Нам нужны буквально крупицы. Потом фотоумножитель скажет нам с точностью до десяти-пятнадцати процентов возраст материала.
– Как это работает? – спросил Брунетти. – Я имею в виду, по какому принципу?
– Когда глину обжигают, вернее, если ее обжигают при температуре около трехсот градусов, то все электроны в ней – не могу подобрать лучшего слова – убиваются. Жар разрушает электрические заряды. Потом, с этого момента, они начинают набирать новые заряды. Вот это и измеряет фотоумножитель, сколько энергии вобрал материал. Чем он старше, тем ярче светится.
– А какова точность?
– Как я сказала, до пятнадцати процентов. Это значит, что если вещи предположительно две тысячи лет, то при определении ее возраста, вернее времени ее последнего обжига, отклонение может быть лет в триста.
– А вы тестировали те предметы, пока были в Китае?
Она покачала головой.
– Нет, в Сиане нет такого оборудования.
– Так как вы можете быть уверены?
Она ответила ему с улыбкой:
– Глаз–алмаз. Я посмотрела на них и поняла, что они фальшивые.
– Но для пущей уверенности? Вы больше никого не спрашивали?
– Я же рассказывала вам. Я написала Семенцато. А когда не получила ответа, вернулась сюда. – Она предвосхитила его вопрос. – Да, я привезла с собой образцы, с трех предметов, которые сочла самыми подозрительными, и с двух других, которые вызвали у меня сомнения.
– А Семенцато знал, что у вас есть эти образцы?
– Нет. Я ничего ему о них не говорила.
– Где они?
– Я проехала сюда через Калифорнию и оставила набор проб своему другу, работающему в Гетти. У них есть оборудование, так что я попросила исследовать их для меня.
– И он исследовал?
– Да.
– И?
– Я звонила ему, когда вернулась из больницы. Все три предмета, которые я сочла фальшивками, были изготовлены несколько лет назад.
– А два других?
– Один оказался подлинным. Второй – подделка.
– Одной проверки достаточно? – спросил Брунетти.
– Да.
Если это и не достаточное доказательство, понял Брунетти, то произошедшее с ней и с Семенцато – достаточное.
Через секунду Бретт осведомилась:
– И что дальше?
– Попробуем найти, кто убил Семенцато, и кто те двое, что приходили сюда.
Ее взгляд был бесстрастным и очень скептическим.
Наконец она спросила:
– И много ли шансов на это?
Он вытащил из внутреннего кармана полицейские снимки Сальваторе Ла Капра и передал их Бретт.
– Это не один из них?
Она взяла фотографии и с минуту рассматривала.
– Нет, – просто сказала Бретт и вернула их Брунетти. – Это сицилийцы, – прибавила она. – Они уже, наверное, дома, им заплатили, и они счастливы с женами и детьми. Их поездка была успешной; они сделали все, за чем их посылали, запугали меня и убили Семенцато.
– В этом же нет смысла, не так ли? – спросил Бренетти.
– В чем нет смысла?
– Я говорил с людьми, которые знали его и о нем, и похоже, что Семенцато был замешан в некоторых делах, в которые директору музея совершенно не следовало впутываться.
– Вроде чего?
– Он был теневым партнером в антикварном бизнесе. Из другого источника мне известно, что он торговал своим профессиональным мнением.
Бретт определенно не нужно было объяснять, что значит последнее.
– Почему это важно?
– Если бы они собирались убить его, они бы сделали это сразу, а потом велели бы вам тихо сидеть, а то и с вами то же будет. Но они этого не сделали, они пришли сначала к вам. И если бы это сработало, Семенцато так и не был бы поставлен в известность, по крайней мере официально, о подмене.
– Вы все еще считаете, что он в этом участвовал, – сказала Бретт. Когда Брунетти кивнул в знак согласия, она добавила: – Я думаю, что это вольное допущение.
– А иначе нет никакого смысла, – объяснил Брунетти. – Откуда бы они узнали, что надо прийти к вам, что предполагается встреча?
– А если бы я все равно встретилась с ним, даже после того, как они меня отдубасили?
Брунетти удивился ее недогадливости, но сказать ей – язык не поворачивался. Он не ответил.
