— Милости прошу.
Свечников лег рядом с ним.
Зарешеченное оконце под потолком сначала было черным, с медленно сползавшей вправо одинокой звездой, а когда погасла, чадя, семилинейка, стало понемногу бледнеть. Слышно было, как сменился за дверью караул. Храпел сосед, чертежник с пушечного завода, успевший рассказать, за что его здесь держат. Кто-то донес, будто он и есть тот человек, кто мелом вывел на стене ствольного цеха популярный на Урале и в Сибири лозунг: «Долой Ленина с кониной, да здравствует Колчак со свининой!»
Свечников уже вспомнил, что письмо в Лондон должен был написать Варанкин. Он преподавал английский в университете, ему и отдан был адрес банка. Оставалось выяснить, сам он отнес Караваеву этот листок или обошлись без его согласия.
А Казароза все пела:
Помню утренний кофе
И вечерний покой,
И в закатном пожаре
Над уснувшей рекой,
Над широким заливом
Этот розовый свет,
Этот маленький домик,
Где тебя больше нет.
Было уже светло. Розовый, но не закатный, а рассветный дым сочился из оконца.
Днем снова привели ту же комнату на втором этаже. Нейман по-прежнему сидел на подоконнике, Караваев — за столом, словно оба всю ночь не только не выходили отсюда, но даже не вставали с мест.
— Вы утверждаете, — не здороваясь, начал допрос Караваев, — что с Казарозой познакомились в ноябре восемнадцатого года. При каких обстоятельствах это произошло?
Свечников рассказал.
— И с тех пор вы не встречались?
— Нет.
— И не переписывались?
— Нет.
— Вы с ней виделись позавчера, в театре, — вмешался Нейман, — и тогда же пригласили ее выступить на концерте. Получается, это был ваш первый разговор после той встречи в Петрограде. Но афиша вчерашнего праздника отпечатана неделю назад, и в ней указывается, что первого июля Казароза будет петь в Стефановском училище. Почему вы были уверены, что она вам не откажет?
— Так мне казалось.
— Когда она уже начала петь, вы сказали мне, чтобы я не вздумал провожать ее после концерта. Хотели остаться с ней наедине?
— Хотел.
— Для чего?
— Проводить ее до театра.
— Надеялись, что она пригласит вас остаться у нее на ночь?
Свечников пожал плечами и не ответил.
— У вас в редакции, — неожиданно сменил тему Караваев, — служит Виктор Осипов. По нашим сведениям, редактор не хотел брать его на службу, но вы настояли. Почему?
— Некому было вести литературный кружок.
— А может быть, потому, что он тоже раньше состоял в партии эсеров?
— Первый раз слышу.
— Вы знакомы с его творчеством?
— Кое-что читал.
— Вот одно его произведение. Взгляните. Караваев достал из папки, развернул и протянул Свечникову слегка пожелтевшую газету «Освобождение России», номер за 11 мая 1919 года. На последней полосе отчеркнуто было стихотворение «Разговор солнца с морем». Внизу указывалось имя автора: В.О-в.
В первых строчках рисовалась картина Черного моря, сладко дремлющего под солнечными лучами, затем следовал растянутый на добрый десяток четверостиший монолог солнца. В нем оно скрупулезно перечисляло морю свои к нему благодеяния: его живительные лучи согревают воду, дают жизнь рыбам, дельфинам, черепахам и морским птицам, питают водоросли и кораллы, взращивают жемчужины в раковинах и т. д.
— Про кортик адмирала Колчака слыхали? — спросил Караваев.
— Нет.
— В семнадцатом году революционные черноморские моряки приказали ему сдать личное оружие. Тогда он, чтобы не отдавать им свой адмиральский кортик, выбросил его за борт.
Свечников равнодушно кивнул и продолжал читать.
Напомнив морю о своих перед ним заслугах, солнце потребовало ответной благодарности. Оно заявило:
Справедливо будет, море,
Коль отдашь за это мне
То сокровище, что скрыто
В твоей синей глубине.
