Большевики уходили спешно и неорганизованно. Осколки различных отрядов, как бродячие собаки, рыскали по окраинам, воровато озираясь и цапаясь из-за повозок. Компот без проблем пристроился к веренице нагруженных всяким добром телег, ответив на окрик: «Ты откуда такой, браток?» – что он из ростовской рабочей милиции и должен сопроводить ящик с типографским шрифтом. Но редакция под замком, а агитаторы где-то впереди, по дороге на Мишкин.
«Ищи-свищи теперь этих пропагандистов, – отвечал ему хмурый предводитель шахтерского обоза, чем-то похожий на старого дворового пса. – Они только на митингах ярятся! А как пальба начнется…»
Вид у пожилого мужика был усталый и безразличный.
Изобразив оптимизм – дескать, ничего, никуда не денутся, – Васька проехал в хвосте обоза по Троицкой улице почти до кладбища. Новый кладбищенский сторож, увидев решительно настроенного «комиссара», безропотно взял лопаты и поплелся следом. Копать долго не пришлось. Ящик находился под первым трупом.
– Твой коллега, между прочим, – участливо заметил Компот. – Вот взял и нашелся, только видок у него… Фу! – жиган зажал нос. – У тебя пока лучше. Болтать не будешь – еще проживешь.
В ответ сторож закрестился и затряс губами:
– Вот ей-ей, вот ей-ей!
– Ну и славно! На водку дать?
Сунув в трясущуюся лапу мужичонки несколько ассигнаций, Компот направил тарантас в сторону городского рынка. По дороге, найдя укромный закуток, он переоделся извозчиком и изменил направление.
Глава 18

«В конце дня 1 апреля 1918 года в Новочеркасске было закончено формирование Совета Обороны Донского края. Собравшиеся в Зимнем театре, делегаты постановили воздержаться от избрания постоянного органа власти, образовав лишь Временное Правительство из представителей восставших станиц.
Кроме представителей дружин в состав Совета Обороны вошли еще 8 человек (7 казаков и 1 неказак) с правом решающего голоса.
Председателем Совета Обороны единогласно был избран есаул Янов – человек большой энергии, прекрасный оратор. Прежде всего он категорически запретил всякие самовольные реквизиции без его или командующего армией согласия и выделил из своего состава комиссию для разбора дел арестованных.
Одно из первых распоряжений нового органа власти обязывало квартальных старост немедленно организовать сбор продовольствия в своих кварталах. Считалось, что путем постановки дружинников на довольствие будет определено хотя бы примерное количество казаков, находящихся в городе. Коменданта Новочеркасска войскового старшину Туроверова обязали безотлагательно приступить к сбору казенного имущества и оружия, запретить продажу спиртных напитков. Организация милиции была поручена известному городскому старожилу генералу Смирнову, освобожденному из большевистских застенков».
Из дневников очевидца
В овине было холодно. Ветер поддувал из всех щелей, не давая согреться. Ступичева знобило.
Вспомнилось начало перестрелки в доме.
Как они, вернее, он мог так расслабиться? Даже дверь за Васькой не закрыли. Чертов Ценципер, и зачем эта сволочь только приперлась! Теперь, наверное, этот летописец эпохи уже труп, а он, Ступичев, непонятно где, на каком-то хуторе. Кто же это такие? Может, немцы? Нет, тогда бы от них одеколоном перло, а от этих только табаком. Да и молчали они чисто по-русски. Хотя две-три оброненные на родном языке фразы еще ничего не значат.
Он помнил: тогда, в плену, с ним по-немецки почти не говорили. Только лагерная охрана гавкала с чисто тевтонским высокомерием. Ублюдки!
