– Джон, пожалуйста, приезжай. Мне так страшно. Ты должен оставить это и снова взяться за издательское дело; мне все равно, что ты делаешь, но…
– Не могу. Это ужасно серьезно. Куда более серьезно, чем ты можешь себе представить. Прости, Сара, но я просто не могу уехать с работы. – И он жестоко добавил, ложь для пользы дела:
– Ты все поставила под удар.
Последовала долгая пауза.
– Сара, мне придется разобраться, может, что-то исправить. Позвоню позже.
Когда наконец она ответила, он услышал в ее голосе ту же бесстрастную покорность, с которой она послала его паковать вещи:
– Ты забрал чековую книжку. У меня нет денег.
Он сказал ей, что пришлет. «У нас машина, – добавил он, – специально для этого дела, с шофером.» Собираясь повесить трубку, он услышал, как она сказала:
– Я думала, у вас полно машин.
Он влетел к Леклерку в кабинет. Холдейн стоял с другой стороны стола в еще мокром от дождя плаще. Они склонились над каким-то досье. Страницы были истрепанные, порванные.
– Тело Тэйлора! – выкрикнул он. – Оно в аэропорту, в Лондоне. Вы все испортили. К Саре приходили! Посреди ночи!
– Обождите! – оборвал его Холдейн. – Это не повод, чтобы сюда врываться, – сказал он с гневом. – Обождите.
Он не любил Эйвери. Он вернулся к досье, не обращая на него внимания.
– Вообще не повод, – пробормотал он и, обращаясь к Леклерку, добавил:
– По-моему, Вудфорд уже делает успехи. С рукопашным боем все в порядке; он слышал про радиста, одного из лучших. Я помню его. Гараж называется «Червонный король» и явно процветает. Мы навели справки в банке; нам старались помочь, хотя деталей они не знают. Он не женат. Любит женщин, как все поляки. Интереса к политике нет, хобби у него нет, долгов нет, жалоб нет. Будто нет его самого. Говорят, что он хороший механик. Что касается его характера… – он пожал плечами. – Что мы вообще знаем о людях?
– Но что о нем сказали? Боже мой, невозможно же пятнадцать лет прожить в обществе и не оставить о себе хоть какое-то впечатление. Ведь был зеленщик – Смезик, так? – он жил у них после войны.
Холдейн позволил себе улыбнуться:
– Сказали, что работал он хорошо и был очень вежлив. Все говорят, что он вежливый. Вот что им запомнилось: как только выдавалась свободная минутка, он шел на задний двор поразмяться, с теннисной ракеткой.
– Вы видели гараж?
– Конечно, нет. Я не был поблизости. Думаю пойти туда вечером. По-моему, у нас другого выбора нет. В конце концов, этот человек числится в нашем активе уже двадцать лет.
– Больше ничего вам не удалось узнать?
– Остальное нам придется делать через Цирк.
– Тогда пусть Джон Эйвери уточнит подробности. – Леклерк будто позабыл, что Эйвери в комнате. – Что касается Цирка, с ними буду разговаривать я.
Его внимание привлекла новая карта на стене, план города Калькштадта с церковью и железнодорожной станцией. Рядом висела старая карта Восточной Европы. Ракетные базы, существование которых было установлено, здесь были соотнесены с предполагаемым объектом южнее Ростока. Пути снабжения и последовательность управления, порядок введения в бой поддержки оружием – все это было обозначено цветными шерстяными нитками, натянутыми на булавки. Некоторые из них вели в Калькштадт.
– Хорошо, правда? Это все сделал вчера Сэндфорд, – сказал Леклерк. – Он хорошо умеет делать такие вещи.
На его столе лежала новая указка светлого дерева. Она была похожа на гигантскую иглу с продетой в ушко петлей из адвокатской ленточки. У него стоял новый телефон зеленого цвета, красивее, чем у Эйвери, с надписью: «Тайна разговора НЕ гарантируется». Некоторое время Холдейн и Леклерк изучали карту, то и дело заглядывая в папку с телеграммами, которую Леклерк держал раскрытой обеими руками, как держит псалтырь мальчик в хоре.
Наконец Леклерк повернулся к Эйвери и сказал:
– Что там, Джон?
