– У тебя температура?
Рядом с ней стоял таз с холодной водой и лежало полотенце. Он выжал полотенце и положил ей на лоб.
– Придется тебе потерпеть, – сказала она. – Боюсь, что это не так интересно, как твои шпионы. Ты не хочешь спросить, что со мной?
– Когда придет доктор?
– Он должен быть в операционной до двенадцати. Потом сразу придет, я думаю.
Он пошел на кухню. Энтони за ним. Остатка завтрака все еще стояли на столе. Он позвонил ее матери в Райгит и попросил немедленно приехать.
Был почти час, когда приехал доктор.
– Лихорадка, – сказал он, – какой-то вирус ходит по городу.
Эйвери боялся, что она расплачется, когда сказал ей, что уезжает за границу; она поняла, задумалась, потом сказала, чтобы он начинал собираться.
– Это важное дело? – вдруг спросила она.
– Естественно. Очень важное.
– Для кого?
– Для тебя, для меня. Для всех нас, наверное.
– И для Леклерка?
– Я сказал тебе. Для всех нас.
Он обещал Энтони, что привезет ему что-нибудь.
– Куда ты едешь? – спросил Энтони.
– Я лечу на самолете.
– Куда?
Он уже хотел сказать ему, что это большая тайна, но тут вспомнил девчушку Тэйлора.
Он поцеловал жену, вытащил чемодан в холл и поставил его на коврик. В двери было два замка, чтобы Сара чувствовала себя спокойней, открывать их надо было одновременно. Он услышал, как она сказала:
– А это опасно?
– Не знаю. Знаю только, что дело очень серьезное.
– Это действительно так, ты уверен?
Он закричал почти в отчаянии:
– Послушай, не за всех же я должен думать! И не в политике сейчас дело, понимаешь? Тут дело нешуточное. Ты мне не веришь? Хоть раз в жизни ты можешь сказать мне, что я делаю что-то хорошее? – Продолжая говорить, он пошел в спальню. Она держала перед собой книжку и делала вид, что читает. – Каждый из нас должен знать, для чего он живет. И нечего все время спрашивать: «Ты уверен?» Все равно что спрашивать, иметь ли нам детей, быть ли нам женатыми. Просто нет смысла.
– Бедный Джон, – сказала она, отложив книгу и глядя на него. – Преданность без веры. Как ты должен страдать.
Ее голос звучал совершенно бесстрастно, будто, она говорила о социальном зле. Она поцеловала его, словно жертвуя тем, во что верила.
* * *
Холдейн смотрел, как последние выходили из кабинета: позднее других он приехал, позднее и уедет, только не вместе со всеми.
Леклерк сказал:
– Зачем вы меня мучаете?
Он говорил, как уставший от своей роли актер. Карты и фотоснимки покрывали стол вперемешку с пустыми чашками и пепельницами.
Холдейн не ответил.
– Что вы пытаетесь доказать, Эйдриан?
– Что это вы говорили о том, чтобы кого-то забросить?
Леклерк подошел к умывальнику в наполнил стакан водой из-под крана.
– Вы не любите Эйвери? – спросил он.
– Он молод. Я устал от культа молодости.
– У меня начинает болеть горло, когда я много говорю. Попейте воды тоже. Это помогает от кашля.
– Сколько лет Гортону? – Холдейн взял стакан, выпил и отдал обратно.
– Пятьдесят.
– Больше. Он наших лет. Он был нашим ровесником в войну.
– Многое забывается. Да, ему должно быть пятьдесят пять – пятьдесят шесть.
– Числится у нас на службе? – раздраженно спросил Холдейн.
Леклерк покачал головой:
– Он не годен. Прерванный стаж службы. После войны он стал работать в Контрольной комиссии. Когда Комиссия завершила свою деятельность, он пожелал остаться в Германии. Кажется, женат на немке. Он пришел к нам, и мы заключили с ним контракт. Мы бы никогда не могли позволить ему там оставаться, если бы он числился у нас на службе. – Он глотнул немного воды, осторожно, как ребенок. – Десять лет назад у нас было тридцать действующих агентов. Теперь только девять. У нас даже нет своих курьеров – тайных. Все, кто сидел сегодня за этим столом, знают. Почему никто не говорил об этом?
– Как часто он посылает донесения, сведения от беженцев?
