А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

— Шан несет такую же ответственность, как и мы!..
Банни через голову матери метнула злобный взгляд в сторону Уинфилд.
— Существует ли более надежный способ отправить меня в абортарий?
Уинфилд ответила свирепой улыбкой:
— С Р-р-рождеством!
* * *
Большая католическая церковь Святого Сердца была переполнена. Во время погребальной мессы повалил снег. Белая пелена ложилась на пригороды, на дороги, закрытые нефтяные вышки и угольные шахты, на свежую могилу, ожидающую останки Мэри Энн.
Старому священнику отцу Хини редко приходилось видеть своих прихожан в таком количестве даже по большим праздникам. Когда-то неукротимый юный проповедник, за десятилетия скованный умеренной, спокойной религиозностью своей паствы, он стал медлительным, даже немного тугодумом. Сегодня, учитывая особые обстоятельства, священник решился на необычный шаг — поручил нескольким прихожанам произнести хвалебное слово покойной. Когда катафалк двинулся на кладбище, его сопровождал кортеж из огромных, неповоротливых машин, занимавших всю дорогу, — такие средства передвижения очень популярны в здешних краях.
Около свежевыкопанной могилы отец Хини обвел взглядом сотни людей, стоявших, склонив головы, под снегом. За сорок лет он ни разу не видел, чтобы на похоронах было столько сочувствовавших, не принадлежащих к семье умершего. Он прочитал заупокойную молитву.
Для человека с ирландским темпераментом вроде отца Хини это была очень удачная речь. Ни разу не были упомянуты скважины 27, 28 и 29. И никто из выступивших у могилы не заходил слишком далеко. Они предпочитали другой путь. К тому же многие из присутствующих не принадлежали к приходу и вообще не были католиками. И одеты они были не в черное, а зеленое — галстуки, шарфы, косынки. Ловкий ход: цвет работал вместо слов.
Ирландцы возраста отца Хини еще помнили жизнь на старой родине во времена Большой Заварухи: тогда из-за зеленого шарфа человека могли застрелить как собаку. Британские черно-коричневые были обыкновенными наемниками, преступниками, вывезенными из Англии, чтобы терроризировать ирландцев. Даже сейчас при мысли об этих временах густая, тягучая кровь отца Хини вскипала.
В толпе крутился шериф и какой-то тип из ФБР, снимавший похороны на видео, будто это свадьба. Местная газета пестрела кричащими заголовками:
«ПРАВДЫ НЕ УЗНАЕТ НИКТО»
«РАСПОЛЗАЕТСЯ ЛЕВЫЙ ЗАГОВОР»
«ШЕРИФ НАПРАВЛЯЕТ РАЗОБЛАЧЕНИЯ»
Отец Хини подумал — цветная ли пленка в камере? В смысле, будет ли заметным разлив зеленого в толпе? Снег превратился в дождь, застывая ледяной коркой на одежде. Люди по очереди подходили к могиле и бережно опускали свои букеты из яркой зелени. «Ох, Падди, милок, слышал, что люди болтают? Теперь по закону трилистнику нельзя расти в Ирландии!» Старые глаза отца Хини заволокло влагой. Это дождь. Он тяжело вздохнул, вытирая глаза рукой.
Кто только не пришел воздать последнюю дань Мэри Энн: консервативные старцы из коммуны, доктор, мальчишки с пивоварни, хозяйка лотереи... И все — с букетами зелени. Священник снова вытер глаза. Деловито меняя оптику, приспосабливая параболический микрофон, работал законник. Шериф Кокс в лучшем воскресном костюме перебегал от одной группы к другой.
В другом конце кладбища шел рождественский митинг «Рыцарей Колумба», посвященный памяти жертв войны. Хор неуверенных нежных женских голосов вы водил:
Прекрасный Вифлеем,
Раскинувшийся тихо
Под звездами во сне...
Имя Мэри Энн внесли в почетный список жертв войны. Шериф Кокс разговаривал с фэбээровцем, похожим на Гэри Купера. Женщины пели:
Над темнотою улиц
Сияет вечный свет.
Мы встретим в эту ночь
Надежды прошлых лет...

Март
Глава 29
— Отец, это Никки. Добро пожаловать в Штаты.
