– Семенцато?
– Нет, – ответил Леле. – Я не спрашивал, но раз я интересовался Семенцато, мой друг наверняка сказал бы мне, если бы речь шла о нем.
– И он не сказал, кто это?
– Нет. Он не знает. Но, по слухам, это джентльмен с юга.
Леле сказал это так, будто был уверен, что джентльменов с юга не бывает.
– Но без имени?
– Без, Гвидо. Но я продолжаю расспросы.
– Спасибо, я признателен тебе за это, Леле. Сам бы я этого не сделал.
– Да, не смог бы, – ровным тоном сказал Леле. Потом, даже не трудясь отмахнуться от благодарностей Брунетти, добавил: – Я тебе позвоню, если услышу что-нибудь еще, – и повесил трубку.
Уверившись, что сделал за сегодня достаточно, и не желая, чтобы наводнение настигло его в этой части города, Брунетти рано отправился домой, где провел наедине с собой два спокойных часа, пока не пришла из университета Паола. Войдя, мокрая от усилившегося дождя, она сообщила, что использовала ту цитату, но ужасный маркиз умудрился все испортить, заявив, что столь маститый писатель, как Джеймс, конечно, мог бы обойтись без такого примитивного многословия. Брунетти слушал ее рассказ, удивляясь, насколько сильно за последние месяцы он невзлюбил этого никогда не виденного им молодого человека. Еда и вино улучшили настроение Паолы, как бывало всегда, и когда Раффи вызвался помыть тарелки, она излучала удовлетворение и благополучие.
В десять они легли, она крепко заснула над какой-то особенно неудачной курсовой, а он с головой ушел в новый перевод Светония. Он дошел до описания тех маленьких мальчиков, которые плавали в бассейне Тиберия на Капри, когда зазвонил телефон.
– Да, – ответил он, надеясь, что это не из полиции, но зная, что в такое время, между десятью и одиннадцатью, звонят скорее всего оттуда.
– Комиссар, это Монико. – Сержант Монико, вспомнил Брунетти, работал на этой неделе в ночную смену.
– Что такое, Монико?
– Кажется, у нас тут убийство, синьор.
– Где?
– Дворец дожей.
– Кто? – спросил он, хотя уже знал.
– Директор, синьор.
– Семенцато?
– Да, синьор.
– Что случилось?
– Похоже на взлом. Уборщица нашла его минут десять назад и с визгом прибежала к охранникам. Они пошли в его кабинет и нашли его и позвонили нам.
– Что вы сделали? – Он уронил книгу на пол возле кровати и начал оглядываться в поисках своей одежды.
– Мы позвонили вице-квестору Патте, но его жена сказала, что его нет и она понятия не имеет, как с ним связаться. – И то и то могло быть враньем, отметил Брунетти. – И я решил позвонить вам, синьор.
– Эти охранники рассказали вам, что случилось?
– Да, синьор. Тот, с которым я говорил, сказал, что там очень много крови и похоже, что его ударили по голове.
– Он был мертвый, когда уборщица нашла его?
– Я так думаю, синьор. Охранники сказали, что он был мертв, когда они туда добежали.
– Ну ладно, – буркнул Брунетти, отбрасывая одеяла. – Сейчас приду. Пошли туда кого-нибудь – кто сегодня дежурит?
– Вьянелло, синьор. Он тут был со мной в ночную смену, так что отправился туда сразу, как поступил звонок.
– Хорошо. Позвони доктору Риццарди и попроси встретиться там со мной.
– Да, синьор, я собирался позвонить ему сразу, как поговорю с вами.
– Хорошо, – сказал Брунетти, спуская ноги на пол. – Я буду там минут через двадцать. Понадобится группа для съемки и снятия отпечатков.
– Да, синьор. Я позвоню Павезе и Фосколо, как только поговорю с доктором Риццарди.
– Ладно. Через двадцать минут, – сказал Брунетти и повесил трубку.
Возможно ли пережить потрясение без удивления? Насильственная смерть лишь четыре дня спустя после жестокого нападения на Бретт. Натягивая одежду и завязывая шнурки, Брунетти решил воздержаться от поспешных заключений. Он обошел кровать, нагнулся к Паоле и слегка потряс ее за плечо.