– Ну? – настаивала она.
– Если Семенцато был в этом замешан, то легко предположить, что случилось бы, если бы вы с ним пообщались, – сказал Брунетти, все еще не решаясь произнести страшные слова вслух.
– Я все равно не понимаю.
– Они бы убили вас, а не его, – наконец выговорил он.
Он наблюдал за Бретт и по глазам увидел, что ее первая реакция: шок и неверие. Через секунду до нее дошло, и ее лицо окаменело, губы напряглись и плотно сжались.
К счастью, Флавия выбрала именно этот момент, чтобы войти в гостиную, принеся с собой цветочный запах не то мыла, не то шампуня, не то одной из тех штучек, которыми женщины пользуются, чтобы чудесно пахнуть в неподходящее время суток. Ну почему утром, а не вечером?
Она была одета в простое коричневое шерстяное платье, подпоясанное ярко-оранжевым шарфом, обернутым вокруг талии несколько раз и завязанным сбоку так, что концы свисали ниже колен и разлетались при ходьбе. Она была не накрашена, и, увидев ее без макияжа, Брунетти задумался, чего она, собственно, вообще тратит время на грим.
– Виоngiorno, – сказала она, улыбаясь и протягивая ему руку.
Он встал, чтобы приветствовать ее. Глянув на Бретт, она обратилась к ним обоим:
– Я собираюсь сварить кофе. Кто-нибудь из вас будет? – Потом с улыбкой добавила: – Рановато для шампанского.
Брунетти кивнул, но Бретт покачала головой. Флавия развернулась и исчезла в кухне. Ее прибытие и уход ненадолго отвлекли их от его последней фразы, но теперь у них не было выбора, кроме как вернуться к ней.
– Почему же они его убили? – спросила Бретт.
– Не знаю. Ссора с другими соучастниками? Возможно, разногласия по поводу того, как поступить с вами?
– Вы уверены, что его убили из-за всего этого?
– Я думаю, что нам целесообразнее исходить из такого предположения, – любезно ответил он, не удивленный ее нежеланием принимать эту версию.
Принять ее, значит, признать опасность для себя: поскольку Мацуко и Семенцато мертвы, она одна знает о краже. Ведь существует же вероятность того, что убийца Семенцато понятия не имел о ее подозрениях и привезенных из Китая доказательствах, а следовательно, считал, что его смерть оборвет след. Если подмена когда-нибудь в будущем обнаружится, то вряд ли правительство КНР заинтересуется убийственной жадностью западных капиталистов, оно скорее поищет воров где-нибудь поближе к дому.
– В чьем ведении находились экспонаты, отобранные для выставки, пока произведения были еще в Китае?
– Мы имели дело с человеком из Пекинского музея, Су Линем. Он – один из их ведущих археологов и очень знающий искусствовед.
– Он сопровождал выставки за пределы Китая?
Она помотала головой.
– Нет, ему не позволяло его политическое прошлое.
– Как это?
– Его отец был землевладельцем, так что он считался политически неблагонадежным или, по крайней мере, подозрительным. – Она увидела широко раскрытые от удивления глаза Брунетти и объяснила: – Я знаю, что это звучит нелепо. – Потом, после паузы, добавила: – Это на самом деле нелепо, но для них это в порядке вещей. Во время Культурной революции он десять лет пас свиней и разбрасывал навоз на капустных полях. Но как только революция кончилась, он вернулся в университет и, будучи блестящим студентом, получил работу в Пекине. Но ему не позволяют покидать пределы страны. Выставку вывозили партчиновники, которые рвутся за рубеж, чтобы походить по магазинам.
– И вы.
– Да, и я. – И добавила через секунду тихим голосом: – И Мацуко.
– Так что вы единственная, кто несет ответственность за кражу?
– Конечно, я отвечаю. Ясно, что они не станут обвинять партийцев, участвовавших в поездке, если все можно свалить на представителя Запада.
– Как по-вашему, что случилось?
Она покачала головой.
– Ничего не складывается. Или просто у меня в голове не укладывается.
– О чем речь? – прервала ее Флавия, которая вернулась в комнату с подносом. Она прошла мимо Брунетти, намереваясь сесть рядом с Бретт на диван, и поставила поднос на стол. На нем были две чашки кофе. Она вручила одну из чашек Брунетти, взяла другую и села на диван.