Леклерк пожал плечами.
– Ко мне попадает не все, что от него приходит, – сказал он. – Ваши люди должны знать лучше. Рынок сокращается, как я понимаю, теперь, когда в Берлине закрыли границу.
– Мне приносят лучшие донесения. Это первое из Гамбурга за последний год. Я всегда думал, что он занимается чем-то иным.
Леклерк покачал головой. Холдейн спросил:
– Когда надо будет возобновлять контракт?
– Не знаю. Просто не знаю.
– Я думаю, его это сильно беспокоит. Ему полагается пособие, когда он выйдет в отставку?
– Это просто трехгодичный контракт. Никакого пособия. Ничего дополнительно. Он, конечно, может продолжать работать после шестидесяти, если будет нам нужен. Такое преимущество есть у тех, кто работает по контракту.
– Когда в последний раз возобновлялся его контракт?
– Лучше спросите у Кэрол. По-моему, два года назад. Может, раньше.
Холдейн опять заговорил:
– Вы сказали, что надо кого-то забросить.
– Я сегодня опять встречаюсь с Министром.
– Вы уже направили Эйвери. Вы не должны были делать этого, вы знаете.
– Кому-то поехать надо. Или вы хотели, чтобы я обратился в Цирк?
– Эйвери очень нагло себя вел, – заметил Холдейн.
Дождь сбегал по водосточным трубам, расплывался серыми разводами на грязных стеклах. Леклерку, видимо, хотелось, чтобы говорил Холдейн, но Холдейну сказать было нечего.
– Я пока не знаю, что Министр думает по поводу смерти Тэйлора. Он меня сегодня спросит, и я скажу свое мнение. Конечно, мы все бродим в потемках. – В его голос вернулась сила. – Но он может поручить мне, что очень вероятно, Эйдриан, он может поручить мне забросить агента.
– Так что же?
– Предположим, я попросил вас сформировать оперативный отдел, провести соответствующие исследования, подготовить документы и снаряжение; предположим, я попросил, вас подыскать агента, подготовить и бросить на операцию. Сделали бы вы это?
– И чтобы Цирк ничего не знал?
– Подробностей. Время от времени нам, возможно, придется пользоваться их помощью. Это не означает, однако, что мы должны им все рассказывать. Это вопрос безопасности: только необходимая информация.
– Значит, без Цирка?
– Почему бы и нет?
Холдейн покачал головой:
– Потому что это не наша работа. У нас просто-напросто нет снаряжения. Передайте дело Цирку, поможете им с военной точки зрения. Пусть возьмется за это кто-нибудь с опытом, вроде Смайли или Леамаса…
– Леамас умер.
– Хорошо, тогда Смайли.
– Смайли едва дышит.
Холдейн покраснел:
– Тогда Гийом или кто-нибудь еще. Какой-нибудь профессионал. У них теперь большой штат. Пойдите х Контролю, пусть займется он.
– Нет, – твердо сказал Леклерк и поставил стакан на стол. – Нет, Эйдриан. Вы прослужили в Департаменте столько же, сколько и я, вы знаете наш устав. Используйте все возможности, говорится там, все возможности для добычи, анализа и проверки данных разведки в тех районах, где условия не позволяют действовать обычными военными средствами. – Произнося каждое слово, он взмахивали опускал свой маленький кулачок. – Какое иное, по-вашему, основание дало мне право на разведывательный полет?
– Хорошо, – смягчился Холдейн. – У нас есть устав. Но жизнь меняется. Теперь совсем другие игры. В то время мы были в зовите – надувные лодки в безлунную ночь, захват вражеского самолета, беспроволочный радиопередатчик и всякое такое. Мы с вами знаем; мы все делали вместе. Но времена изменились. И война другая теперь; и ведут ее по-другому. И в Министерстве это отлично знают. – Он прибавил:
– И не слишком доверяйте Цирку, от них благотворительности не ждите.
Они с удивлением посмотрели друг на друга. В эту минуту их мысли сошлись. Леклерк сказал почти шепотом:
– У нас в разных странах прежде были сети агентов, все Началось с них. Помните, как Цирк их у нас сожрал одну за другой? А Министр говорил: «На польском направлении нам грозит дублирование, Леклерк. Я решил, что Контроль будет присматривать за Польшей». Когда это было? В июле сорок восьмого. Это продолжалось год за годом. Почему, вы думаете, они покровительствуют вашему исследовательскому отделу? Не за прекрасные ваши досье; мы просто делаем то, что они хотят, вот в чем дело. Спутники! Неоперативный Департамент! От нас хотят избавиться! Знаете, как теперь нас называют в Уайтхолле? Белоснежка и семь гномов.
