На этом плане был нарисован Мухой и тот ход, по которому он оттуда сбежал. И не надо быть разведчиком, чтобы понять: ход, по которому можно сбежать, годится и для того, чтобы по нему прийти. А вот для того, чтобы, отправляясь в гости незваным, не напороться на засаду, предпочтительно быть разведчиком...
* * *
Боцману с Артистом хватило двухчасового наблюдения за тем сарайчиком, в котором некогда находилась запасная тачка Девки, чтобы понять: хозяева казематов сделали выводы из бегства Мухи. Телекамеры, емкостные датчики и хитрая сигнализация свидетельствовали, что ход старательно заблокирован.
— Ну что ж... Теперь все зависит от того, насколько точно Муха нарисовал свои дополнения на плане, — задумчиво проговорил Пастух, разложив чертежи и заметки Олега на столе в офисе агентства «MX плюс». — И насколько точно он понял характер этой Девки.
— Дело даже не в ней, — уточнил Док. — Дело, скорее, в самом характере этого подземного заведения. Психология тюремщиков: они максимум внимания уделяют борьбе с возможным побегом.
— Согласен. — Боцман, уже уловивший, что от него потребуется, доставал из стенного шкафа телекамеру на гибком оптоволоконном кабеле и все необходимые к ней приложения. — К тому же под землей вверх не смотрят.
* * *
Зима в тот год на северо-западе Подмосковья выдалась не очень снежной.
Снег шел часто, но небольшими порциями. Выпадет — подтает, выпадет — подтает. Поэтому перемещаться по нему было легко, не проваливаясь и почти не оставляя следов. В подсвеченном от наста предрассветном сизом сумраке бесшумно скользили четыре силуэта. Так невесомо скользят тени от фар проезжающих за деревьями редких автомашин. Сливаясь с природой, четыре смутные фигуры в зимнем камуфляже, двигающиеся с беспощадной грацией охотящихся хищников, показались бы очень странными на окраине безобидного полудачного поселка. Если бы они кому-нибудь показались. Но удивляться их странности было некому. Бесформенные фигуры тихо плыли, словно не касаясь почвы, потом замирали, концентрировались, приобретая конкретные очертания, и вдавливали себе под ноги тонкие штыри. Благодаря тому что были они сделаны из особо прочного сплава, эти тусклые вороненые «соломинки» прокалывали и просверливали наст и почву, как бумагу. Словно намеревались пустить здесь корни.
— Боцман, есть! — прошелестел голос Артиста между хрипами колготящихся и ночью радиолюбительских станций.
Одна из теней отпочковалась от воткнутого в наст «стебля» и растаяла, а на ее месте материализовалась другая фигура. Она сгустилась из смутной тучки, поводя лупоглазой, как у насекомого, головой. Потом окуляры ночного видения наклонились, и из сумки на боку фигуры выполз тонкий хоботок. Он присосался к «стеблю», влез в него и по нему нырнул вниз, под ноги.
— Пастух! Все точно, — доложил Боцман. — Вижу одного. Дремлет. Загиб через пять-шесть метров точно на север. Дверь — четыре к югу.
— Принял. Артист — десять метров на север. Док — четыре метра на юг.
— Есть, десять метров на север, — будто эхо ответило и тут же повторилось:
— Есть, четыре метра на юг.
* * *
Много чего приходится делать солдату. И бегать, и стрелять, и управлять всякой мото-теле-и электронной техникой. И, естественно, рисковать жизнью. Но самое мерзкое для солдата — то, что противнее, а может, и пострашнее даже, чем посвист пуль над втиснутой в грязь головой, — вид приготовленной к работе лопаты. Копать, закапываясь, окапываясь, откапывая и подкапывая, — страшная, мерзкая и гнусная составляющая доли солдатской. Всегда мерзкая, в любое время года и суток. Но копать ночью, зимой, в лесу, да еще так, чтобы получалось беззвучно, — это вообще адовы муки. Тем более жутко это делать в современном подмосковном лесу. У него своя кошмарная специфика. Артист выковыривал из заледеневшей прелой листвы пластмассовые бутыли, жесткие тряпки страшного вида и вызывающей рвотные позывы осклизкости, запчасти от автомашин, ошметки АГВ, холодильников, телевизоров и унитазов. Все это Артист извлекал совершенно бесшумно. Но — такова сила таланта — владеющие им чувства прорывались в эфир. Они растекались вокруг такой густой злобой, что даже кустарник сочувственно замер, опасаясь нечаянным шорохом спровоцировать свое полное искоренение.