— Как ты узнал, что я в Вашингтоне?
— Я мудрое дитя, умеющее предчувствовать родительские перемещения.
— Наверное, это остроумно? Доброй но...
— Не вешай трубку.
Для Шан Лао все в Америке складывалось чертовски неудачно. Во время Рождества ему приходилось рыскать по Америке, подобно пожарному, гасящему вспышки огня. Отвратительная роль. Отвратительная Америка с ее факсами, телефонами и пронырами-журналистами, окутывающими каждого паучьей сетью своего любопытства. Отвратительное игривое американское лицемерие, когда все побуждения выглядят такими высоконравственными и ни один взяточник не желает откровенно назвать себе цену. Нельзя иметь дело с людьми, отказывающимися даже наедине с собой признаться, что они из себя представляют.
Невозможно было избежать соприкосновения с Америкой. Как Никки узнал, где его найти? У Шана никогда не было семейной жизни. Жена и сын были всего лишь его деловыми кредитными карточками. Иногда Николь предлагала Шану выступить спонсором какого-либо культурного события. Он рассматривал такие предложения как основу для возможных деловых контактов и соглашался, а его жена выступала в роли сотрудника, подбирающего объекты размещения капитала.
— Ты получил мое последнее письмо?
— Отвечу в ближайшее время. Спасибо, что позвонил.
— Пожалуйста, не вешай трубку.
— Ник, у меня сейчас очень напряженная жизнь.
Лихорадочное напряжение стало стилем жизни Шана в Вашингтоне. Проблемы создавал даже Бакстер Чой, обычно безупречно проводивший в жизнь указания Шана. Ощущение кризиса усиливалось из-за вынужденного отказа от вооруженной охраны. Эти американские лицемеры нервничали в присутствии телохранителей, как мелкие воришки. Шан почувствовал себя больным, когда обнаружил, что в мире американского бизнеса косо смотрят на откровенную демонстрацию вооруженной предосторожности.
Да и не спасли бы его телохранители от прожорливых членов Контрольного подкомитета конгресса — КОКОМ, предназначенного для охраны стратегических материалов от Советского Союза.
Военные компьютеры, стоившие по миллиону, уже не находились под контролем Комитета, превратившегося в отталкивающий труп, пережиток «холодной войны», последний вздох яростного антикоммунизма. Немногие из его членов надеялись на следующих выборах получить голоса избирателей.
Обычно электронные заводы Шана перекупали крупные заказы у промышленников вроде «Сони» и «Кэнона». Время от времени одна из таких трехтонных машин оказывалась в Восточной Германии или Чехословакии, что позволило бывшим советским саттелитам вырваться на новый технологический уровень.
Шан поручил Чою утихомирить твердолобых крестоносцев «холодной войны», чтобы лишняя информация не просочилась в среду избирателей, нахлебавшихся в восьмидесятые распаленной риторики Рейгена. Чувствуя сверхдоходы так же хорошо, как и нужды избирателей, обжоры из конгресса любили иметь дело с Шаном. А Шан был сейчас нужен в континентальном Китае и еще в дюжине стран по всему миру.
— Не похоже, что ты рад моему звонку.
— Если ты знаешь, как меня найти, кто-нибудь может заставить тебя поделиться этим.
— Не подумал об этом, прости.
— Завтра вечером я перезвоню вам с мамой. Знаешь... — Шан умолк.
Ему действительно хотелось увидеться с Никки лицом к лицу, поделиться некоторыми соображениями. Но по телефону, не проверенному на подслушивание, не следовало упоминать о его возможной поездке в Нью-Йорк.
— Будь дома завтра в такое же время.
Шану, разжигавшему огонь одновременно в обоих полушариях, приходилось заботиться о своем Номере Два. Лорд Мэйс — это несерьезно. Бакстер Чой? Он блестяще зарекомендовал себя деятельностью в этом полушарии. В Азии у Шана был адвокат Он Сеонг, тоже перспективный, образованный молодой человек. Но все они — только служащие. Номер Два должен быть человеком, успешно заменяющим Шана в некоторых сферах — сегодня и во всех без исключения — когда Великий Шан Лао умрет. Такой человек должен носить имя Шан.
