– С какой бы стати я тебя убил, сама подумай? Ты мне верна, а я тебя люблю. Давай-ка лучше возляжем на постель, моя возлюбленная Дездемона.
С этими словами Отелло нежно обнял ее и стал склонять к расстеленной двуспальной кровати под балдахином. Дездемона выскользнула из его рук, попробовала вернуть супруга к тексту.
– Но ты меня пугаешь. Ты зловещ, когда вращаешь в бешенстве глазами. И, как я ни чиста перед тобой, мне страшно.
А так как партнер не подал ответную реплику, она нерешительно продолжила:
– Единственный мой грех – любовь к тебе. Тут Отелло полагалось, дико вращая глазами и скрежеща зубами, выкрикнуть:
– За это ты умрешь!
И, выставив руки, показать залу, как через несколько минут он станет душить любимую юную жену, заподозренную в неверности. Но вместо положенной страсти, которую пожирает ярость, режиссер увидел на лице артиста нежнейшую улыбку.
– Я это знаю, любовь моя. – Отелло заговорил тем глубоким проникновенным голосом, ради которого ему и досталась главная роль. Он снова нежно обнял супругу и уже более настойчиво повлек ее к расстеленному ложу, приговаривая при этом:
– А потому скорей возляжем на постель, пока нас не прогнал наш главный режиссер. Я так хочу тебя, о Дездемона. Так будь моей немедленно и здесь!
Это уже не лезло ни в какие ворота.
Режиссер, услышав идиотскую реплику про себя самого, застучал карандашом по столику, поднялся и прекратил репетицию.
– Отелло, что вы несете?! Откуда этот похабный текст? Вы что, пьяны?
Отелло и в самом деле пошатывало. Это агрессивность, соединенная с чувством сценического долга, сражалась с внезапно охватившими его любовными устремлениями.
– Придите в себя, Отелло. Помойте лицо холодной водой, что ли. На сегодня – все. Завтра повторяем еще раз.
Он не мог снять этого актера с роли, потому что уже через три дня должен был показать спектакль руководству района, а замены Отелло у него не было.
В темном подвале терял последние силы счастливый Савва. Ему все-таки удалось предотвратить убийство несчастной женщины. Хотя бы на сегодня.
Забавно, что, имея возможность в любую минуту ему позвонить, Ксения прислала письмо. Она и раньше, когда они изображали дружную супружескую чету, нередко в случае мелких ссор предпочитала объясняться с помощью эпистолярного жанра. Беневоленский до сих пор хранил в личном архиве прозрачную папочку с ее писульками. Всего несколько лет назад они представлялись ему большой ценностью.
Нынешняя же записка гласила:
Гошенька!
Прости, что обращаюсь к тебе так сухо – понимаю, что права назвать тебя «мой любимый» не имею. Хотя ощущаю необходимость сказать тебе именно эти слова.
Я много передумала за время парижской жизни и, как мне кажется, переменилась. Теперь мне стыдно и больно вспоминать ту взбалмошную дуру, коей я была в Москве. Поверь, я пишу это искренне. У меня было много возможностей здесь осесть навсегда, но каждый раз останавливал твой образ, который всегда жил со мной. Да, это именно так: моя записка – запоздалое объяснение тебе в любви. Понимаю, что не имею прав ожидать ответного чувства, но хочу верить хотя бы в твое прощение. Если ты позволишь поселиться в нашей московской квартире, я буду счастлива уже и этим. А может быть, мы сумеем сложить и остальное.
Твоя К.
Дочитав до конца, Георгий Иванович отодвинул записку в сторону. Лучше подумать о ней вечером, чтобы понять, что нынче желает его умная супруга. А сейчас у него было слишком много других, более серьезных дел.
Тем более, что пора было выезжать на презентацию нового фонда, идею которого удалось пробить через две думы – Петербургскую и Российскую.
Проверка помещений на безопасность была для команды Андрея Кирилловича делом обыденным и хорошо отработанным. Этим его люди заниматься умели. Сам же он спустился под сцену, куда в первой половине дня те же его люди поместили странного гражданина, якобы сумевшего вывести студента из камеры. Гражданин не оказывал никакого сопротивления: ни физического, ни психологического. Скорей всего, надежда сделать такого человека своим сотрудником должна была превратиться в пустышку, но приказы шефа он привык исполнять.