Они ждали, когда он будет говорить. Он почувствовал, что злость поутихла. Ему хотелось удержать ее, но она ускользала. Он хотел крикнуть с возмущением: «Как вы смеете втягивать мою жену?» Он хотел потерять над собой контроль, но не мог. Его внимание притягивала карта.
– Ну что?
– К Саре приходили из полиции. Ее разбудили посреди ночи. Двое. Ее мать была у нас. Их интересовал покойник, которого привезли в аэропорт, тело Тэйлора. Они знали, что паспорт фальшивый, и думали, что она имеет к этому отношение. Ее разбудили", – запнувшись, повторил он.
– Мы все знаем. Теперь все в порядке. Я как раз собирался вам сказать об этом. Тело покойного разрешили везти дальше.
– Не правильно втягивать в это Сару.
Холдейн быстро поднял голову:
– Что вы хотите этим сказать?
– Мы не способны решать такого рода задачи. – Это звучало как дерзость. – Нам не следует браться за такое дело. Мы должны передать его Цирку, Смайли или еще кому-нибудь – это их дело, не наше. – С усилием он продолжал:
– И тому донесению я не верю. Не верю, что оно правдивое! Меня не удивит, если вдруг выяснится, что того беглеца вообще не существует, что Гортон все придумал! Я не верю, что Тэйлор был убит!
– Это все? – сурово спросил Холдейн. Он был очень раздражен.
– Эта игра не для меня. Операция то есть. В ней все не правильно.
Он посмотрел на карту и на Холдейна, потом глуповато засмеялся:
– В то время как я охотился за покойником, вы охотились за живым человеком! Здесь-то просто, в конторе мечтателей… а там – люди, живые люди!
Леклерк легонько сжал руку Холдейна повыше локтя, словно хотел сказать, что справится сам. Он выглядел невозмутимо. Возможно, он с удовлетворением отмечал симптомы болезни, которой он еще раньше поставил диагноз.
– Идите к себе, Джон, у вас было перенапряжение.
– А что мне сказать Саре? – Он говорил с отчаянием.
– Скажите, что больше ее беспокоить не будут. Скажите, это была ошибка… скажите все, что хотите. Поешьте чего-нибудь горячего и возвращайтесь через час. От того, чем кормят в самолетах, толку нет. Вернетесь, тогда мы и послушаем остальные новости.
Леклерк улыбался той же самой аккуратной, кроткой улыбкой, с которой он стоял посреди погибших летчиков. Уже в дверях Эйвери услышал свое имя, произнесенное мягко, с любовью: он остановился и обернулся. Леклерк оторвал руку от стола и, описав полукруг в воздухе. указал на комнату, в которой они находились.
– Я расскажу вам кое-что, Джон. Во время войны мы сидели на Бэйкер-стрит. У нас был погреб, и Министерство оборудовало его как чрезвычайный оперативный штаб. В этом погребе мы с Эйдрианом провели немало времени. Немало времени. – Он посмотрел на Холдейна. – Помните, как раскачивались керосиновые лампы, когда падали бомбы? Бывало так, Джон, что самый расплывчатый слух побуждал нас к действию. Единственный намек – и мы шли на риск. Посылали человека, а то и двух, если надо, и они могли не вернуться. Может, там и не было ничего. Слухи, догадки, зацепка, которая потянет ниточку, очень легко забывается, на чем строится разведка: на везении и риске. Глядишь, там повезло, потом еще где-то угадаешь. Иногда случайно натыкались на что-то похожее: могла быть серьезная штука, могла быть просто тень. Намек мог дать крестьянин из Фленсбурга или наш военный чин, но всегда оставалась вероятность, которую нельзя сбрасывать со счетов. Были инструкции: подыскать человека и забросить. Так мы и делали. И многие не приходили обратно. Их посылали, чтобы рассеять сомнения, понимаете? Мы посылали их, потому что почти ничего не знали. У всех нас бывают такие моменты, Джон. Не думайте, что это всегда просто. – Едва заметная улыбка. – У нас часто бывали колебания, как у вас. Приходилось преодолевать их. Мы называли это второй присягой. – Он непринужденно облокотился о стол. – Вторая присяга, – повторил он. – Ладно, Джон, если вы хотите ждать, когда начнут падать бомбы, когда на улице будут гибнуть люди… – Он вдруг стал серьезным, словно раскрывал свою веру. – Я знаю, в мирное время гораздо тяжелее. Требуется мужество. Мужество иного рода.