В феврале семнадцатого все казалось похожим на затянувшееся приключение. Война, окопы, вши, полковые комитеты. Идиотские контратаки после стихийных вчерашних солдатских братаний и дикая, развивающаяся в болезнь апатия. Потом плен, лагерь, голод, подручные фон Бельке. Разве об этом мечтал когда-то выпускник Новочеркасского юнкерского училища? Потом его завербовали. Хотя это даже вербовкой не назвать. Просто все надоело. Надоело думать, кто с кем и за что воюет. Надоели смехотворные чужие идеалы. Хотелось вкусной еды и спокойного сна. И он это получил. Тогда казалось, что жизнь ничем не примечательного сына мелкопоместного дворянина из Мариуполя, с приличным детством и ласковыми родителями, вновь наладилась. Служи, делай за приличные деньги свое не слишком пыльное дело, устраивай личную жизнь в Петрограде. Но тут случились большевики. И опять все пошло-поехало. В «Нахрихтен бюро» было еще туда-сюда, но потом Ленин и его жидовские борцы с мировым капиталом решили послать германцев на три русские буквы, создав свою личную ЧК. Пока кайзер думал, что купил у евреев то, из-за чего начал войну, евреи его надули. Да и хрен-то с ними со всеми, как говорится.
«Хрен-то хрен, – размышлял Валерьян, – только вот пока не кайзер и не Ленин валяются в выстывшем овине. И золота у меня нет. Ха-ха! А может, еще есть?»
Дверь отворилась, и вошел человек в форме казачьего полковника. Коренастый, немного обрюзгший, лицо холодное, сероватое.
«Похож на важную крысу», – подумал Ступичев.
Оставив охрану за дверью, незнакомец присел на деревянный бочонок и протянул Ступичеву папиросы:
– Как головушка, Валерьян Николаевич? Цела?
Ступичев машинально ощупал голову. Над виском запеклась кровь, слепив волосы в корку. Подъесаул поморщился:
– Что-то в последнее время все моим здоровьем интересуются.
– А как же? – полковник закурил. – Это же вы золотишко из Казначейства эвакуировали. Только повезли его куда-то не в ту сторону. Что, темно, наверное, было? Вы и меня не узнаете?
– Вы полковник Федорин?
– Так точно. Начальник штаба Походного атамана Всевеликого Войска Донского. Вы в Степном отряде.
– Слава Богу! – на всякий случай решил отреагировать Ступичев.
– Да это как сказать… Думаю, казачки-то вас за такое воровство не помилуют. Да и для кого крали, для Сиверса? А может, для немцев? Чего молчите?
Валерьян думал. Нужно было сознаваться, но в какой степени?
«Может, попробовать свалить все на второго генерал-квартирмейстера Смолякова, сказав, что он тоже немецкий агент? И что он – главный? А если Смоляков здесь, и другая часть золота тоже? Нет, такой риск не годится. Но если Смолякова в Донском отряде нет, а золото нужно Федорину и Походному атаману для своих целей? Значит, можно попробовать предложить сделку. А если Компот тогда ушел? Дьявол! Это еще хуже!»
– Да оставьте свои умственные выкладки, – лениво отмахнулся Федорин, как бы читая мысли. – Все очень просто: я знаю, что вы работали на немцев. Да-да, знаю. Помешали вам какие-то сопляки, и вы, провалив задание фон Бельке, решили рискнуть сами. Только вот подчищал за вами я. Для немцев вся разница в том, что в первом случае оружие за золотые слитки покупали бы у них красные, а во втором – Походный атаман. Сами понимаете, мне последний вариант гораздо ближе. Шулль – свинья, сделал заказ нам обоим.
Ступичев, застонав, откинулся на спину. Пару минут он так и лежал, смотря в потолок и докуривая папироску, потом решился:
– Ладно. Мне нужны гарантии.
– Вот и славно, – Федорин поднялся с бочки и зябко поправил накинутую на плечи шинель. – А мне нужен виноватый в пропаже, по крайней мере, половины запаса. Смоляков вполне устроит. Итак?
– Вы третьего убили? – вместо ответа быстро спросил Валерьян.
– Нет, он ушел.
Ступичев вновь застонал и попытался встать.
– Срочно отправляйте людей в Берданосовку. Я покажу…
Но Федорин сделал останавливающий жест:
– Да что уж там… Вам доктор нужен. Вот карта. Лучше на ней покажите, объясните, как да что, и будете спасителем восставшего казачества. Не слыхали, в Новочеркасске восстание? Кривянцы да заплавцы город взяли. Н-да… Поспешили они без нас-то… Поспешили.
– Я тоже думаю, что в одиночку город они не удержат. Без кормила любое судно – корыто.