Они надолго умолкли.
Холдейн сказал:
– Я изучаю информацию, я не участвую в операциях.
– Вы участвовали в операциях, Эйдриан.
– Как все.
– Вам известна цель. Вы знаете всю подоплеку. Вы единственный можете этим заняться. Возьмите кого хотите – Эйвери, Вудфорда, любого.
– Мы от людей как-то отвыкли. То есть как с ними обращаться. – Холдейн на секунду сник, что было для него необычно. – Я изучаю информацию. Работаю с досье.
– Нам нечего было поручить вам за все это время. За сколько? За двадцать лет.
– Вам известно, что такое ракетная установка? – спросил Холдейн. – Вам известно, сколько она создает шума? Нужны стартовые платформы, пламеотбойные щиты, кабельные трассы, здания управления; нужны бункеры для хранения боеголовок, трейлеры с горючим, и окислителями. Для начала прибывает все это. Ракеты не ползают по ночам; их транспортировка, напоминает передвижную ярмарку; мы бы уже получили новые данные; или Цирк. А что касается смерти Тэйлора…
– Послушайте, Эйдриан, неужели вы думаете, что разведка состоит из неопровержимых филососфских истин? Разве каждый священник должен доказывать, что Христос родился в Рождество? – Он приблизил свое маленькое личико к Холдейну, пытаясь вытянуть из него что-то. – Невозможно все вычислить, Эйдриан. Мы не профессора, мы служащие. Нам приходится иметь дело с личными вещами, такими, какие они есть. Нам приходится дело с людьми, с событиями!
– Очень хорошо, возьмем события: если он переплывал реку, как ему удалось уберечь пленку? Как он фотографировал в действительности? Почему нет следов смещения камеры? Он перед этим пил, снимал он стоя на цыпочках; экспозиции были большие, как вы знаете, по его словам – продолжительные. – Казалось, Холдейн боялся – не Леклерка, не операции, а самого себя. – Почему Гортону он отдал бесплатно то, за что с других хотел получить деньги? Почему он вообще рисковал жизнью, когда делал снимки? Я послал Гортону список дополнительных вопросов. Он говорит, что все еще пытается разыскать того человека. – Его взгляд переместился на модель самолета и досье на письменном столе Леклерка. – Вы думаете о Пенемюнде, верно? – продолжал он. – Вам хочется, чтобы все было, как в Пенемюнде.
– Вы не сказали мне. что будете делать, если я получу то самое распоряжение.
– Ни за что не получите. Ни за что. – Он говорил с особенной категоричностью, почти с торжеством. – Мы умерли, разве вы не понимаете? Вы и сами так сказали. От нас хотят избавиться, они не хотят, чтобы мы воевали. – Он встал. – В общем, это не имеет значения. Академический вопрос, в конце концов. Можете ли вы в самом деле себе представить, чтобы Контроль нам помогал?
– Они согласились дать нам курьера.
– Да. По-моему, это чрезвычайно странно.
Холдейн остановился перед фотографией у двери.
– Это ведь Малаби? Я помню, он погиб. Почему вы выбрали это имя?
– Не знаю. Просто пришло в голову. Память может сыграть с тобой самую чудную штуку.
– Напрасно вы посылаете Эйвери. Это работа не для него.
– Я просмотрел картотеку вчера вечером. У нас есть человек, который сделает это. Человек, которого мы можем послать. – Он добавил уже смелее:
– Агент. Радист, с соответствующей подготовкой, говорит по-немецки, не женат.
Холдейн стоял неподвижно.
– Возраст? – спросил он наконец.
– Сорок лет. Чуть больше.
– Наверное, в войну был совсем мальчишка.
– Ему есть чем похвастаться. Его поймали в Голландии, и он бежал.
– А как его поймали?
Короткая пауза.
– Подробности не зафиксированы.
– Хорошо соображает?
– Кажется, у него отличные профессиональные качества.
Они опять надолго умолкли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40