Эйвери кивнул.
– Извините, – сказал он.
Холдейн смотрел на него с неприязнью.
– Директор хочет сказать, – ядовито сказал он, – что если вы желаете остаться в Департаменте и работать – работайте. Если вы желаете культивировать свои эмоции – отправляйтесь в другое место, где вам никто не будет мешать. Нам слишком много лет, чтобы возиться с такими людьми, как вы.
Эйвери продолжал слышать голос Сары, продолжал видеть ряды домишек, над которыми повис дождь; он попробовал представить свою жизнь с Сарой без Департамента. Он понял, что уже слишком поздно: так же, как было всегда, потому что он пошел к ним за тем малым, что они могли ему дать, а они забрали у него то малое, что у него было. Он чувствовал, как усомнившийся в вере священнослужитель, что то, что содержалось в его сердце, было надежно заперто в том уголке, куда он прежде мог отступить: теперь такого уголка не было. Он посмотрел на Леклерка, потом на Холдейна. Они были его коллеги. Узники молчания, они втроем работали бок о бок, прокладывали путь в безводной пустыне я любое время года, чужие люди, нуждающиеся друг в друге на заброшенной земле, утратившей веру.
– Вы слышали, что я сказал? – сурово спросил Холдейн.
Эйвери пробормотал:
– Извините.
– Вы не были на войне, Джон, – мягко сказал Леклерк. – Вы не понимаете, как это бывает. Вы не понимаете, что такое воинский долг.
– Я знаю, – сказал Эйвери. – Извините. Я хотел бы взять машину, не более чем на час… что-то послать Саре, если можно.
– Конечно.
Он обнаружил, что забыл о подарке для Энтони.
– Извините, – опять сказал он.
– Кстати… – Леклерк выдвинул ящик стола и вынул конверт. С видом благодетеля вручил его Эйвери. – Это ваш спецпропуск, выписан в Министерстве. Как удостоверение. На ваше имя. Он вам может понадобиться в ближайшие недели.
Это был кусок толстого картона в целлофане, зеленый, книзу темнее. Его имя было напечатано заглавными буквами на электрической машинке: м-р Джон Эйвери. Надпись предоставляла предъявителю полномочия наводить справки от имени Министерства. Стояла подпись красными чернилами.
– Спасибо.
– Это вам очень поможет; – сказал Леклерк. – Здесь подпись Министра. Он пользуется красными чернилами. Такая традиция.
Он вернулся в свой кабинет. Иногда ему чудилось, что он один, и перед ним пустая аллея, и какая-то сила гонит его вперед, как отчаяние – к небытию. Порой ему казалось, что он спасается бегством, но бежит во вражеский стан, жаждая, чтобы боль от ударов врага доказала, что он еще существует; жаждая, чтобы тень настоящей цели осенила его жалкие действия; жаждая, как сказал однажды Леклерк, пожертвовать совестью, чтобы обрести Бога.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МИССИЯ ЛЕЙЗЕРА
От бремени Мира в прохладные воды Войдем и на время забудем невзгоды.
Руперт Брук, 1914 г.
Глава 10
Прелюдия
Холдейн вышел из «хамбера» у авторемонтной мастерской.
– Меня не ждите. Вы должны отвезти Леклерка в Министерство.
Он торопливо зашагал по асфальту мимо желтых бензоколонок и дребезжащих от ветра рекламных щитов. Вечерело, накрапывал дождь. Мастерская была небольшой, но очень аккуратной: с одной стороны – витрины с запчастями, с другой – ремонтный цех, а в центре возвышалась башня, служившая жилым домом. Башню венчало сердце из горящих лампочек, которые все время меняли цвет. Где-то неподалеку визжал токарный станок. Холдейн вошел в приемную. Помещение было просторное, стены обшиты шведским дубом. Там никого не было. Пахло резиной. Он позвонил и начал отчаянно кашлять. Бывало, что приступы кашля донимали его, тогда он прижимал руку к груди, и у него на лице появлялось покорное выражение привычного к собственным страданиям человека.