Копать, когда от осторожности и тишины зависит вся операция, бывает поопаснее, чем разминировать стокилограммовый фугас.
— Артист, — ради психотерапии Док решил нарушить радиомолчание. — А что тебя у «Чичиков» доставало больше: пыль или грязь?
Артист сразу вспомнил и плотные, как воды Мертвого моря, клубы чеченской пыли, и скользкие, тяжелые, как тонны свежей рыбы, пласты тамошней грязи. Закон вытеснения сработал: большая ненависть погасила меньшую.
— Понял, — отозвался Артист. — Я в порядке.
Док, привыкший к грязи и нежности человечьих внутренностей, работал спокойнее. Он первым добрался до плотно слежавшихся просмоленных бревен и осторожно приподнял их комбинированными кусачками-разжимателями из арсенала спасателей МЧС. Из недр вырвался желтоватый теплый луч.
Боцман, оберегавший руки для тонкой работы с электроникой, тут же просунул в щель телекамеру на световолоконном кабеле. Осмотрев все внизу, он отложил телекамеру и достал из широко разинувшего пасть спецкофра набор зажимчиков, иголочек и проводков. Часть из них он оставил в руке, кое-что разложил по наружным кармашкам комбеза, а кое-что зажал в губах. Кивнул Доку и нырнул в узкую, дышащую теплом и табачным дымком дыру в земле.
Переводивший дух Док тут же уселся на его ноги, оставшиеся снаружи.
Часовой, располагавшийся в выдолбленной в стене нише подземного хода, был защищен мешками с песком со всех сторон. Откуда бы ни совершилось нападение — слева от ведущего к люку в сарае хода, справа ли от броневой двери подземелья, — он успевал подать сигнал тревоги и положить сколько угодно нападающих. А тревога и шум мгновенно превращали казематы Гнома в неприступную крепость. Муха в своем беглом отчете упомянул, сколько там всякого оружия. Оно, вкупе с покровительством спецслужбы, делало казематы и заключенного в них Муху недостижимыми.
Не повезло часовому. Он оказался слишком хорошо защищенным, чтобы можно было рискнуть и попытаться оставить его в живых. Мало того, с часового не сводила окуляра присобаченная на кронштейне над массивной стальной дверью телекамера. Подключившийся к ее кабелю Боцман получил ту же картинку, которая шла на монитор располагавшегося в глубине каземата диспетчера. Скоммутировав провода и отводы от портативной видеокамеры, Боцман несколько минут наблюдал на ее визире за тем, как доблестный часовой несет службу. А нес он ее прямо-таки с неестественной бдительностью. Так напряженно всматриваются и вслушиваются только перепуганные салаги. И то в первые минуты после того, как останутся на посту в одиночестве. А еще так неусыпно несут службу истовые служаки, которые теоретически чутче и бдительнее любого датчика или робота. Теоретически, потому что в жизни такие часовые не встречаются. Нудное и однообразное сидение усыпит кого угодно. Но этот часовой был иным. Нереальным. Он всматривался и вслушивался в пустоту и беззвучие подземного коридора так, будто здесь вот-вот должна была решиться вся его судьба. Так оно и было. Но ведь он не мог об этом знать! Стало быть, понял Боцман, таково в действии то самое, влюбляющее раба в хозяина снадобье, над которым трудился Гном.
«Сволочь, — мысленно обозвал его Боцман. Он уже вылез из щели. Док с предельной осторожностью зажал между бревнами рычаг, опустил их на место и понес комбинированное приспособление из арсенала спасателей Артисту. Боцман в одиночку, не столько слыша, сколько чувствуя соседство растворившихся рядом друзей, всматривался в экран и вслушивался в тишину линии связи. — Сволочь ты, Гном. Из-за тебя убивать придется!»
