде, что кто-нибудь поизвестнее успеет отправиться на тот свет до сдачи номера в набор.
Разумеется, я не горжусь такой жизнью. Но я тешу себя мыслью, что привношу необычный стиль и нестандартное мышление в раздел некрологов, который считается тренировочной площадкой для стажеров и выпускников колледжей. Эмма, конечно, предпочла бы иметь в своей скромной конюшне автора некрологов помоложе и к тому же менее опытного, чем она сама; человечка, которого она могла бы направлять, наставлять и периодически пугать до чертиков.
Но она вынуждена мириться со мной, а я заставляю ее нервничать подобно хомяку в змеином логове. У Эммы в верхнем ящике припасен валиум – но она хочет это скрыть от своих конкурентов и переложила таблетки в пузырек из-под аспирина. При случае другие редакторы, ни минуты не колеблясь, используют эту информацию, чтобы бросить на Эмму тень и лишить ее возможности подняться по служебной лестнице.
Бедняжка! У нее чистая душа, я уверен, и невинное сердце – она не заслуживает, чтобы ее выжали как лимон и выбросили. Но именно так и случится, если Эмма останется верна сей жалкой профессии. Я намерен ее спасти; она – мой срочный персональный проект номер два.
Цель персонального проекта номер один – спастись самому.
Прежде чем отправиться в Силвер-Бич, я заскакиваю в музыкальный магазин и покупаю единственный оставшийся диск «Плавучей богадельни». А затем под аккомпанемент Джимми Стомы, орущего из динамиков моего «мустанга»: «Биполярная мама в наручниках, моя детка – клинический случай!» – еду в супермаркет, где работает просвещенная девица по имени Карла Кандилла.
Карла – дочь лучшей из моих бывших подружек. Работает в отделе фотографии. Едва завидев меня в очереди, Карла машет рукой – с ней у меня отношения куда лучше, чем с ее матерью.
Карла мне улыбается.
– Черный Джек! – Это прозвище она придумала, вдохновленная моей специализацией.
Я перегибаюсь через стойку, чтобы по-отцовски обнять Карлу.
– Мне снова нужна твоя помощь, – признаюсь я.
– Давай спрашивай, старичок.
– Клио Рио. На кладбище я о ней почти ничего не нашел.
– Да, она новенькая, – говорит Карла. – Тебе для статьи или это личное?
– Именно так, крошка. Мы с Клио – горячая парочка. Вечером идем на танцульки, а затем снимем номер у «Моргана». Обязательно передай это матери. Карла, я даже готов тебе за это заплатить.
Когда Карла смеется, она точная копия Анны, своей матери. А смеющаяся Анна – одно из самых дорогих мне воспоминаний.
Карла интересуется, не отошла ли Клио Рио в мир иной.
– Нет, – отвечаю я, – туда отправился ее супруг.
– А, точно. Она вышла замуж, – кивает Карла. – В «Оушен-Драйв» писали.
Карла знает все о местных и заезжих знаменитостях. В свои семнадцать она уже ветеран клубной жизни и частая гостья на Саут-Бич – там она и черпает новости о музыке, фильмах, современных диетах и моде. Карла – незаменимый источник информации, единственная ниточка, связывающая меня с нынешней молодежной культурой.
– Так чем же Клио так широко прославила себя в узких кругах? Кто она? – вопрошаю я.
– Что именно ты хочешь знать? Ее сексуальную ориентацию? Национальность? Или личностные характеристики?
– Карла, – говорю я, – минут через двадцать я предстану перед этой женщиной с намерением разговорить ее на три более-менее приличные цитаты. Мне придется блефовать по-крупному.
– Она певица.
– Уже лучше. Что за певица?
– Злая, – уточняет Карла, – побитая жизнью.
– Клон Аланис?
Карла мотает головой:
– Клио явно рассчитывает на эффект посильнее. Ну, ты знаешь такой тип женщин – бывшая фотомодель, неожиданно ставшая светской блядью.
Карла не хочет меня шокировать – она так изъясняется лет с двенадцати.
– Известные песни у нее есть? – спрашиваю я.
– У нее только один хит, Джек.
– То есть все, что ты мне порассказала, – это твои впечатления от одной-единственной песни?