Кроме календарей с красотками на стене висело небольшое, написанное от руки объявление, похожее на любительскую рекламу: «Святой Христофор и все ангелы заступники!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Не могу. Это ужасно серьезно. Куда более серьезно, чем ты можешь себе представить. Прости, Сара, но я просто не могу уехать с работы. – И он жестоко добавил, ложь для пользы дела:
– Ты все поставила под удар.
Последовала долгая пауза.
– Сара, мне придется разобраться, может, что-то исправить. Позвоню позже.
Когда наконец она ответила, он услышал в ее голосе ту же бесстрастную покорность, с которой она послала его паковать вещи:
– Ты забрал чековую книжку. У меня нет денег.
Он сказал ей, что пришлет. «У нас машина, – добавил он, – специально для этого дела, с шофером.» Собираясь повесить трубку, он услышал, как она сказала:
– Я думала, у вас полно машин.
Он влетел к Леклерку в кабинет. Холдейн стоял с другой стороны стола в еще мокром от дождя плаще. Они склонились над каким-то досье. Страницы были истрепанные, порванные.
– Тело Тэйлора! – выкрикнул он. – Оно в аэропорту, в Лондоне. Вы все испортили. К Саре приходили! Посреди ночи!
– Обождите! – оборвал его Холдейн. – Это не повод, чтобы сюда врываться, – сказал он с гневом. – Обождите.
Он не любил Эйвери. Он вернулся к досье, не обращая на него внимания.
– Вообще не повод, – пробормотал он и, обращаясь к Леклерку, добавил:
– По-моему, Вудфорд уже делает успехи. С рукопашным боем все в порядке; он слышал про радиста, одного из лучших. Я помню его. Гараж называется «Червонный король» и явно процветает. Мы навели справки в банке; нам старались помочь, хотя деталей они не знают. Он не женат. Любит женщин, как все поляки. Интереса к политике нет, хобби у него нет, долгов нет, жалоб нет. Будто нет его самого. Говорят, что он хороший механик. Что касается его характера… – он пожал плечами. – Что мы вообще знаем о людях?
– Но что о нем сказали? Боже мой, невозможно же пятнадцать лет прожить в обществе и не оставить о себе хоть какое-то впечатление. Ведь был зеленщик – Смезик, так? – он жил у них после войны.
Холдейн позволил себе улыбнуться:
– Сказали, что работал он хорошо и был очень вежлив. Все говорят, что он вежливый. Вот что им запомнилось: как только выдавалась свободная минутка, он шел на задний двор поразмяться, с теннисной ракеткой.
– Вы видели гараж?
– Конечно, нет. Я не был поблизости. Думаю пойти туда вечером. По-моему, у нас другого выбора нет. В конце концов, этот человек числится в нашем активе уже двадцать лет.
– Больше ничего вам не удалось узнать?
– Остальное нам придется делать через Цирк.
– Тогда пусть Джон Эйвери уточнит подробности. – Леклерк будто позабыл, что Эйвери в комнате. – Что касается Цирка, с ними буду разговаривать я.
Его внимание привлекла новая карта на стене, план города Калькштадта с церковью и железнодорожной станцией. Рядом висела старая карта Восточной Европы. Ракетные базы, существование которых было установлено, здесь были соотнесены с предполагаемым объектом южнее Ростока. Пути снабжения и последовательность управления, порядок введения в бой поддержки оружием – все это было обозначено цветными шерстяными нитками, натянутыми на булавки. Некоторые из них вели в Калькштадт.
– Хорошо, правда? Это все сделал вчера Сэндфорд, – сказал Леклерк. – Он хорошо умеет делать такие вещи.
На его столе лежала новая указка светлого дерева. Она была похожа на гигантскую иглу с продетой в ушко петлей из адвокатской ленточки. У него стоял новый телефон зеленого цвета, красивее, чем у Эйвери, с надписью: «Тайна разговора НЕ гарантируется». Некоторое время Холдейн и Леклерк изучали карту, то и дело заглядывая в папку с телеграммами, которую Леклерк держал раскрытой обеими руками, как держит псалтырь мальчик в хоре.
Наконец Леклерк повернулся к Эйвери и сказал:
– Что там, Джон?