— Я постараюсь, чтобы мама тоже была.
— Да, пожалуйста. — И Шан повесил трубку.
Никки также умен, как и Чой. Он сумел пробраться в цитадель Ричардса-Риччи и скоро обзаведется сыном — себе на горе и во славу великой стратегии отца, направленной против Риччи. Проблема была в самом Никки. Он был абсолютно непредсказуем. Его словесная эквилибристика крайне беспокоила Шана. Последнее письмо гласило:
"Дорогой отец.
Несколько лет назад молодые негры изнасиловали и едва не убили белую девушку в Центральном парке. В «Лос-Анджелес таймс» Вильям Плафф писал: "Пятьдесят лет назад... элита, контролировавшая банки и промышленность страны, назначала ее правительство. Негры, католики, евреи, азиаты... подвергались серьезному давлению и стремились к ассимиляции.
Той Америки уже нет... Американцы, которым за пятьдесят, знают, какие огорчительные перемены произошли в стране... Америка морально обособленных людей уже не озабочена углублением культуры или большей ответственностью, чем та, что насаждается массовой индустрией развлечений... В современной жизни слишком много «забавного».
Вот что еще могут припомнить те, кому за пятьдесят, — то была Америка замаскированного лицемерия, насаждаемого родителями. Сегодня родители принимают участие в обсуждении, скажем, как заставить «Синий крест» оплатить аборт. Они и их дети — соучастники в «забавах».
«Забавой» во времена Дж. П. Моргана считалось групповое изнасилование черных женщин. Сегодня — белых. Та же моральная пустота, минус замаскированное лицемерие родителей, потому острее воспринимаемая. Как говорит Джордж Сантаяна: «Все это — как будто вас ткнули носом в собственное дерьмо».
Улыбаясь некоторым оборотам речи Никки, а также Сантаяны, Шан Лао позвонил в аэропорт. Он заказал себе билет на имя Чарльза Ли. Потом связался с Бакстером Чоем и поручил нанять телохранителей для полета и последующей поездки в Манхэттен из аэропорта Ла-Гардия.
Шан попытался расслабиться. Пора открыть Никки правду о его семье. Нужно «причастить» парня, если он, Шан, надеется, что когда-нибудь Никки станет Номером Два. Он сделает это тем же способом, каким тренируют охотничьих собак, «первая кровь». Формула Сантаяны применима для любых телесных выделений. Сунь человека носом в кровь — и он приучится чуять ее издалека.
Шан взял шариковую ручку с эмблемой отеля и блокнот. В дни юности он учился писать тушью и кисточкой каллиграфа. Но это не документ, просто заметки на память для завтрашнего разговора с Никки.
«Лицемерие родителей, — написал Шан, — никогда не позволит построить прочные, плодотворные отношения с детьми. Поэтому дети должны знать правду — о семье, об отце и о том, чего он ждет от своего сына».
Шан снисходительно усмехнулся, глядя на блеклые голубые линии, оставленные шариковой ручкой. Густая черная индийская тушь больше подошла бы ему. А если вспомнить, какой путь открывается перед Никки, — густая темная красная кровь.
Глава 30
— Давайте взглянем на это иначе, — говорила Эйлин. — Мы хотим посадить за стол защиты одиннадцать проституток. Шестерым из них за сорок. Одной под пятьдесят. Все умирают от СПИДа. У двух, кроме этого, новый, устойчивый к пенициллину сифилис. Три страдают анальным недержанием, трещинами и разрывами, вызванными содомией. Одна скорее всего умрет еще до предварительного слушания. Только у одной грамотная речь. Три негритянки. Четыре выглядят настолько отталкивающе, что без косметики похожи на больных проказой. Семерых уже привлекали в суду. Пятерых задерживали за нарушение приличий, азартные игры, кражи в магазинах. Их били, грабили, связывали, пинали, мучили, душили, топтали ногами, жгли сигаретами, насиловали, выбрасывали из машины на ходу. И это — обычные клиенты. Кроме того, много раз их насиловали полицейские, принуждали к содомии мужчины с экстраординарными размерами пениса. Двух выбрасывали из окна со второго этажа. На всех скопом — двадцать восемь сломанных ног и лодыжек, сорок одна рука и запястье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80