Она открыла глаза и посмотрела на него поверх очков, которые стала надевать в этом году во время чтения. На ней был драный старый фланелевый халат, который она купила в Шотландии больше десяти лет назад, поверх него был натянут ирландский вязаный кардиган, подаренный ей родителями на Рождество примерно тогда же. Видя ее такой, еще не вырвавшейся из дурмана первого глубокого сна и близоруко пялящейся на него, он подумал, что она очень похожа на бездомных и явно безумных женщин, которые проводит зимние ночи на вокзале. Чувствуя себя предателем при этой мысли, он склонился к кругу света от ее прикроватной лампочки и нагнулся, чтобы поцеловать ее в лоб.
– Это был высочайший призыв к исполнению долга? – спросила она, немедленно проснувшись.
– Да. Семенцато. Уборщица нашла его в кабинете во Дворце дожей.
– Мертвым?
– Да.
– Убит?
– Похоже на то.
Она сняла очки и положила их на бумаги, которые рассыпались перед ней по одеялу.
– Ты послал охранника к палате американки? – спросила она, предоставляя ему следовать за быстро сделанным логическим заключением.
– Нет, – признался он, – но сделаю это, как только доберусь до Дворца. Я не думаю, что они рискнут дважды за одну ночь, но человека пошлю.
Как легко возникли эти «они», сотворенные его нежеланием верить в совпадения и Паолиным нежеланием верить в гуманность.
– Кто звонил? – спросила она.
– Монико.
– Хорошо. Я позвоню ему и скажу про охранника.
– Спасибо. Не жди меня. Я боюсь, что это займет много времени.
– И это тоже, – проговорила она, нагибаясь вперед и собирая курсовые.
Брунетти снова наклонился и на этот раз поцеловал ее в губы. Она страстно ответила на поцелуй.
Он выпрямился, и она удивила его, обвив руками его талию и прижавшись лицом к его животу. Она что-то сказала, что-то совсем неразборчивое. Он нежно погладил ее по голове, но мыслями уже был с китайской керамикой и Семенцато.
Она отодвинулась и потянулась за очками. Надевая их, она сказала:
– Не забудь взять сапоги.
Глава 9
Комиссар венецианской полиции Брунетти прибыл на место убийства директора самого знаменитого музея города, неся в правой руке белый пластиковый пакет, на котором красными буквами было написано название супермаркета. Внутри лежали черные резиновые сапоги сорок третьего размера, которые он купил в «Станда» три года назад. Первое, что он сделал, подойдя к посту охраны у подножия музейной лестницы, это вручил пакет сидевшему там охраннику, сказав, что заберет, когда будет уходить.
Поставив пакет на пол около своего стола, охранник доложил:
– Один из ваших там наверху, синьор.
– Хорошо. Скоро еще придут. И коронер. Пресса уже подвалила?
– Нет, синьор.
– Что там уборщица?
– Пришлось отвести ее домой, синьор. Она, как его увидела, плачет не переставая.
– Настолько плохо, да?
Сторож кивнул.
– Ужасно много крови.
Ранение в голову, вспомнил Брунетти. Да, крови должно быть много.
– Когда доберется домой, всех всполошит, значит, кто-нибудь обязательно позвонит в «Гаццетино». Постарайтесь задержать репортеров внизу, когда прибудут, пожалуйста.
– Я постараюсь, синьор, но не знаю, будет ли толк.
– Держите их здесь, – сказал Брунетти.
– Да, синьор.
Брунетти посмотрел на длинный коридор, в конце которого была служебная лестница.
– Кабинет там наверху? – спросил он.
– Да, синьор. Повернете наверху налево. Вы увидите свет в конце прохода. Я думаю, ваш человек в кабинете.
Брунетти развернулся и пошел по коридору. Его шаги отзывались зловещим эхом, метавшимся между стенами и лестницей, к которой он направлялся. Холод, пронизывающий сырой зимний холод сочился из пола и из кирпичных стен коридора. Позади себя он услышал резкий лязг металла по камню, но никто его не окликнул, так что он продолжил путь по коридору. Вечерняя сырость давала о себе знать, оседая скользкой пленкой на широких каменных плитах у него под ногами.
Наверху он повернул налево и двинулся к свету, падавшему из открытой двери в конце прохода. С полдороги он позвал:
– Вьянелло!