Они ждали, когда он будет говорить. Он почувствовал, что злость поутихла. Ему хотелось удержать ее, но она ускользала. Он хотел крикнуть с возмущением: «Как вы смеете втягивать мою жену?» Он хотел потерять над собой контроль, но не мог. Его внимание притягивала карта.
– Ну что?
– К Саре приходили из полиции. Ее разбудили посреди ночи. Двое. Ее мать была у нас. Их интересовал покойник, которого привезли в аэропорт, тело Тэйлора. Они знали, что паспорт фальшивый, и думали, что она имеет к этому отношение. Ее разбудили", – запнувшись, повторил он.
– Мы все знаем. Теперь все в порядке. Я как раз собирался вам сказать об этом. Тело покойного разрешили везти дальше.
– Не правильно втягивать в это Сару.
Холдейн быстро поднял голову:
– Что вы хотите этим сказать?
– Мы не способны решать такого рода задачи. – Это звучало как дерзость. – Нам не следует браться за такое дело. Мы должны передать его Цирку, Смайли или еще кому-нибудь – это их дело, не наше. – С усилием он продолжал:
– И тому донесению я не верю. Не верю, что оно правдивое! Меня не удивит, если вдруг выяснится, что того беглеца вообще не существует, что Гортон все придумал! Я не верю, что Тэйлор был убит!
– Это все? – сурово спросил Холдейн. Он был очень раздражен.
– Эта игра не для меня. Операция то есть. В ней все не правильно.
Он посмотрел на карту и на Холдейна, потом глуповато засмеялся:
– В то время как я охотился за покойником, вы охотились за живым человеком! Здесь-то просто, в конторе мечтателей… а там – люди, живые люди!
Леклерк легонько сжал руку Холдейна повыше локтя, словно хотел сказать, что справится сам. Он выглядел невозмутимо. Возможно, он с удовлетворением отмечал симптомы болезни, которой он еще раньше поставил диагноз.
– Идите к себе, Джон, у вас было перенапряжение.
– А что мне сказать Саре? – Он говорил с отчаянием.
– Скажите, что больше ее беспокоить не будут. Скажите, это была ошибка… скажите все, что хотите. Поешьте чего-нибудь горячего и возвращайтесь через час. От того, чем кормят в самолетах, толку нет. Вернетесь, тогда мы и послушаем остальные новости.
Леклерк улыбался той же самой аккуратной, кроткой улыбкой, с которой он стоял посреди погибших летчиков. Уже в дверях Эйвери услышал свое имя, произнесенное мягко, с любовью: он остановился и обернулся. Леклерк оторвал руку от стола и, описав полукруг в воздухе. указал на комнату, в которой они находились.
– Я расскажу вам кое-что, Джон. Во время войны мы сидели на Бэйкер-стрит. У нас был погреб, и Министерство оборудовало его как чрезвычайный оперативный штаб. В этом погребе мы с Эйдрианом провели немало времени. Немало времени. – Он посмотрел на Холдейна. – Помните, как раскачивались керосиновые лампы, когда падали бомбы? Бывало так, Джон, что самый расплывчатый слух побуждал нас к действию. Единственный намек – и мы шли на риск. Посылали человека, а то и двух, если надо, и они могли не вернуться. Может, там и не было ничего. Слухи, догадки, зацепка, которая потянет ниточку, очень легко забывается, на чем строится разведка: на везении и риске. Глядишь, там повезло, потом еще где-то угадаешь. Иногда случайно натыкались на что-то похожее: могла быть серьезная штука, могла быть просто тень. Намек мог дать крестьянин из Фленсбурга или наш военный чин, но всегда оставалась вероятность, которую нельзя сбрасывать со счетов. Были инструкции: подыскать человека и забросить. Так мы и делали. И многие не приходили обратно. Их посылали, чтобы рассеять сомнения, понимаете? Мы посылали их, потому что почти ничего не знали. У всех нас бывают такие моменты, Джон. Не думайте, что это всегда просто. – Едва заметная улыбка. – У нас часто бывали колебания, как у вас. Приходилось преодолевать их. Мы называли это второй присягой. – Он непринужденно облокотился о стол. – Вторая присяга, – повторил он. – Ладно, Джон, если вы хотите ждать, когда начнут падать бомбы, когда на улице будут гибнуть люди… – Он вдруг стал серьезным, словно раскрывал свою веру. – Я знаю, в мирное время гораздо тяжелее. Требуется мужество. Мужество иного рода.