Вот чем плохи истовые служаки: их трудно обмануть или поймать на слабости. Их приходится убивать.
Вот чем страшно время, в которое выпало жить Боцману и его друзьям: плодимые общественными катаклизмами мафиози и отморозки ведут свои войны, втягивая в них всех. А закон суматошно мечется над схватками, как бестолковый из-за двуголовости орел. И клюет он обычно больнее не тех, кого следовало. Чтобы выжить, чтобы спасти друга, и нормальным людям приходится уподобляться тем, кто по ту сторону закона. Невелик выбор: либо спасайся беззаконием, либо погибай.
В леске чуть-чуть, еле заметно, посветлело.
«Первый, я — центральный пост, — раздался не по-ночному четкий голос в подключенном к проводам наушнике Боцмана. — Проверка связи».
«Я — Первый, — ответил откуда-то столь же бдительный голос. — Связь в порядке».
«Второй, — позвал голос с центрального поста. — Проверка связи».
Часовой на экранчике видеокамеры Боцмана машинально поправил фасолину микрофона возле губ и отозвался:
«Я — Второй. Связь в порядке. Непонятные шумы по направлению к люку».
«Понял: непонятные шумы в направлении люка. Второй, как давно эти шумы?»
«Минуты три-четыре».
«Понял. Высылаю патруль».
— Пастух! — позвал Боцман. — К Доку и Артисту идут гости.
— Понял, — ответил командир. — Вы там успели?
— Наши маленькие друзья дома, — с натугой ответил Артист, вылезая из хода и укладывая с помощью Дока бревна на место. — Ждут-с.
Боцман отвел глаза от часового в визире видеокамеры и на своем экранчике увидел, как медленно и бесшумно приотворилась на мгновение массивная дверь. Из-за нее выскользнул невысокий крепыш в светлом чистеньком летнем камуфляже. Он настороженно осмотрелся, убедился, что все безопасно и часовой на месте, потом позвал товарища. Дверь приоткрылась еще раз, вышел второй, и стальная плита за ним опять плотно закрылась.
«Четко службу несут, — подумал Боцман. — Что делает с нашими разгильдяями медицина! Страшно смотреть».
Двое патрулей по стеночке, грамотно подстраховывая друг друга, прошли мимо часового и скрылись за углом.
«Я — Второй. Патруль прошел», — доложил часовой диспетчеру.
— Артист, патрули в брониках, — сообщил Боцман. — ПМы в руках на взводе. Очень аккуратные хлопцы.
— Понял тебя, — отозвался Артист с сожалением. И у него до последней минуты была надежда обойтись без стрельбы.
"Понял, Второй... Что там у вас? Откуда свежая земля? — Встревоженный диспетчер не отключился от связи с часовым, и было слышно то, что он говорил патрулю в рацию:
— Какая еще нора?.. Крот? Какие, на хрен, могут быть сейчас кроты? Ты их видишь?.. Уверен, что это они? Февраль же, на хрен. Они спать должны!.. Тепло от ламп? Подтаяло?.. — Голос с центрального поста стал спокойнее. — Ну ладно. Понял. Возвращайтесь".
— Пастух! Они возвращаются, — доложил Боцман и, готовясь, коснулся кончиками пальцев клавиш коммутатора.
— Артист, Док! Готовы? — возникая из мрака рядом с Боцманом, спросил Пастух.
— Так точно, — опять с натугой, теперь оттого, что опять раздвигал и поднимал бревна, отозвался Артист.
— С Богом! — подал сигнал Пастух, берясь обеими руками за рычаг из титанового сплава.
Патрули встали перед камерой наблюдения, закрепленной над дверью.
За массивной сталью чуть слышно клацнул электрозамок.
Боевики вышли из поля зрения камеры и потянули дверь на себя.
Боцман пробежался пальцами по клавишам. Цепь, идущая от телекамеры над дверью в каземат, разомкнулась, и на монитор диспетчера пошла запись с видеокамеры: пустой проход, спокойно, но бдительно несущий в своей норе службу часовой.
