Стрелка показывает сто, когда регулятор на «двойке», так? Теперь переключатель TSR – на S, передача, Фред, и все готово для настройки антенны. Вот, пожалуйста, нажмите на ключ. Все верно, видите? Показатель шкалы выше, поскольку вы активировали антенну, понимаете, да?
Молчаливо и быстро он совершил ритуал настройки антенны, заставив стрелку шкалы послушно замереть на максимальном уровня.
– Ну, теперь все в ажуре! – победоносно провозгласил он. – Теперь очередь Фреда. Да у вас рука вся потная. Ну, видно, и повеселились вы в выходные, ничего не скажешь! Постойте, Фред!
Он вышел из комнаты и вернулся с гигантской белой перечницей, из которой он аккуратно посыпал тальк на черный ромбик рукоятки ключа.
– Послушайте хорошего совета, – сказал Джонсон, – оставьте девочек в покое, Фред, понятно? Пусть подрастут.
Лейзер смотрел на свою открытую ладонь. В складках выступили капельки пота:
– Мне не спалось.
– Ясное дело, – Джонсон нежно похлопал по чемоданчику. – С сегодняшнего дня вы будете спать с ней. Теперь она – миссис Фред, только она, и больше никто.
Он разобрал рацию и ждал, когда Лейзер приступит к сборке. Лейзер неимоверно долго возился, прежде чем собрал передатчик. Слишком давно он держал в руках рацию.
Лейзер и Джонсон изо дня в день сидели за столиком в спальне и выстукивали ключом тексты. Иногда Джонсон уезжал на фургоне, оставив Лейзера в доме, чтобы до самого утра переговариваться по рации. Или, поскольку Лейзеру не полагалось выходить одному, они с Эйвери садились в фургон, а Джонсон оставался один, тогда передачи велись из нанятого дома в Фэрфорде. Они посылали свои сигналы, шифровки, разные банальности открытым текстом, выдавая себя за радиолюбителей. Лейзер заметно изменился. Он сделался нервным и раздражительным, жаловался Холдейну, что необходимость все время менять частоты затрудняет работу с передатчиком, что чрезвычайно неудобно каждые две с половиной минуты снова настраивать его, да еще в столь сжатое время. К Джонсону Лейзер относился более чем сдержанно. Джонсон приехал позже, и почему-то Лейзер упрямо считал его чужаком, отказываясь принимать на равных правах в дружеский круг, в который, как ему казалось, входили Эйвери, Холдейн и он сам.
Однажды за завтраком произошла особенно неприятная сцена. Лейзер поднял крышку вазочки для варенья, заглянул внутрь и, повернувшись к Эйвери, спросил:
– Это что, пчелиный мед?
Джонсон перегнулся через стол, в одной руке у него был нож, в другой хлеб с маслом.
– Мы так не говорим, Фред. Мы говорим просто мед.
– Точно, мед. Пчелиный мед.
– Просто мед, – повторил Джонсон. – В Англии говорят просто мед.
Побледнев от ярости, Лейзер аккуратно закрыл вазочку крышкой:
– Не учите меня, как надо говорить.
Оторвавшись от газеты, Холдейн бросил сердитый взгляд на Джонсона:
– Успокойтесь, Джонсон. Пчелиный мед – абсолютно правильное словосочетание.
Вежливость Лейзера отдавала услужливостью, его ссоры с Джонсоном – кухонными сварами.
Несмотря на отдельные столкновения, эти двое, ежедневно работая над одним проектом, постепенно стали делиться друг с другом своими надеждами, настроениями и печалями. Если занятие проходило удачно, то последующий обед представлял счастливую картину. Оба перебрасывались таинственными замечаниями о состоянии ионосферы, о «мертвой зоне» на определенной частоте или о странном поведении стрелки-указателя при настройке. Если занятие проходило плохо, то за обедом они молчали или говорили совсем мало, и все, не считая Холдейна, старались закончить поскорее, потому что разговаривать было не о чем. Иногда Лейзер спрашивал, можно ли ему с Эйвери отправиться на прогулку, но каждый раз Холдейн отрицательно качал головой и отвечал, что на это времени нет. А Эйвери отмалчивался, будто ему было стыдно поддержать Лейзера.