Эйвери кивнул.
– Извините, – сказал он.
Холдейн смотрел на него с неприязнью.
– Директор хочет сказать, – ядовито сказал он, – что если вы желаете остаться в Департаменте и работать – работайте. Если вы желаете культивировать свои эмоции – отправляйтесь в другое место, где вам никто не будет мешать. Нам слишком много лет, чтобы возиться с такими людьми, как вы.
Эйвери продолжал слышать голос Сары, продолжал видеть ряды домишек, над которыми повис дождь; он попробовал представить свою жизнь с Сарой без Департамента. Он понял, что уже слишком поздно: так же, как было всегда, потому что он пошел к ним за тем малым, что они могли ему дать, а они забрали у него то малое, что у него было. Он чувствовал, как усомнившийся в вере священнослужитель, что то, что содержалось в его сердце, было надежно заперто в том уголке, куда он прежде мог отступить: теперь такого уголка не было. Он посмотрел на Леклерка, потом на Холдейна. Они были его коллеги. Узники молчания, они втроем работали бок о бок, прокладывали путь в безводной пустыне я любое время года, чужие люди, нуждающиеся друг в друге на заброшенной земле, утратившей веру.
– Вы слышали, что я сказал? – сурово спросил Холдейн.
Эйвери пробормотал:
– Извините.
– Вы не были на войне, Джон, – мягко сказал Леклерк. – Вы не понимаете, как это бывает. Вы не понимаете, что такое воинский долг.
– Я знаю, – сказал Эйвери. – Извините. Я хотел бы взять машину, не более чем на час… что-то послать Саре, если можно.
– Конечно.
Он обнаружил, что забыл о подарке для Энтони.
– Извините, – опять сказал он.
– Кстати… – Леклерк выдвинул ящик стола и вынул конверт. С видом благодетеля вручил его Эйвери. – Это ваш спецпропуск, выписан в Министерстве. Как удостоверение. На ваше имя. Он вам может понадобиться в ближайшие недели.
Это был кусок толстого картона в целлофане, зеленый, книзу темнее. Его имя было напечатано заглавными буквами на электрической машинке: м-р Джон Эйвери. Надпись предоставляла предъявителю полномочия наводить справки от имени Министерства. Стояла подпись красными чернилами.
– Спасибо.
– Это вам очень поможет; – сказал Леклерк. – Здесь подпись Министра. Он пользуется красными чернилами. Такая традиция.
Он вернулся в свой кабинет. Иногда ему чудилось, что он один, и перед ним пустая аллея, и какая-то сила гонит его вперед, как отчаяние – к небытию. Порой ему казалось, что он спасается бегством, но бежит во вражеский стан, жаждая, чтобы боль от ударов врага доказала, что он еще существует; жаждая, чтобы тень настоящей цели осенила его жалкие действия; жаждая, как сказал однажды Леклерк, пожертвовать совестью, чтобы обрести Бога.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МИССИЯ ЛЕЙЗЕРА
От бремени Мира в прохладные воды Войдем и на время забудем невзгоды.
Руперт Брук, 1914 г.
Глава 10
Прелюдия
Холдейн вышел из «хамбера» у авторемонтной мастерской.
– Меня не ждите. Вы должны отвезти Леклерка в Министерство.
Он торопливо зашагал по асфальту мимо желтых бензоколонок и дребезжащих от ветра рекламных щитов. Вечерело, накрапывал дождь. Мастерская была небольшой, но очень аккуратной: с одной стороны – витрины с запчастями, с другой – ремонтный цех, а в центре возвышалась башня, служившая жилым домом. Башню венчало сердце из горящих лампочек, которые все время меняли цвет. Где-то неподалеку визжал токарный станок. Холдейн вошел в приемную. Помещение было просторное, стены обшиты шведским дубом. Там никого не было. Пахло резиной. Он позвонил и начал отчаянно кашлять. Бывало, что приступы кашля донимали его, тогда он прижимал руку к груди, и у него на лице появлялось покорное выражение привычного к собственным страданиям человека.
Кроме календарей с красотками на стене висело небольшое, написанное от руки объявление, похожее на любительскую рекламу: «Святой Христофор и все ангелы заступники!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40