Сержант незамедлительно появился в дверном проеме, одетый в тяжелое шерстяное пальто, из-под которого торчала пара ярко-желтых резиновых сапог.
– Виопаsera, синьор, – сказал он и изобразил рукой нечто среднее между салютом и приветствием.
– Виопаsera, Вьянелло, – отозвался Брунетти. – Как там?
Морщинистое лицо Вьянелло осталось непроницаемым, когда он ответил:
– Довольно плохо, синьор. Выглядит так, будто тут была борьба: кругом беспорядок, стулья перевернуты, лампы повалены. Он был крупный человек, так что я бы сказал, что их должно было быть двое. Но это первое впечатление. Я уверен, что ребята из лаборатории скажут нам побольше. – Говоря, он отступил в сторону, чтобы Брунетти смог войти.
Внутри все соответствовало описанию Вьянелло: торшер наискось упал на стол, его стеклянный абажур был разбит; стул валялся на боку за столом; шелковый ковер сгрудился в ком перед столом, его длинная бахрома зацепилась за щиколотку мертвого человека, лежащего на полу рядом. Он лежал на животе, одна рука придавлена весом тела, другая выброшена вперед, ладонью вверх, пальцы согнуты, как будто он уже просил милостыню у небесных врат.
Брунетти посмотрел на его голову, на кровь, окружающую ее будто гротескный нимб, и быстро отвернулся. Но куда бы он ни смотрел, везде видел кровь: капли попали на стол, тонкая дорожка вела от стола к ковру, а больше всего крови было на кобальтово-синем кирпиче, лежавшем на полу в полуметре от мертвеца.
– Сторож внизу сказал, что это Dottore Семенцато, – сказал Вьянелло молчащему Брунетти. – Уборщица нашла его около половины одиннадцатого. Кабинет был заперт снаружи, но у нее был ключ, и она зашла, чтобы проверить, закрыты ли окна, и убраться в комнате, и нашла его тут. Вот так.
Брунетти так ничего и не сказал, только перешел к одному из окон и выглянул во внутренний дворик Дворца дожей. Все было тихо; статуи гигантов продолжали охранять лестницу; даже кошки не тревожили освещенную луной сцену.
– Как давно ты здесь? – спросил Брунетти.
Вьянелло отвернул манжету и посмотрел на часы.
– Восемнадцать минут, синьор. Я потрогал пульс, но его не было, и он был уже холодный. Я бы сказал, что он мертв уже по меньшей мере пару часов, но врач нам скажет точнее.
Откуда-то слева Брунетти услышал сирену, разорвавшую своим воплем ночную тишь, и сначала подумал, что это подкатившая на катере команда криминалистов мается дурью. Но сирена повысила тон, ее настойчивые рыдания стали громче и резче, а потом вой медленно вернулся к исходной ноте. Это была сирена на Сан-Марко, оповещающая спящий город о поднимающейся воде: началось наводнение.
Тем временем двое криминалистов неслышно вошли и поставили свое оборудование перед кабинетом. Фотограф Павезе просунул голову в комнату и увидел на полу мертвого человека. Явно не тронутый зрелищем, он громко крикнул, перекрывая вой сирены:
– Вам весь набор, комиссар?
Брунетти повернулся на звук голоса и двинулся к Павезе, стараясь держаться как можно дальше от тела, пока оно не сфотографировано и пол вокруг не проверен на волокна и волоски и, возможно, следы ботинок. Он задумался, есть ли смысл в этих предосторожностях: к телу Семенцато приближалось слишком много народу, и место происшествия уже было загрязнено.
– Да, и как только закончите с этим, посмотрите, как там насчет волокон и волосков, а потом мы тоже посмотрим.
Павезе без раздражения воспринял то, что начальник велит ему делать очевидные вещи, и спросил:
– Вам нужны отдельно снимки головы?
– Да.
Фотограф занялся своей аппаратурой. Фосколо, его напарник, уже собрал тяжелую треногу и закреплял на ней камеру. Павезе, нагнувшись, рылся в своей сумке с оборудованием, разгребая рулоны пленки и тонкие коробочки с фильтрами, и наконец вытянул переносную вспышку, за которой тащился тяжелый электрический провод. Он вручил вспышку Фосколо и поднял треногу. Ему достаточно было быстрого профессионального взгляда на тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39