– Там сахара две ложки. Я подумала, что вы столько кладете.
Игнорируя ее вторжение, Бретт продолжала:
– Должно быть, кто-то сговорился здесь с одним из партийцев.
Хотя Флавия пропустила вопрос, который вызвал это объяснение, она не попыталась скрыть свою реакцию на ответ. Она повернулась и уставилась на Бретт в ледяном молчании, потом сверкнула глазами в сторону Брунетти.
Когда никто не произнес ни слова, Бретт заговорила:
– Ладно. Ладно. Или с Мацуко. Может, и с Мацуко.
Брунетти был уверен, что рано или поздно ей придется убрать это «может».
– Кто? Семенцато? – спросил Брунетти.
– Возможно. В любом случае, кто-то из музея.
Он перебил ее:
– А кто-нибудь из этих, как вы их называете, партийцев говорил по-итальянски?
– Да, двое или трое.
– Двое или трое? – переспросил он. – Сколько же их всего было?
– Шесть, – ответила Бретт. – Партия заботится о своих.
Флавия фыркнула.
– Насколько хорошо они говорили по-итальянски? Вы не помните? – спросил Брунетти.
– Достаточно хорошо. – Она помолчала, но потом заметила: – Нет, недостаточно хорошо для этих целей. Я была единственной, кто мог говорить с итальянцами. Если это они, то они должны были говорить по-английски.
Мацуко, припомнил Брунетти, получила образование в Беркли.
Раздосадованная Флавия рявкнула:
– Бретт, когда ты, наконец, прозреешь и поймешь, что на самом деле случилось? Мне нет дела до вас с этой японской девчонкой, но ты сама посмотри. Ты же играешь со смертью. – Она неожиданно замолчала, потянула из чашки кофе, но, обнаружив, что чашка пуста, резко поставила ее на стол перед собой.
Все долго сидели тихо, пока Брунетти наконец не спросил:
– Когда могла произойти подмена?
– После закрытия выставки, – ответила Бретт дрожащим голосом.
Брунетти перевел взгляд на Флавию. Она молчала и глядела на свои руки, свободно лежащие у нее на коленях.
Бретт глубоко вздохнула и прошептала:
– Ну ладно. Ладно. – Она откинулась на диване и стала смотреть, как дождь стучит по стеклам верхних окон. Наконец она произнесла: – Она была здесь во время сборов. Она должна была проверить каждый экспонат, прежде чем итальянская таможня опечатает упаковку, а потом запечатает ящик, в который сложены коробки.
– Она бы узнала фальшивку? – спросил Бру-нетти.
Бретт долго не отвечала.
– Да, она бы увидела отличия. – Брунетти подумал, что Бретт собирается что-то добавить к этому, но она этого не сделала. Она созерцала дождь.
– Как долго они должны были заниматься упаковкой?
Бретт прикинула и ответила:
– Четыре дня. Или пять?
– А потом что? Куда отсюда повезли ящики?
– В Рим самолетом «Алиталии», но потом они там застряли больше чем на неделю из-за забастовки в аэропорту. Оттуда их отвезли в Нью-Йорк, и там их задержала американская таможня. Затем их погрузили на самолет китайской авиалинии и доставили в Пекин. Печати на контейнерах проверяли каждый раз, когда их загружали в самолет или выгружали оттуда, и при них всегда была охрана, пока они находились в иностранных аэропортах.
– Сколько прошло времени с тех пор, как они покинули Венецию и оказались в Пекине?
– Больше месяца.
– А когда вы увидели экспонаты?
Она заерзала на диване, прежде чем ответить ему, но глаз не подняла.
– Я вам говорила, этой зимой.
– А где вы были, когда их паковали?
– Я говорила. В Нью-Йорке.
Вмешалась Флавия:
– Со мной. У меня был дебют в «Метрополитен». Премьера была на два дня раньше, чем здесь закрывалась выставка. Я пригласила Бретт поехать со мной, и она поехала.
Бретт наконец оторвалась от дождя и посмотрела на Флавию.
