— Мне тебя шлепнуть — как два пальца обоссать! Без тебя — с одними детьми — проще... — Я сипло подышал на нее перегаром, давая домыслить сказанное. — Поняла?
Вот теперь она действительно испугалась. Недосказанность заставляет такого навоображать, что и профессиональный садист не придумает. Тут же, пока опять не захотела схитрить, я подсек ее и уложил грудью на пол.
Заткнул каким-то полотенцем рот, быстренько связал руки за спиной, стянул ноги. Потом поднял и осторожно, стараясь не касаться бедер и грудей, усадил на стул. Дети за телевизором ничего пока не услышали. Я плотно затворил кухонную дверь. Хорошо, что стекло в ней с плотным рисунком.
— Слушай внимательно. Мне только надо спокойно поговорить с Володей. — От этих слов глаза ее заметались, и я, решив, что теперь больших забот она мне не доставит, успокоил:
— Не паникуй! Если бы я хотел плохого — караулил бы на лестнице. Так?
Она кивнула.
— Он звонил? Скоро придет?
Я вытащил из ее рта тряпку.
— Чего ты хочешь? — Голос у нее оказался с хрипотцой, уверенный, правда, он немного прерывался, и вроде бы не от страха, а от ненависти.
— Мне нужно вернуть ему одну ценную штуковину.
— Тогда зачем все это? — Она поежилась, заодно проверяя прочность пут.
Быстро ориентируется.
— А затем, что нужно кое-что узнать. Надеюсь, ему хватит ума не доводить меня до крайностей. Так он звонил, что идет?
— Нет. То есть звонил, что задерживается. Будет через час.
— Ладушки. Тем временем ты мне кое-что расскажешь.
— Я ничего не знаю!
— Скажешь, что знаешь. Учти: есть два варианта. В обоих ты подробно отвечаешь. Но в первом я не прикасаюсь ни к тебе, ни к твоим детям, ни к Владимиру. Поняла? Не рискуй. То, что я говорю с тобой не как изверг какой-нибудь, ничего не значит. Твой Вовочка втравил нас... Он втравил меня в хреновую историю. А моя жизнь мне в любом случае дороже, чем твоя или твоих детей. Понимаешь?
— Но я действительно ничего не знаю о его работе!
Правильно было бы сейчас ей хорошенько вмазать, чтобы вспомнила, что деньги, которые ее муженек получает, других подставляя, ей тоже отрабатывать нужно. Еще пару недель назад я, может, так бы и сделал. Но после того, как у меня появилась При, совсем размяк. Не хотелось ее унижать до той степени, когда за это начинают ненавидеть своего мужика.
— Ты понимаешь, что будет... если твои дети просто увидят? Как их мать, связанную, дядька с пистолетом... мучает? Ты что, дура, что ли? Они ж калеки на всю жизнь! Ты про повышенную тревожность что-нибудь слышала? Про ПТС, посттравматический синдром? Они же ссаться в кровать будут до самой старости. Энурез, да? Если, конечно, до нее доживут.
— Заткнись! Сволочь! — Выплеснулась сквозь зубы и, как партизанка, нос в сторону.
Мне вдруг стало смешно. Кухня как стадион — метров восемнадцать.
Забита «мулинексами» и «филипсами». Одна посудомоечная машина чего стоит. Холодильник — как чулан у Катьки. А сволочь, выходит, тот, кто ради всего этого для нее своей шкурой рискует? Нет, иногда я очень понимал тех салаг, которые к коммунистам на выучку идут.
— Ага, сволочь, — согласился я с ней. — Но пока на словах. И я, между прочим, свою жизнь спасаю, а ты — что? Ради чего своими детьми...
— Мама?! Ты там чего? — Вот и они, легки на помине.
Уловили что-то непонятное и примчались. Голосок у девочки, правда, не столько испуганный, сколько удивленный. Пока.
— Ничего-ничего, Светик! — быстро нашлась она. Видно было по всему, что не простая она домохозяйка. — У меня тут гость. Идите в комнату.
— Пашка есть хочет!
— Света! В общем, я скоро. Подождите там!
— Я тоже есть хочу!
— Еще не готово. Сделаю — позову... Дочка, ну будь хорошей девочкой...
— Дети оттопали назад, в комнату, и она прошипела мне:
— Как только такие сволочи, как ты, живут на белом свете! Меня заело:
— Очень просто: они о своих Светочках и Пашках думают, а не только о твоих. — Но тут же ожесточился: какого я перед этой сучкой оправдываюсь? — Короче...