– И еще от клипа, – поправляет меня Карла.
– Ну разумеется.
– Режиссер – Оливер Стоун.
– Нуда, кто же еще.
– В клипе вроде как видна растительность на лобке. Поэтому про нее и написал «Спин», – продолжала доклад Карла. – Лично я думаю, что в клипе снималась даже не сама Клио. Наверняка дублерша.
– Что, сама отрастить не смогла?
– Это же шоу-бизнес, Джек. Проснись! – Поймав на себе подозрительный взгляд менеджера, Карла делает вид, что показывает мне какие-то цветные слайды.
– А как называется эта единственная и неповторимая песня Клио Рио? – спрашиваю я.
– «Я», – отвечает Карла. – И все. Просто «Я».
– Она попала в хит-парады?
– Только из-за обнаженки.
– Ясненько. Спасибо, милая.
– И где вы встречаетесь?
– У нее дома.
– Жду полного отчета.
– Разумеется. Слушай, а ты хоть раз слышала про «Джимми и Блудливых Юнцов»?
Карла выгибает рыжеватую бровь:
– Что-то новое? – Она боится, как бы чего не упустить.
– Не-а. Древние, как холмы.
– Извини, Джек.
Уходя, я все-таки спрашиваю:
– Как поживает твоя мать?
– Хорошо, – отвечает Карла.
– Правда?
– Правда хорошо.
– Черт, – говорю я.
Карла нежно смеется в ответ. То, что я все еще скучаю по Анне, поднимает меня в ее глазах.
– Передай ей от меня привет.
– Размечтался, Джек.
Квартира Джимми оказалась на девятнадцатом этаже небоскреба на самом юге Силвер-Бич. Целых двадцать минут она промариновала меня в вестибюле, эта вдовушка Джимми, но, если честно, я удивился, что она вообще согласилась со мной встретиться. Слишком уж кратким было объявление о смерти – наводило на мысль, что семья покойного не хочет привлекать внимания.
Дверь квартиры 19-Г мне открывает коренастый лысый тип без шеи с платиновыми кольцами в ушах. Типичный вышибала, одетый исключительно ради того, чтобы скрыть нагрудную кобуру, – громила из комиксов. Он молча ведет меня по тускло освещенной квартире в гостиную, где миссис Стомарти уже заняла позицию в эркере перед панорамным окном.
Определенно я уже видел это лицо – на обложках бульварных изданий. Я подписан на парочку – из профессиональных соображений. Вырезаю самые смачные истории и складываю в папочки на случай, если знаменитость вздумает испустить дух в зоне распространения нашей газеты.
– Я Клио, – говорит миссис Стомарти. – Вдова Джимми.
Ей года двадцать два; ну самое большее – двадцать три. Она среднего роста, стройная, но не костлявая, дочерна загорелая. Волосы вытравлены до снежной белизны и подстрижены под пажа. На губах вишневая помада, а скулы нарумянены так, что их можно принять за синяки. На ней длинная бежевая блузка без рукавов и узкие белые брюки. Ногти на ногах тоже белые и напоминают осыпавшуюся штукатурку.
Не удивительно, что она предпочла больше не называться Синтией.
– Я Джек Таггер, – представляюсь я. – Рад познакомиться. И мне жаль, что меня к вам привели столь печальные обстоятельства. – Я вроде как хотел ей намекнуть, что мне известно о ее растущей славе и, если бы не смерть ее мужа, я был бы счастлив взять у нее интервью для «Музыкальной странички».
Мы садимся. Вдова – на край длинной кремовой софы, я – на деревянный диванчик рядом. Не теряя времени, я сообщаю Клио Рио, что я в полном восторге от ее хита.
Она тут же расцветает:
– А клип вы видели?
– Вы еще спрашиваете!
– И что вы думаете, он не слишком?…
– А Джимми клип понравился?
– Он был от него без ума, – отвечает Клио.
– Присоединяюсь к его мнению. – Я кладу на колени блокнот, открываю его и снимаю колпачок с ручки.
– Вы первый позвонили, – говорит миссис Стомарти.
– Я был его поклонником.