– И я оставила Мацуко присматривать за погрузкой. – Она откинула голову на спинку дивана и уставилась в потолочные окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Как это работает? – спросил Брунетти. – Я имею в виду, по какому принципу?
– Когда глину обжигают, вернее, если ее обжигают при температуре около трехсот градусов, то все электроны в ней – не могу подобрать лучшего слова – убиваются. Жар разрушает электрические заряды. Потом, с этого момента, они начинают набирать новые заряды. Вот это и измеряет фотоумножитель, сколько энергии вобрал материал. Чем он старше, тем ярче светится.
– А какова точность?
– Как я сказала, до пятнадцати процентов. Это значит, что если вещи предположительно две тысячи лет, то при определении ее возраста, вернее времени ее последнего обжига, отклонение может быть лет в триста.
– А вы тестировали те предметы, пока были в Китае?
Она покачала головой.
– Нет, в Сиане нет такого оборудования.
– Так как вы можете быть уверены?
Она ответила ему с улыбкой:
– Глаз–алмаз. Я посмотрела на них и поняла, что они фальшивые.
– Но для пущей уверенности? Вы больше никого не спрашивали?
– Я же рассказывала вам. Я написала Семенцато. А когда не получила ответа, вернулась сюда. – Она предвосхитила его вопрос. – Да, я привезла с собой образцы, с трех предметов, которые сочла самыми подозрительными, и с двух других, которые вызвали у меня сомнения.
– А Семенцато знал, что у вас есть эти образцы?
– Нет. Я ничего ему о них не говорила.
– Где они?
– Я проехала сюда через Калифорнию и оставила набор проб своему другу, работающему в Гетти. У них есть оборудование, так что я попросила исследовать их для меня.
– И он исследовал?
– Да.
– И?
– Я звонила ему, когда вернулась из больницы. Все три предмета, которые я сочла фальшивками, были изготовлены несколько лет назад.
– А два других?
– Один оказался подлинным. Второй – подделка.
– Одной проверки достаточно? – спросил Брунетти.
– Да.
Если это и не достаточное доказательство, понял Брунетти, то произошедшее с ней и с Семенцато – достаточное.
Через секунду Бретт осведомилась:
– И что дальше?
– Попробуем найти, кто убил Семенцато, и кто те двое, что приходили сюда.
Ее взгляд был бесстрастным и очень скептическим.
Наконец она спросила:
– И много ли шансов на это?
Он вытащил из внутреннего кармана полицейские снимки Сальваторе Ла Капра и передал их Бретт.
– Это не один из них?
Она взяла фотографии и с минуту рассматривала.
– Нет, – просто сказала Бретт и вернула их Брунетти. – Это сицилийцы, – прибавила она. – Они уже, наверное, дома, им заплатили, и они счастливы с женами и детьми. Их поездка была успешной; они сделали все, за чем их посылали, запугали меня и убили Семенцато.
– В этом же нет смысла, не так ли? – спросил Бренетти.
– В чем нет смысла?
– Я говорил с людьми, которые знали его и о нем, и похоже, что Семенцато был замешан в некоторых делах, в которые директору музея совершенно не следовало впутываться.
– Вроде чего?
– Он был теневым партнером в антикварном бизнесе. Из другого источника мне известно, что он торговал своим профессиональным мнением.
Бретт определенно не нужно было объяснять, что значит последнее.
– Почему это важно?
– Если бы они собирались убить его, они бы сделали это сразу, а потом велели бы вам тихо сидеть, а то и с вами то же будет. Но они этого не сделали, они пришли сначала к вам. И если бы это сработало, Семенцато так и не был бы поставлен в известность, по крайней мере официально, о подмене.
– Вы все еще считаете, что он в этом участвовал, – сказала Бретт. Когда Брунетти кивнул в знак согласия, она добавила: – Я думаю, что это вольное допущение.
– А иначе нет никакого смысла, – объяснил Брунетти. – Откуда бы они узнали, что надо прийти к вам, что предполагается встреча?
– А если бы я все равно встретилась с ним, даже после того, как они меня отдубасили?
Брунетти удивился ее недогадливости, но сказать ей – язык не поворачивался. Он не ответил.
– Ну? – настаивала она.