Человек лежал на мате, голова его по-прежнему была засунута в мешок из дерюги, и было непонятно, спит этот человек или находится в странной прострации, как объявили ему люди.
– Здравствуйте, – заговорил с ним Андрей Кириллович, подойдя к лежащему ближе, – Я пришел извиниться за те несколько неприятных часов, которые вам доставили. Сейчас вас освободят, но я очень прошу оставаться на месте и выслушать мои предложения.
Лежащий человек никак не отреагировал на эти слова, и Андрей Кириллович решил дотронуться до его рук, соединенных «браслетами».
– Вы меня слышите?
Лежащий продолжал играть в молчанку.
– Что ж, воля ваша. Я все равно вас освобождаю. И ни к чему принуждать вас не стану. Да и вы, судя по всему, не тот человек, которого можно к чему-то вынудить.
Он развязал тесемки, которые крепили мешок, снял его, освободил руки. Однако человек продолжал безмолвно лежать в той же позе.
И что-то Андрею Кирилловичу в его застывшем лице сильно не понравилось. Что-что, а умирающих от ран он навидался немало. У этого очень тощего человека было такое лицо, какое приобретает именно умирающий – в тот момент, когда силы из него уже вышли, душа летит к Богу, страсти улеглись и черты разгладились, но жизнь еще теплится. Так сказать, промежуточное состояние – между агонией и клинической смертью.
Он с трудом нашел пульс, который едва прощупывался.
Не хватало еще мокруху вешать на свою службу! Можно, правда, отговориться, что инфарктника подкинул кто-то другой, а они его просто обнаружили, обходя помещения.
Надо было что-то быстро решать. И Андрей Кириллович выпрямился, вынул трубку, однако человек неожиданно открыл глаза, окинул его туманным взором и, едва ворочая языком, пробормотал:
– Неба, березу, босиком…
Может быть, и не то он выговаривал, но так уж расслышал Андрей Кириллович. Похоже, его люди были правы, когда докладывали про странную прострацию.
– Водки, коньяка – можно? – спросил начальник службы безопасности, но странный тип снова прикрыл глаза.
Это движение ресниц Андрей Кириллович понял как знак согласия.
Он вынул из внутреннего нагрудного кармана трехсотпятидесятимиллилитровую металлическую фляжку с коньяком, и, свинтив крышку, приложил ко рту умирающего. Не поможет, так не повредит.
Человек ощутил вкус влаги на губах, облизнул их и несколько раз мотнул головой. В мотании этом уже была кое-какая энергия. Значит, помогает, хоть он и отказывается.
Андрей Кириллович снова поднес фляжку к губам человека и заставил его сделать несколько небольших глотков.
– Ну, как теперь? Вам лучше? – спросил он заботливо.
– Спасибо. Мне действительно стало лучше, – ответил тот и сел.
«Как-то слишком быстро он стал оживать.», – подумал Андрей Кириллович.
– Теперь, Может быть, поговорим?
– Поговорим? – переспросил человек. – О чем?
– Для начала – ваши имя и отчество. Можете настоящие или какие хотите. Меня, кстати, зовут Андрей Кириллович.
– Савва Тимофеевич. – Это он произнес, уже поднимаясь.
Подумать только, что могут сделать с человеком несколько глотков коньяка!
– Тут где-то должен быть выход… Мне нужно скорей отсюда уйти.
– Конечно, уйдете, Савва Тимофеевич! Никто вас неволить не станет. Но сначала давайте поговорим.
– Там, наверху, плохо. Оттуда опять идет энергия убийства… Я должен идти.
– Да вы не беспокойтесь так, там без вас все сделают. А вы мне лучше скажите, вы на самом деле сумели вывести юношу из камеры? Просто: «да» или «нет». И если «да», то как у вас это чудо получилось?