Полковник ухмыльнулся и снова поправил шинель:
– А вы сообразительный малый, господин подъесаул. Пойду распоряжусь, чтобы вас в тепло перевели. Но должен предупредить: одно неверное действие, и схлопочете пулю.
Следующие две ночи после штурма мирные граждане Новочеркасска провели относительно спокойно. Тишину порой нарушали отдельные выстрелы на окраинах, но всеобщий страх перестал витать в воздухе. Небольшие милицейские отряды, состоявшие в основном из новочеркасских казаков, вылавливали большевиков.
Утром второго апреля Лиходедов, насвистывая под нос вальс «На сопках Маньчжурии» с винтовкой на плече направлялся в штаб. На тротуарах и проезжей части валялся мусор, а ветер мел пыльные клубы.
Сегодня Алешка ночевал дома. Когда он в сумерках возник на пороге, мать не узнала его. А потом, вся зареванная, весь вечер металась вокруг с самоваром и разными соленьями.
– Вот припасла к твоему приходу. Уж ждали тебя, ждали, передумали все на свете… Хлеба нет – только картошку ели. Ах ты, моя сыночка!
Отец рассказывал, как красные сгоняли специалистов чинить водопровод, как квартировал у них какой-то надутый индюк из волжских татар – комиссар по финансам.
Алешка похвастался, что летал на аэроплане. На вопросы отвечал, что служил при штабе посыльным, ничего больше не объясняя. Он который раз с благодарностью вспомнил полковника Смолякова, не пустившего его попрощаться в «день отъезда», как называли двенадцатое февраля родители. Тогда федоринские контрразведчики успели заглянуть к ним домой, но, не обнаружив Алексея, проведя наскоро обыск, убрались восвояси: красные уже были на улицах.
– Что ты натворил? – спрашивала мать. – Я же потом целый день убиралась!
Но Алешка соврал, что офицеры перепутали его с другим гимназистом, потерявшим телеграфный аппарат. Это было первое, что пришло ему в голову, но отговорка полностью всех устроила.
Родители пережили «красную Вандею» на удивление тихо. От вынужденных хождений по улицам спасли сделанные к зиме заготовки – картошка, сало, квашеная капуста. Серьезные реквизиции из-за квартиранта прошли стороной. Только раз, перед бегством комиссара, какие-то «грубые и полупьяные приезжие из какой-то Рязани», как выразилась мать, вынесли фарфоровую вазу, серебряные приборы и скатерти.
– Экая мелочь, – негодовал отец, имея в виду ложки и вилки, – а обращает людей в такое лютое скотство!
На Атаманской улице у театральной тумбы стоял Пичугин и наклеивал листовку. Шуркиных рук явно не хватало для удерживания причиндалов для клейки и борьбы с ветром.
– Алешка, ты? Ура! – восторжествовал Шурка.
– Бог в помощь!
– На Бога надейся, а мне… э-э… подержи!
Лиходедов прилепил воззвание и принялся читать вслух:
«К вам, обыватели и казаки, наше последнее слово. Вы пережили уже одну Вандею. Ужасы большевистской резни и террора до сих пор жуткой дрожью пробегают по Новочеркасску и смертельным холодом сжимают ваши сердца… Сколько отцов, мужей, братьев и детей недосчитываетесь вы? Неужели недостаточно? Неужели же вы и до сих пор останетесь безучастными зрителями происходящих событий? Идите в ряды наших войск и помните, что ваша судьба в ваших же собственных руках. Позорно и преступно быть безучастным.
Дон оскорблен. Прислав вам с окрестных станиц своих казаков, он властно требует от каждого стать под ружье. Спасайте свою жизнь и поруганную честь Седого Дона все как один, а не прячьтесь поодиночке в задних дворах ваших домов. Помните, что над нами реют тоскующие тени убитых атаманов и зовут вас очистить Родину от большевистского сора.
Запись производится:
1) В областном правлении.
2) В 6-м батальоне (Реальное училище).
Командующий корпусом Фетисов».
– Дело дрянь, – прокомментировал Шурка текст воззвания. – Фетисов писал лично и запретил редактировать. Надеется, что пафос и эмоциональный надрыв пробудят офицерскую совесть. А она не пробуждается, и все тут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47