Ближе к концу второй недели в Дом Мотыля несколько раз приезжали из Лондона специалисты того или иного профиля. Побывал здесь инструктор по фотографии, высокий человек с ввалившимися глазами – он демонстрировал сверхминиатюрную камеру со сменными объективами; побывал у них и добродушный доктор, который ничем не интересовался, зато бесконечно долго прослушивал сердце Лейзера. Этого требовало Министерство финансов, так как мог встать вопрос о компенсации. Лейзер заявил, что у него иждивенцев нет, но тем не менее он обследовался, чтобы удовлетворить требование Министерства.
Чем напряженнее становилась подготовка, тем больше радости доставлял Лейзеру пистолет, который Эйвери выдал ему после того, как тот съездил в Лондон на выходные. Он выбрал себе кобуру, которую надо было носить под мышкой – она не выпирала из куртки, – и порой, в конце трудного дня, он вынимал пистолет, вертел его в руках, заглядывал в дуло и, как на стрельбище, поднимал его вверх а опускал вниз.
– Лучше этого пистолета нет, – бывало, говорил он. – По крайней мере того же размера. Кому нужен пистолет с континента? На континенте все делают только для баб, и машины и пистолеты. Это я вам говорю, Джон, тридцать восьмой калибр всем голова.
– Теперь он называется девятимиллиметровый.
Неприязнь Лейзера к чужакам вдруг достигла неожиданного апогея, когда к ним приехал Хайд – от Цирка. Утро прошло плохо. Лейзер зашифровывал текст и передавал сорок групп на время, между его комнатой и комнатой Джонсона теперь была оборудована внутренняя связь – они вели прием и передачу, не выходя из своих комнат. Джонсон обучил его ряду международных кодовых фраз: QRJ – ваш сигнал слишком слаб для приема, QRW – ведите передачу быстрее, QSD – плохо работаете ключом, QSM – повторите последнее сообщение, QSZ – передавайте каждое слово дважды, QRU – у меня для вас ничего нет. И по мере того как передача Лейзера становилась все менее четкой, появлялось все больше замечаний Джонсона, выраженных в такой загадочной форме, что лишь увеличивало его смущение до тех пор, пока он, зло выругавшись, не выключал свой аппарат и не уходил с гордым видом вниз, к Эйвери. За ним спускался Джонсон.
– Нехорошо вот так все бросать, Фред.
– Оставьте меня.
– Послушайте, Фред, вы все сделали не правильно. Я говорил вам, число групп надо дать перед вашим сообщением. Вы ничего не можете запомнить…
– Оставьте меня, я вам сказал! – Он хотел еще что-то добавить, в тут раздался звонок в дверь. Это был Хайд. И с ним его помощник, толстяк, сосавший какие-то драже от простуды.
Во время обеда записи не включили. Оба гостя сидели рядом и угрмо жевали, будто заставляли себя каждый день есть одно и то же, боясь набрать лишний вес. Хайд был худощав и смугл, совершенно без чувства юмора, Эйвери он напоминал Сазерлэнда. Он приехал, чтобы снабдить Лейзера новыми документами. У него были с собой различные бумаги, которые Лейзер должен был подписать, удостоверение личности, продовольственные карточки, водительские права, разрешение на въезд в пограничную зону в определенном районе и старая рубашка в портфеле. После обеда он разложил все эти предметы на столе в гостиной; тем временем фотограф готовился к съемке.
Они попросили Лейзера надеть рубашку, сфотографировали анфас так, чтобы видны были оба уха, в соответствии с требованиями в Восточной Германии, потом дали ему подписать документы. Он, казалось, нервничал.
– Теперь ваша фамилия Фрейзер, – сказал Хайд, как будто с этим было все ясно.
– Фрейзер? Похоже на мою настоящую фамилию.
– В том-то и смысл. Именно так хотелось вашим людям. Вам будет легче подписываться, и подпись всегда будет одинаковая, без ошибок. Все-таки потренируйтесь немного, прежде чем распишетесь в документах.
– Я предпочел бы другую фамилию. Совершенно непохожую.
– Я думаю, нам придется оставить «Фрейзер», – сказал Хайд. – Это было решено на высоком уровне. – Хайд очень налегал на безличный оборот.
Возникла неловкая пауза.