В голове у Саввы в это время уже бурлила огромная мешанина. Коньяк на его обессилевшее тело оказал такое же воздействие, как бензин, который плеснули в догорающий костер. Он ощутил присутствие массы людей поблизости наверху и два страшных намерения – кто-то кого-то снова собирался убивать. И он должен был немедленно отсюда выйти, чтобы пресечь эти планы.
– Хоть бы поделились, как у вас это получилось, – настаивал Андрей Кириллович.
– Поделиться? – переспросил Савва все более крепнущим голосом. – Хорошо, пожалуйста…
И словно в ответ Андрей Кириллович неожиданно для самого себя поднял странную Саввину шляпу, протянул ему, а потом сказал, распахивая двери:
– Проходите, Савва Тимофеевич. Там несколько темных ступенек, не споткнитесь.
Савва сразу направился к двери, и он пошел за ним следом.
«Что же я делаю? – спросил самого себя начальник службы безопасности. – Ведь я должен высказать ему наше предложение».
Но Савва уже стремительно выходил в заполненный публикой зал.
Выстрел быка Секи
Сека вошел в здание Дворца культуры, как его инструктировали, за двадцать минут но начала действа, когда люди шли уже потоком и он не засвечивался. Нашел дверь, куда ему нужно будет войти за пять минут до начала, взял в буфете банку слабоалкогольного джина с тоником.
В нужную минуту он толкнул нужную дверь и вошел в тесное, пропахшее пылью помещение. Когда-то здесь помещался киномеханик со своей техникой.
Техника в полуразобраном виде стояла и сейчас. Но он сюда пришел не кино показывать. Отодвинув кучу размалеванных картонных игрушек, Сека приподнял бархатную занавеску и вынул из-под нее две части современного снайперского ружья с лазерным наведением. Теперь его делом было отыскать в третьем ряду того, на кого он должен был нацелить это ружье.
«Сначала тот человек вмажет по этой гниде, Беневоленскому. И тогда сразу ты стреляешь в его затылок. Или в висок. Или в лоб. Как уж получится. После этого, оставив ружье, спокойно уходишь вместе с разбегающейся в страхе толпой». Сека твердо запомнил слова заказчика.
Он прильнул к маленьким окошечкам, через которые в хорошие времена иногда показывали здесь кино, нашел свою мишень и после этого быстро собрал ружье.
Сека был парень конкретный. Задания он выполнял аккуратно. И этот карабин трогал, только засунув руки в перчатки. Он еще раз примерился, теперь уже глядя в оптический прицел на того идиота, который собрался стрелять с края третьего ряда. Смертник выглядел вполне обыкновенно, ничем в глаза не бросался. Рядом с ним было пустое место. Потом туда сел какой-то длинный и очень тощий мужик, который тут же стал разговаривать с его мишенью.
Презентация нового фонда «Обеспеченная старость» предполагалась как большое эстрадное шоу с участием нескольких популярных звезд, Беневоленский, как всегда, предпочитал оставаться в тени. Однако на сцене показаться на несколько минут был должен. Официально фонд делился на три части: федеральные вложения, городские и вложения частных лиц, то есть будущих пенсионеров. Им была обещана вторая пенсия, раза в два больше исчисленного прожиточного минимума. Председателем попечительского совета фонда Беневоленский поставил известного, но очень глупого актера с лицом крупного государственного деятеля. Последние годы он изображал в фильмах положительных президентов. Этот актер и вел сегодняшнее действо. Был еще и директор-распорядитель, которого тоже подобрал Беневоленский. Такое он придумал когда-то правило. Покупать не компании, а их менеджеров.
Пригласительные билеты были разосланы людям предпенсионного возраста, но, естественно, далеко не всем, а лишь тем, кто был способен делать регулярные взносы.
«Ваша старость – наша забота» – так звучал довольно бесхитростный слоган.
Беневоленский должен был подняться по вызову под рукоплескания и на виду у всех выписать чек – сделать первый взнос под свою старость.
Он не знал о сюрпризе, который подготовил его компаньон, так сказать, друг до гробовой доски.
Савва, поднявшись в зал, увидел свободное место в третьем ряду близко от края и сел там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56