– Если Семенцато был в этом замешан, то легко предположить, что случилось бы, если бы вы с ним пообщались, – сказал Брунетти, все еще не решаясь произнести страшные слова вслух.
– Я все равно не понимаю.
– Они бы убили вас, а не его, – наконец выговорил он.
Он наблюдал за Бретт и по глазам увидел, что ее первая реакция: шок и неверие. Через секунду до нее дошло, и ее лицо окаменело, губы напряглись и плотно сжались.
К счастью, Флавия выбрала именно этот момент, чтобы войти в гостиную, принеся с собой цветочный запах не то мыла, не то шампуня, не то одной из тех штучек, которыми женщины пользуются, чтобы чудесно пахнуть в неподходящее время суток. Ну почему утром, а не вечером?
Она была одета в простое коричневое шерстяное платье, подпоясанное ярко-оранжевым шарфом, обернутым вокруг талии несколько раз и завязанным сбоку так, что концы свисали ниже колен и разлетались при ходьбе. Она была не накрашена, и, увидев ее без макияжа, Брунетти задумался, чего она, собственно, вообще тратит время на грим.
– Виоngiorno, – сказала она, улыбаясь и протягивая ему руку.
Он встал, чтобы приветствовать ее. Глянув на Бретт, она обратилась к ним обоим:
– Я собираюсь сварить кофе. Кто-нибудь из вас будет? – Потом с улыбкой добавила: – Рановато для шампанского.
Брунетти кивнул, но Бретт покачала головой. Флавия развернулась и исчезла в кухне. Ее прибытие и уход ненадолго отвлекли их от его последней фразы, но теперь у них не было выбора, кроме как вернуться к ней.
– Почему же они его убили? – спросила Бретт.
– Не знаю. Ссора с другими соучастниками? Возможно, разногласия по поводу того, как поступить с вами?
– Вы уверены, что его убили из-за всего этого?
– Я думаю, что нам целесообразнее исходить из такого предположения, – любезно ответил он, не удивленный ее нежеланием принимать эту версию.
Принять ее, значит, признать опасность для себя: поскольку Мацуко и Семенцато мертвы, она одна знает о краже. Ведь существует же вероятность того, что убийца Семенцато понятия не имел о ее подозрениях и привезенных из Китая доказательствах, а следовательно, считал, что его смерть оборвет след. Если подмена когда-нибудь в будущем обнаружится, то вряд ли правительство КНР заинтересуется убийственной жадностью западных капиталистов, оно скорее поищет воров где-нибудь поближе к дому.
– В чьем ведении находились экспонаты, отобранные для выставки, пока произведения были еще в Китае?
– Мы имели дело с человеком из Пекинского музея, Су Линем. Он – один из их ведущих археологов и очень знающий искусствовед.
– Он сопровождал выставки за пределы Китая?
Она помотала головой.
– Нет, ему не позволяло его политическое прошлое.
– Как это?
– Его отец был землевладельцем, так что он считался политически неблагонадежным или, по крайней мере, подозрительным. – Она увидела широко раскрытые от удивления глаза Брунетти и объяснила: – Я знаю, что это звучит нелепо. – Потом, после паузы, добавила: – Это на самом деле нелепо, но для них это в порядке вещей. Во время Культурной революции он десять лет пас свиней и разбрасывал навоз на капустных полях. Но как только революция кончилась, он вернулся в университет и, будучи блестящим студентом, получил работу в Пекине. Но ему не позволяют покидать пределы страны. Выставку вывозили партчиновники, которые рвутся за рубеж, чтобы походить по магазинам.
– И вы.
– Да, и я. – И добавила через секунду тихим голосом: – И Мацуко.
– Так что вы единственная, кто несет ответственность за кражу?
– Конечно, я отвечаю. Ясно, что они не станут обвинять партийцев, участвовавших в поездке, если все можно свалить на представителя Запада.
– Как по-вашему, что случилось?
Она покачала головой.
– Ничего не складывается. Или просто у меня в голове не укладывается.
– О чем речь? – прервала ее Флавия, которая вернулась в комнату с подносом. Она прошла мимо Брунетти, намереваясь сесть рядом с Бретт на диван, и поставила поднос на стол. На нем были две чашки кофе. Она вручила одну из чашек Брунетти, взяла другую и села на диван.