Видимо, мое лицо так изменилось, что она, дернувшись, предпочла приумолкнуть. А мне было отчего измениться в лице. На кухонном подоконнике лежала шикарная пачка фломастеров, а под ней альбом для рисования. И на обложке его было написано неровным детским почерком, что принадлежит он ученице нулевой группы такого-то лицея Светлане Владимировне Катковой.
Катковой!
Значит, мы давно знакомы с курировавшим опыты Гнома-Полянкина подполковником Катковым, только знакомство это до сих пор было несколько односторонним. Он, значит, знал, кто мы с Боцманом такие, а мы принимали его за Артемова. Вот, значит, как.
Выходит, Боцмана спасла случайность. Если бы то покушение на него удалось, то в лицо лже-Артемова знал бы только я. А я бы пух в Тбилиси. И все, концы в воду.
Ясненько. Надо было спешно менять план предстоящего разговора. А для этого неплохо бы хоть немного побольше узнать о противнике.
— Тебя как зовут? — стараясь улыбнуться, спросил я связанную.
— Валя... Валентина Олеговна! — Она почувствовала перемену во мне и, хоть не понимала ее причин, угадала, что лучше больше не залупаться.
— Так где ж, Валюха, твой подполковник до САИП служил? — И напоминающе потыкал пальцем ее бедро. Чтобы не забывала, чье тело сейчас в опасности.
Она правильно поняла момент: за Боцмана я бы сейчас ни ее саму, ни кого другого не пожалел.
Слово за слово, рассказала она мне кое-какие подробности.
При советской власти служил ее муженек в каком-то подразделении Генштаба. Курировал ВДВ — в основном по части политической подготовки.
Такие просветители в те славно-застойные времена любили говорить о том, что как стрелять — учит командир. А вот, дескать, в кого и зачем стрелять — это объясняют они. Но что-то Катков не так объяснил в Тбилиси. Там был приказ разогнать митинг и не допустить беспорядков. Понятия «митинг» и «порядок» в армейской голове не совмещаются. Поэтому разгон митинга десантники, за политико-моральное состояние которых в тот момент отвечал как раз Катков, начали с того, что окружили площадь. Естественно, вышел беспорядок под названием давка. Естественно, у солдатушек, некоторым из которых досталось по мордам, сработал рефлекс стаи. «Они бегут, мы — догоняем!» В результате — жертвы, а символом того периода стали саперные лопатки, которыми десантники орудовали ввиду отсутствия резиновых пуль и брандспойтов.
И Каткова шуганули. Инкриминировали аморалку: Валентина была тогда его секретаршей, но претендовала на роль второй жены. Которой и стала после его увольнения в запас. Семь бед — один ответ, мол. Официально его отстранили от политики, но неофициально продолжали использовать как специалиста по Грузии. А потом вернули на службу — в САИП. Редкий погоревший военный не мечтает о реванше. Мечтал и Катков. Чтобы стать наконец полковником, ему нужна была победа. И не где-нибудь, а именно в Грузии... Тут, на самом интересном месте рассказа его супруги, запиликал домофон.
Это возвращавшийся со службы хозяин открыл дверь подъезда.
Я быстренько сгреб Валентину в охапку и мимо ошарашенных детей утащил в спальню. Уложил на постель, долбанул рукояткой по стоявшему на тумбочке телефону, а потом отвел туда детишек, связывая им наскоро ручонки.
— Это игра такая: мама играла с веревочкой, запуталась, вот и вы теперь запутались. Играем: кто быстрее сам развяжется. Первому — приз! А мы пока с вашим папой поговорим... Ты учти, подруга: большинство заложников гибнет от пуль освободителей! Обеспечь мне полчаса спокойного разговора, и больше ты меня не увидишь.
Лифты нынче быстрые, я только-только успел продемонстрировать мамаше, как крепко, но, не причиняя боли, держу ее дочь, как из прихожей уже донесся встревоженный голос Каткова:
— Валя? Где вы?!
— Все в порядке, родной! — довольно жизнерадостно отозвалась она в полуоткрытую дверь комнаты.
Пацан весело помчался к отцу:
— Папа, папа! Ты принес?
— Все нормально. Толя, — сказал подполковник проводившему его до квартиры охраннику. — Свободен.