А в реальности часовой, машинально проводивший взглядом патрулей, повернулся в ту сторону, откуда они пришли, и увидел, как из-за поворота выскользнули Артист и Док. Его рука, державшая рукоять настороженно взведенного АКМ, сжалась, его губы чуть округлились, набирая воздух для возгласа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
* * *
Боцману с Артистом хватило двухчасового наблюдения за тем сарайчиком, в котором некогда находилась запасная тачка Девки, чтобы понять: хозяева казематов сделали выводы из бегства Мухи. Телекамеры, емкостные датчики и хитрая сигнализация свидетельствовали, что ход старательно заблокирован.
— Ну что ж... Теперь все зависит от того, насколько точно Муха нарисовал свои дополнения на плане, — задумчиво проговорил Пастух, разложив чертежи и заметки Олега на столе в офисе агентства «MX плюс». — И насколько точно он понял характер этой Девки.
— Дело даже не в ней, — уточнил Док. — Дело, скорее, в самом характере этого подземного заведения. Психология тюремщиков: они максимум внимания уделяют борьбе с возможным побегом.
— Согласен. — Боцман, уже уловивший, что от него потребуется, доставал из стенного шкафа телекамеру на гибком оптоволоконном кабеле и все необходимые к ней приложения. — К тому же под землей вверх не смотрят.
* * *
Зима в тот год на северо-западе Подмосковья выдалась не очень снежной.
Снег шел часто, но небольшими порциями. Выпадет — подтает, выпадет — подтает. Поэтому перемещаться по нему было легко, не проваливаясь и почти не оставляя следов. В подсвеченном от наста предрассветном сизом сумраке бесшумно скользили четыре силуэта. Так невесомо скользят тени от фар проезжающих за деревьями редких автомашин. Сливаясь с природой, четыре смутные фигуры в зимнем камуфляже, двигающиеся с беспощадной грацией охотящихся хищников, показались бы очень странными на окраине безобидного полудачного поселка. Если бы они кому-нибудь показались. Но удивляться их странности было некому. Бесформенные фигуры тихо плыли, словно не касаясь почвы, потом замирали, концентрировались, приобретая конкретные очертания, и вдавливали себе под ноги тонкие штыри. Благодаря тому что были они сделаны из особо прочного сплава, эти тусклые вороненые «соломинки» прокалывали и просверливали наст и почву, как бумагу. Словно намеревались пустить здесь корни.
— Боцман, есть! — прошелестел голос Артиста между хрипами колготящихся и ночью радиолюбительских станций.
Одна из теней отпочковалась от воткнутого в наст «стебля» и растаяла, а на ее месте материализовалась другая фигура. Она сгустилась из смутной тучки, поводя лупоглазой, как у насекомого, головой. Потом окуляры ночного видения наклонились, и из сумки на боку фигуры выполз тонкий хоботок. Он присосался к «стеблю», влез в него и по нему нырнул вниз, под ноги.
— Пастух! Все точно, — доложил Боцман. — Вижу одного. Дремлет. Загиб через пять-шесть метров точно на север. Дверь — четыре к югу.
— Принял. Артист — десять метров на север. Док — четыре метра на юг.
— Есть, десять метров на север, — будто эхо ответило и тут же повторилось:
— Есть, четыре метра на юг.
* * *
Много чего приходится делать солдату. И бегать, и стрелять, и управлять всякой мото-теле-и электронной техникой. И, естественно, рисковать жизнью. Но самое мерзкое для солдата — то, что противнее, а может, и пострашнее даже, чем посвист пуль над втиснутой в грязь головой, — вид приготовленной к работе лопаты. Копать, закапываясь, окапываясь, откапывая и подкапывая, — страшная, мерзкая и гнусная составляющая доли солдатской. Всегда мерзкая, в любое время года и суток. Но копать ночью, зимой, в лесу, да еще так, чтобы получалось беззвучно, — это вообще адовы муки. Тем более жутко это делать в современном подмосковном лесу. У него своя кошмарная специфика. Артист выковыривал из заледеневшей прелой листвы пластмассовые бутыли, жесткие тряпки страшного вида и вызывающей рвотные позывы осклизкости, запчасти от автомашин, ошметки АГВ, холодильников, телевизоров и унитазов. Все это Артист извлекал совершенно бесшумно. Но — такова сила таланта — владеющие им чувства прорывались в эфир. Они растекались вокруг такой густой злобой, что даже кустарник сочувственно замер, опасаясь нечаянным шорохом спровоцировать свое полное искоренение.