Она отвечает мне слабой улыбкой:
– Теперь наверняка будут звонить желающие заработать на его смерти.
– Да, это неприятно, – говорю я. – Я знаю, что вы не хотели раздувать шумиху.
– Джимми не хотел.
– Обещаю, что не отниму у вас много времени.
Бритоголовый приносит Клио высокий запотевший бокал. Похоже на «отвертку». На меня бугай даже не глядит – и слава богу.
– Хотите что-нибудь выпить? – спрашивает Клио.
Тут я обращаю внимание на ее глаза: красные, будто она плакала или не выспалась. Она носит голубые контактные линзы.
– Кока-колы? Пива? – допытывается она.
– Нет, спасибо.
Чтобы сдвинуться с мертвой точки, я задаю несколько простеньких вопросов. Как вы познакомились? На вечеринке «Ви-эйч-1». Как долго вы прожили в браке? Меньше года. Где проходила церемония бракосочетания? В Сэг-Харбор, на яхте приятеля Джимми. В самом деле? И как его зовут? Я не помню. Вроде бы саксофонист. Сессионный.
Я записываю ее ответ, но не тороплюсь задавать следующий вопрос. Даю миссис Стомарти время подготовиться. Это самый неприятный момент в моей работе – когда приходится бесцеремонно вторгаться в чью-то скорбь. Хотя я знаю, что люди охотно рассказывают посторонним о близких, которых потеряли. Наверное, легче так, чем говорить о покойнике с родными, которые знали его как облупленного. Журналист, пишущий некролог, дает им шанс начать с белого листа и представить умершего таким, каким он, по их мнению, должен остаться в людской памяти. Некролог – это последний ярлык, который навешивают на человека.
Скорбным тоном я спрашиваю:
– Миссис Стомарти, расскажите мне о поездке на Багамы.
Она ставит бокал на тиковый журнальный столик:
– Джимми там нравилось. У нас был дом, на Эксуме.
Я смотрю вниз и вижу, что она сжимает и разжимает пальцы ног. Либо это ее способ заниматься йогой, либо Клио Рио нервничает. Я спрашиваю, случилось ли это во время их отпуска.
Она фыркает:
– Для Джимми каждая поездка на острова была как отпуск. Он плавал с аквалангом как одержимый. Говорил, это круче любой дури. «Чем глубже я ныряю, тем дальше моя крыша» – это его слова.
Я записываю каждое слово, а сам думаю о том, как быстро миссис Стомарти привыкла говорить о Джимми в прошедшем времени. Обычно свежеиспеченные вдовы разглагольствуют о мужьях так, словно те еще живы.
Например: «Для Джимми каждая поездка на острова как отпуск». Или: «Он любит плавать с аквалангом». И так далее.
Но Клио ни разу не оговорилась. Никакого подсознательного отрицания. Джимми Стома мертв.
– Не могли бы вы рассказать мне, что произошло в тот день, когда он умер? – прошу я.
Она поджимает губы и берет бокал. Я жду. Она кладет в рот кубик льда и говорит:
– Это был несчастный случай.
Я молчу.
– Он нырял взглянуть на обломки самолета. На глубину пятьдесят, шестьдесят футов. – Миссис Стомарти перекатывает кусочек льда то за одну щеку, то за другую.
– Где?? – уточняю я.
– Недалеко от Чаб-Кэй. Там повсюду затонувшие самолеты, – добавляет она. – Напоминания о прежних веселеньких временах.
– А что за самолет?
Клио пожимает плечами:
– ДС-что-то. Не помню, – отвечает она. – Я была на яхте, когда это случилось. – Она разгрызает несчастную ледышку.
– Вы не ныряете?
– Вообще ныряю. Но в тот день решила позагорать.
Я киваю и многозначительно вглядываюсь в свои записи. Потом корябаю пару слов. Поднимаю голову и снова киваю. Хуже нет, когда во время такого деликатного интервью журналист проявляет нетерпение. Клио достает очередной кубик льда из бокала. Затем сутулится и замирает, как будто хочет согнуть позвоночник колесом.
– Джимми погрузился как обычно, – говорит она. – Но назад не поднялся.
– Он был один? – уточняю я.
– Нет, он никогда не нырял один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53