Море сразу догадалось, о чем речь. Ответ его был вежлив, но непреклонен:
Все отдам тебе, светило,
Рыб, кораллы, жемчуга.
Не отдам тебе лишь кортик
Адмирала Колчака!
— С голодухи еще не то наваляешь, — дочитав, сказал Свечников. — К тому же неизвестно, Осипов это или нет.
— Он. Не сомневайтесь. Между прочим, кое-кто из эсеров сотрудничал с Колчаком.
— Чего тогда он их на водокачках вешал?
— Это уже детали. Даже некоторые колчаковские генералы им симпатизировали. Например, Пепеляев.
— Не левым же!
— Слушай, — резко меняя тон и переходя на ты , сказал Караваев, — нам ведь про тебя кое-что известно. Вот, скажем, позавчера ты был на выпуске пехкурсов, и говорил там, будто нашу пятиконечную звезду, символ братства рабочих пяти континентов, мы позаимствовали у эсперантистов. Только перекрасили из зеленого в красный. Говорил?
— Ну, говорил.
— Зачем?
— Потому что так и есть. Это еще три года назад Крыленко предложил, и Ленин принял.
— Какой Крыленко? Нарком юстиции?
— Да. Он бывший эсперантист.
— Откуда такие сведения?
— Не знаю. Все знают.
— Все! Кто — все? Да за одну эту пропаганду на тебя уже можно дело заводить! А ты еще со шляхтой переписываешься. Нет, скажешь?
По возможности, спокойно Свечников объяснил, что клуб «Эсперо» ведет переписку со многими эсперанто-клубами, сам он отправил письмо в одноименный варшавский клуб. Содержание письма — призыв к эсперантистам с родины Заменгофа бороться за прекращение интервенции против Советской России.
— Кто, — спросил Нейман, — у вас главный?
— Пока что Сикорский. Нового председателя правления будем выбирать через неделю.
— И кто кандидаты?
— Сикорский, Варанкин и я.
— А как у вас организована переписка?
— В централизованном порядке. Все письма отправляются с клубной печатью. Текст пишется в двух экземплярах, копия остается в архиве.
— Что изображено на печати?
— Звезда в круге и надпись эсперо.
— Так вот, письмо на эсперанто с такой печатью было обнаружено при обыске на петроградской квартире Алферьева.
Нейман спрыгнул с подоконника, вынул из караваевской папки несколько листков с блеклой машинописью и протянул их Свечникову.
— В вашем клубе есть пишущая машинка с латинским шрифтом?
— Нет. Ищем.
Страницы пестрели нарисованными от руки чернильными звездочками. Повторяясь внизу, под чертой, они отсылали к тем сочинениям Заменгофа, где, видимо, подтверждалась авторская мысль, не способная двигаться дальше без этих подпорок.
— Понимаете, о чем здесь говорится? — спросил Нейман.
— В общих чертах. Речь идет о правилах передачи на эсперанто русских и польских имен собственных.
— Это может быть шифр?
— Не похоже.
— Вас не удивляет, что письмо без подписи?
— Если оно отправлено через клуб, подпись не обязательна. Достаточно печати. Она свидетельствует, что в письме выражены не чьи-нибудь личные взгляды, а общее мнение членов клуба.
— У Сикорского.
— А в той копии, что остается в архиве, фамилия автора указывается?
— Как правило, да.
— Это письмо лежало в конверте с обратным адресом клуба «Амикаро». Знаете такой?
— Нет.
— Петроградский клуб слепых эсперантистов, оттуда ему и переслали. Алферьев когда-то вел там кружок мелодекламации, он бывший артист. Клуб этот уже не существует. Узнать, от кого пришло письмо, невозможно.
— А у Казарозы спрашивали?
— Она заявила, что ей о нем ничего не известно, они расстались еще зимой.
— Это правда? — вскинулся Свечников.
— Правда только то, что в последние месяцы она с ним не жила. Соседи подтвердили. В общем, мы ей поверили. Вдруг узнаем, что она засобиралась в гастрольную поездку на Урал, хотя почти год перед этим нигде не выступала. В труппе, кроме нее, известных артистов нет, гонорар обещали на месте выдать продуктами. Это, конечно, неплохо, но ведь не крупой же она соблазнилась! Похоже было, что ее привлек маршрут поездки.