– А я хочу другую. Фамилия Фрейзер мне не нравится, и я хочу другую.
Хайд ему тоже не понравился, и он был готов через несколько секунд об этом сказать.
Но тут вмешался Холдейн:
– Вы долхны действовать согласно инструкциям. Департамент принял решение. Об изменении не может быть и речи.
Лейзер сильно побледнел:
– Тогда пускай пишут другие инструкции, к чертовой матери. Я хочу другую фамилию – вот и все. Господи, это такая мелочь! Я прошу только об одном: дайте мне другую фамилию, подходящую, вместо дурацкой пародии на мою собственную.
– Не понимаю, – сказал Хайд. – Ваша операция ведь учебная?
– Не надо вам ничего понимать! Замените фамилию, вот и все! Кто вы, к черту, такой, чтобы мною командовать?
– Я позвоню в Лондон, – сказал Холдейн и пошел наверх. Все смущенно ждали, когда он вернется. – – Устроит вас Хартбек? – спросил Холдейн не без доли сарказма.
Лейзер улыбнулся:
– Хартбек… Это хорошо. – Будто извиняясь, он развел руками. – Хартбек – это хорошо.
Минут десять Лейзер отрабатывал подпись, потом подписал документы, каждый раз с легким росчерком в конце, будто одновременно сметал соринки с бумаги. Хайд прочитал им лекцию о документах. Она заняла очень много времени. Практически в Восточной Германии нет карточной системы, сказал Хайд, но существует система прикрепления к продовольственным магазинам, которые выдают определенный документ. Он разъяснил принцип выдачи разрешений на передвижение по стране я что требуется для их получения, он долго объяснял, что Лейзер должен без напоминаний предъявлять паспорт, покупает ли он железнодорожный билет или хочет снять номер в гостинице. Лейзер начал с ним спорить, тогда Холдейн попробовал закончить совещание. Хайд не обратил на него внимания. Когда наконец он высказался, он слегка кивнул на прощание и вместе с фотографом ушел, предварительно сложив старую рубашку в портфель, как будто она была частью аппаратуры.
Внезапная вспышка гнева у Лейзера, по всей видимости, встревожила Холдейна. Он позвонил в Лондон и поручил своему помощнику Глэдстону выяснить, попадается ли в досье Лейзера фамилия Фрейзер. Глэдстон внимательно перечитал дело, но ничего не нашел. Эйвери сказал Холдейну, что, по его мнению, тот преувеличивает значение этого эпизода, но Холдейн покачал головой.
– Он скоро должен дать вторую присягу, – ответил он.
После отъезда Хайда они стали ежедневно отрабатывать легенду Лейзера. Шаг за шагом они с Эйвери и Холдейном в мельчайших деталях строили биографию человека по фамилии Хартбек, определяли его род занятий, вкусы я хобби, придумывали ему интимную жизнь и подбирали друзей. Они втроем проникли в самые тайные уголки сознания этого человека, наделяя его способностями и свойствами, которых у самого Лейзера скорее всего не было.
Приехал Вудфорд и привез новости из Департамента.
– Директор разработал блестящую операцию. – По его тону можно было подумать, что Леклерк боролся с какой-то эпидемией. – Через неделю мы вылетаем в Любек. Джимми Гортон связался с немецкими пограничниками – он считает, это вполне надежные люди, Намечен пункт перехода границы, и на окраине города нам уже сняли дом. Он распустил слух, что мы – группа ученых, которые хотят тишины и свежего воздуха. – Вудфорд многозначительно взглянул на Холдейна. – Департамент трудится на славу. Все как один. И на каком подъеме, Эйдриан! Никто теперь не смотрит на часы. И на звание. Деннисон, Сэндфорд… все сейчас в одной упряжке. Надо видеть, как Кларки гоняет в Министерство выбивать пенсию для вдовы бедняги Тэйлора. Как дела у Мотыля? – уже тихо спросил он.
– Нормально. Он наверху работает с передатчиком.
– Больше нервишки не шалят? Еще срывы были?
– Мне неизвестно, – ответил Холдейн так, будто он все равно бы не узнал, если бы они и были.
– Значит, настроение получше? Иногда агенты хотят женщину на этом этапе.
Вудфорд привез чертежи советских ракет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40