— Завтра как обычно? В семь тридцать?
— Разумеется. Ну, Пашуня, что я тебе должен был принести?
Дождавшись, чтобы за охранником-Толей захлопнулась дверь, я появился в прихожей вместе с девочкой. Пистолет, который я держал прямо над ее головой, смотрел в морду папаши:
— Полное спокойствие, Владимир Захарович. Все твои целы, живы-здоровы, а я принес посылку от Мухина.
— Да вы что?! Совсем оборзели?! — И он рефлекторно потянулся рукой под мышку.
— Не рискуй детьми, Катков! — Я бросил ему наручники, и он их машинально поймал. — Ты уже накрутил дел, которых Мухин не прощает. Но еще можешь откупиться! Надень наручники. Живо!
— Володя! С нами все в порядке! Не сопротивляйся... — очень кстати подала голос супруга, и он подчинился, надел наручники. Очень медленно, явно стараясь что-то придумать, но уже поняв, что бесполезно. Даже политработники знают: если вариант не отработан заранее, от экспромтов только лишние жертвы. А он, как и все лампасники, раньше и думать не собирался, что в его играх будут участвовать не только чужие, но и собственные дети.
— Как следует, как следует! Не тяни время! — давил я. — Не пугай своих гаденышей! Света, отведи Пашу к маме. Валентина Олеговна, мы очень надеемся на ваше благоразумие. Успокойте сына. Осторожнее, Катков! Отдаю тебе ожерелье, ты пишешь расписку за Артемова — все!
Я плотно затворил дверь спальни, не отводя ствола от его физиономии.
— Но мы же с ним договорились, с Мухиным! — начал соображать возмущающийся подполковник. Скованные руки он прижимал к груди, явно не теряя надежды погеройствовать. — Договорились на завтра. К чему этот налет?
— Жизнь внесла коррективы. Сядь на пол — боком ко мне, ногами к стене.
— Зачем? Да я и так напишу расписку, о чем речь?!
— Катков! Ты уже облажался. Не усугубляй. Там твоя жена, не моя.
Садись!
Когда он послушался, я зашел со спины и, стиснув его запястья наручниками потуже, вытащил из его наплечной кобуры пистолет.
«Беретта-компакт», неслабо. У меня скоро будет очень разнообразная коллекция огнестрельных трофеев. Потискав его руки, бока, бедра и ноги и убедившись, что другого оружия нет, я открыл его портфель. Увидев, что он забит бумагами и свертками, вывалил все содержимое на пол. Оружия не было.
Поворошил свертки. В одном две пачки долларов, в другом какое-то электронное устройство, запаянное в целлофан. Новенькое.
— Что это?
— Какое твое собачье...
Не дав ему договорить, я хрястнул его кулаком по носу. С хулиганами иначе нельзя. Не понимают они иначе.
— Не груби, гад. Думал, что Мухин в твою ловушку сунется? Да Мухин такой ушлый — то, что вы только еще изобретаете, он уже забыть успел! И даром он не работает. Или ты хочешь, чтобы мы для гарантии и кого-то из твоих прихватили?..
— Это сигнализатор. Емкостный. Там — инструкция...
Я нашел среди бумаг десяток чистых листов, ручку и протянул это сидевшему на полу холла-прихожей Каткову. Потом достал из своей сумки ожерелье Тамары.
— Смотри: вот эта висюлька, которую ты нам всучил, правильно?
Правильно, спрашиваю?
— Я не специалист, не ювелир. Может, это подделка?
— Как? Ты мне не веришь? Тогда слушай внимательно: в Мухе до сих пор столько препаратов, которыми его твой Гном напичкал, что ему и к твоей Вальке воспылать — как нечего делать! А ей — к нему. Он ведь у Гнома не только бумаги уволок. Позвать Муху? Его там с трудом удерживают. Так рвется к телу. Его и на тебя самого хватит. А времени у нас до полвосьмого утра.
Ты все понял?
— Да. Не надо! Я понял. Что я должен?
— Это то ожерелье?
— Да-да, это то самое ожерелье! Но какие же вы сволочи, какие сволочи...
Очень прочувствованно он это сказал. Очень. Эти люди почему-то свято уверены, что творимое ими с другими никогда не обернется против них самих.
Впрочем, не только они. Знавал я депутата, который призывал сбросить на Чечню атомную бомбу, но очень возмущался, когда братки сожгли его собственную дачку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65