– Там сахара две ложки. Я подумала, что вы столько кладете.
Игнорируя ее вторжение, Бретт продолжала:
– Должно быть, кто-то сговорился здесь с одним из партийцев.
Хотя Флавия пропустила вопрос, который вызвал это объяснение, она не попыталась скрыть свою реакцию на ответ. Она повернулась и уставилась на Бретт в ледяном молчании, потом сверкнула глазами в сторону Брунетти.
Когда никто не произнес ни слова, Бретт заговорила:
– Ладно. Ладно. Или с Мацуко. Может, и с Мацуко.
Брунетти был уверен, что рано или поздно ей придется убрать это «может».
– Кто? Семенцато? – спросил Брунетти.
– Возможно. В любом случае, кто-то из музея.
Он перебил ее:
– А кто-нибудь из этих, как вы их называете, партийцев говорил по-итальянски?
– Да, двое или трое.
– Двое или трое? – переспросил он. – Сколько же их всего было?
– Шесть, – ответила Бретт. – Партия заботится о своих.
Флавия фыркнула.
– Насколько хорошо они говорили по-итальянски? Вы не помните? – спросил Брунетти.
– Достаточно хорошо. – Она помолчала, но потом заметила: – Нет, недостаточно хорошо для этих целей. Я была единственной, кто мог говорить с итальянцами. Если это они, то они должны были говорить по-английски.
Мацуко, припомнил Брунетти, получила образование в Беркли.
Раздосадованная Флавия рявкнула:
– Бретт, когда ты, наконец, прозреешь и поймешь, что на самом деле случилось? Мне нет дела до вас с этой японской девчонкой, но ты сама посмотри. Ты же играешь со смертью. – Она неожиданно замолчала, потянула из чашки кофе, но, обнаружив, что чашка пуста, резко поставила ее на стол перед собой.
Все долго сидели тихо, пока Брунетти наконец не спросил:
– Когда могла произойти подмена?
– После закрытия выставки, – ответила Бретт дрожащим голосом.
Брунетти перевел взгляд на Флавию. Она молчала и глядела на свои руки, свободно лежащие у нее на коленях.
Бретт глубоко вздохнула и прошептала:
– Ну ладно. Ладно. – Она откинулась на диване и стала смотреть, как дождь стучит по стеклам верхних окон. Наконец она произнесла: – Она была здесь во время сборов. Она должна была проверить каждый экспонат, прежде чем итальянская таможня опечатает упаковку, а потом запечатает ящик, в который сложены коробки.
– Она бы узнала фальшивку? – спросил Бру-нетти.
Бретт долго не отвечала.
– Да, она бы увидела отличия. – Брунетти подумал, что Бретт собирается что-то добавить к этому, но она этого не сделала. Она созерцала дождь.
– Как долго они должны были заниматься упаковкой?
Бретт прикинула и ответила:
– Четыре дня. Или пять?
– А потом что? Куда отсюда повезли ящики?
– В Рим самолетом «Алиталии», но потом они там застряли больше чем на неделю из-за забастовки в аэропорту. Оттуда их отвезли в Нью-Йорк, и там их задержала американская таможня. Затем их погрузили на самолет китайской авиалинии и доставили в Пекин. Печати на контейнерах проверяли каждый раз, когда их загружали в самолет или выгружали оттуда, и при них всегда была охрана, пока они находились в иностранных аэропортах.
– Сколько прошло времени с тех пор, как они покинули Венецию и оказались в Пекине?
– Больше месяца.
– А когда вы увидели экспонаты?
Она заерзала на диване, прежде чем ответить ему, но глаз не подняла.
– Я вам говорила, этой зимой.
– А где вы были, когда их паковали?
– Я говорила. В Нью-Йорке.
Вмешалась Флавия:
– Со мной. У меня был дебют в «Метрополитен». Премьера была на два дня раньше, чем здесь закрывалась выставка. Я пригласила Бретт поехать со мной, и она поехала.
Бретт наконец оторвалась от дождя и посмотрела на Флавию.
– И я оставила Мацуко присматривать за погрузкой. – Она откинула голову на спинку дивана и уставилась в потолочные окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39