Копать, когда от осторожности и тишины зависит вся операция, бывает поопаснее, чем разминировать стокилограммовый фугас.
— Артист, — ради психотерапии Док решил нарушить радиомолчание. — А что тебя у «Чичиков» доставало больше: пыль или грязь?
Артист сразу вспомнил и плотные, как воды Мертвого моря, клубы чеченской пыли, и скользкие, тяжелые, как тонны свежей рыбы, пласты тамошней грязи. Закон вытеснения сработал: большая ненависть погасила меньшую.
— Понял, — отозвался Артист. — Я в порядке.
Док, привыкший к грязи и нежности человечьих внутренностей, работал спокойнее. Он первым добрался до плотно слежавшихся просмоленных бревен и осторожно приподнял их комбинированными кусачками-разжимателями из арсенала спасателей МЧС. Из недр вырвался желтоватый теплый луч.
Боцман, оберегавший руки для тонкой работы с электроникой, тут же просунул в щель телекамеру на световолоконном кабеле. Осмотрев все внизу, он отложил телекамеру и достал из широко разинувшего пасть спецкофра набор зажимчиков, иголочек и проводков. Часть из них он оставил в руке, кое-что разложил по наружным кармашкам комбеза, а кое-что зажал в губах. Кивнул Доку и нырнул в узкую, дышащую теплом и табачным дымком дыру в земле.
Переводивший дух Док тут же уселся на его ноги, оставшиеся снаружи.
Часовой, располагавшийся в выдолбленной в стене нише подземного хода, был защищен мешками с песком со всех сторон. Откуда бы ни совершилось нападение — слева от ведущего к люку в сарае хода, справа ли от броневой двери подземелья, — он успевал подать сигнал тревоги и положить сколько угодно нападающих. А тревога и шум мгновенно превращали казематы Гнома в неприступную крепость. Муха в своем беглом отчете упомянул, сколько там всякого оружия. Оно, вкупе с покровительством спецслужбы, делало казематы и заключенного в них Муху недостижимыми.
Не повезло часовому. Он оказался слишком хорошо защищенным, чтобы можно было рискнуть и попытаться оставить его в живых. Мало того, с часового не сводила окуляра присобаченная на кронштейне над массивной стальной дверью телекамера. Подключившийся к ее кабелю Боцман получил ту же картинку, которая шла на монитор располагавшегося в глубине каземата диспетчера. Скоммутировав провода и отводы от портативной видеокамеры, Боцман несколько минут наблюдал на ее визире за тем, как доблестный часовой несет службу. А нес он ее прямо-таки с неестественной бдительностью. Так напряженно всматриваются и вслушиваются только перепуганные салаги. И то в первые минуты после того, как останутся на посту в одиночестве. А еще так неусыпно несут службу истовые служаки, которые теоретически чутче и бдительнее любого датчика или робота. Теоретически, потому что в жизни такие часовые не встречаются. Нудное и однообразное сидение усыпит кого угодно. Но этот часовой был иным. Нереальным. Он всматривался и вслушивался в пустоту и беззвучие подземного коридора так, будто здесь вот-вот должна была решиться вся его судьба. Так оно и было. Но ведь он не мог об этом знать! Стало быть, понял Боцман, таково в действии то самое, влюбляющее раба в хозяина снадобье, над которым трудился Гном.
«Сволочь, — мысленно обозвал его Боцман. Он уже вылез из щели. Док с предельной осторожностью зажал между бревнами рычаг, опустил их на место и понес комбинированное приспособление из арсенала спасателей Артисту. Боцман в одиночку, не столько слыша, сколько чувствуя соседство растворившихся рядом друзей, всматривался в экран и вслушивался в тишину линии связи. — Сволочь ты, Гном. Из-за тебя убивать придется!»
Вот чем плохи истовые служаки: их трудно обмануть или поймать на слабости. Их приходится убивать.
Вот чем страшно время, в которое выпало жить Боцману и его друзьям: плодимые общественными катаклизмами мафиози и отморозки ведут свои войны, втягивая в них всех. А закон суматошно мечется над схватками, как бестолковый из-за двуголовости орел. И клюет он обычно больнее не тех, кого следовало. Чтобы выжить, чтобы спасти друга, и нормальным людям приходится уподобляться тем, кто по ту сторону закона. Невелик выбор: либо спасайся беззаконием, либо погибай.
В леске чуть-чуть, еле заметно, посветлело.
«Первый, я — центральный пост, — раздался не по-ночному четкий голос в подключенном к проводам наушнике Боцмана. — Проверка связи».
«Я — Первый, — ответил откуда-то столь же бдительный голос. — Связь в порядке».
«Второй, — позвал голос с центрального поста. — Проверка связи».
Часовой на экранчике видеокамеры Боцмана машинально поправил фасолину микрофона возле губ и отозвался:
«Я — Второй. Связь в порядке. Непонятные шумы по направлению к люку».
«Понял: непонятные шумы в направлении люка. Второй, как давно эти шумы?»
«Минуты три-четыре».
«Понял. Высылаю патруль».
— Пастух! — позвал Боцман. — К Доку и Артисту идут гости.
— Понял, — ответил командир. — Вы там успели?
— Наши маленькие друзья дома, — с натугой ответил Артист, вылезая из хода и укладывая с помощью Дока бревна на место. — Ждут-с.
Боцман отвел глаза от часового в визире видеокамеры и на своем экранчике увидел, как медленно и бесшумно приотворилась на мгновение массивная дверь. Из-за нее выскользнул невысокий крепыш в светлом чистеньком летнем камуфляже. Он настороженно осмотрелся, убедился, что все безопасно и часовой на месте, потом позвал товарища. Дверь приоткрылась еще раз, вышел второй, и стальная плита за ним опять плотно закрылась.
«Четко службу несут, — подумал Боцман. — Что делает с нашими разгильдяями медицина! Страшно смотреть».
Двое патрулей по стеночке, грамотно подстраховывая друг друга, прошли мимо часового и скрылись за углом.
«Я — Второй. Патруль прошел», — доложил часовой диспетчеру.
— Артист, патрули в брониках, — сообщил Боцман. — ПМы в руках на взводе. Очень аккуратные хлопцы.
— Понял тебя, — отозвался Артист с сожалением. И у него до последней минуты была надежда обойтись без стрельбы.
"Понял, Второй... Что там у вас? Откуда свежая земля? — Встревоженный диспетчер не отключился от связи с часовым, и было слышно то, что он говорил патрулю в рацию:
— Какая еще нора?.. Крот? Какие, на хрен, могут быть сейчас кроты? Ты их видишь?.. Уверен, что это они? Февраль же, на хрен. Они спать должны!.. Тепло от ламп? Подтаяло?.. — Голос с центрального поста стал спокойнее. — Ну ладно. Понял. Возвращайтесь".
— Пастух! Они возвращаются, — доложил Боцман и, готовясь, коснулся кончиками пальцев клавиш коммутатора.
— Артист, Док! Готовы? — возникая из мрака рядом с Боцманом, спросил Пастух.
— Так точно, — опять с натугой, теперь оттого, что опять раздвигал и поднимал бревна, отозвался Артист.
— С Богом! — подал сигнал Пастух, берясь обеими руками за рычаг из титанового сплава.
Патрули встали перед камерой наблюдения, закрепленной над дверью.
За массивной сталью чуть слышно клацнул электрозамок.
Боевики вышли из поля зрения камеры и потянули дверь на себя.
Боцман пробежался пальцами по клавишам. Цепь, идущая от телекамеры над дверью в каземат, разомкнулась, и на монитор диспетчера пошла запись с видеокамеры: пустой проход, спокойно, но бдительно несущий в своей норе службу часовой.
А в реальности часовой, машинально проводивший взглядом патрулей, повернулся в ту сторону, откуда они пришли, и увидел, как из-за поворота выскользнули Артист и Док. Его рука, державшая рукоять настороженно взведенного АКМ, сжалась, его губы чуть округлились, набирая воздух для возгласа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65