— Думаете, Алферьев скрывается у нас в городе?
— Дотумкал наконец, — сказал Караваев.
8
Через тысячу лет, в гостинице «Спутник», глядя на эту женщину, окруженную дикими зверями, Свечников ясно вспомнил, как они шли тогда по ночному Петрограду, и он сказал: «Вы не волнуйтесь, что сейчас все так плохо. Вот увидите, скоро все будет хорошо».
«Я так думала летом семнадцатого года, — ответила она. — Как-то приходим с друзьями в „Асторию“, а там новый бармен, негр из нью-йоркской „Уолдорф-Астории“. Ну, думаю, если выписали негра из Нью-Йорка, значит революция, слава богу, кончилась и теперь уж все будет хорошо».
Нейман снял с полки какую-то брошюру, полистал, нашел нужную страницу и, ладонями прикрыв текст вверху и внизу, так что между ними остался единственный абзац, показал его Свечникову.
— Читайте.
Это был один из пунктов секретной, видимо, инструкции по производству дознания. Он гласил:
На допросе следователь должен задавать вопросы строго обдуманные, но отнюдь не посвящать обвиняемого или подозреваемого в те данные, которые уже имеются налицо.
— Сами видите, — убирая брошюру на место, сказал Нейман, — я позволил себе лишнее. Теперь вы знаете ровно столько, сколько знаем мы. Как, по-вашему, почему я нарушил инструкцию?
— Может, она устарела? — предположил Свечников.
— Нет. Вы почему-то вызываете у меня доверие.
— Чего тогда в подвал засадили?
— Не беспокойтесь. Еще несколько вопросов, и отпустим… Сколько вчера вы слышали выстрелов?
— Три вроде.
— А не четыре?
— Может, и четыре. Какая разница?
— В револьвере у этого недоумка с пехкурсов истрачено три патрона. А барабан, как он утверждает, был полный.
— Тогда в чем дело? Две пули мимо, третья — в нее.
— Зачем он в нее-то стрелял? Можете мне объяснить?
— Сдуру. Контра ему померещилась.
— Для протеста всегда вверх стреляют.
— Он же пьяный был. В усмерть.
— Да, но у него австрийский офицерский «гассер». Калибр — одиннадцать милиметров. А Казароза… — Нейман сделал паузу и закончил: — Казароза убита пулей почти вдвое меньшего калибра.
Свечников прикрыл глаза. Сенмова кушис ми кун бруста вундо. Она пела это так, будто знала, что поет о себе. Казалось, в каждом ее слове, в каждом жесте было предчувствие близкой смерти.
— Кто? — не своим голосом спросил он.
— В чем и вопрос. Он, — кивнул Нейман на Караваева, который теперь больше помалкивал, — вошел в училище последним и во время концерта стоял в коридоре у дверей. После вас никто больше в зал не входил, но не исключено, что кто-то залез в окно со двора. Рядом с задним окном проходит пожарная лестница.
— Даневич залез, — вспомнил Свечников.
— Это кто?
— Студент с истфака. Был членом клуба, недавно исключен. Я не велел его пускать, но в зале он был.
— А были там незнакомые вам люди? — опять переходя на вы , спросил Караваев.
— Были. Всегда кто-нибудь бывает из посторонних.
— Кто-то из них обратил на себя ваше внимание?
— Чем?
— Не знаю. Чем-нибудь.
Не ответив, Свечников повернулся к Нейману:
— Для чего было ее убивать? Кому она помешала?
— Если Алферьев где-то в городе, то ему. Он, видимо, подозревал, что мы держим ее под наблюдением. Если ей известно было, где он прячется, она невольно могла вывести нас на него.
— И он решил ее убить?
— У таких людей это запросто.
— Не верю.
— Почему? Мы же не знаем, какие у них были отношения! Возможно, он боялся не только за себя. Она могла знать имена его здешних товарищей по партии, какие-то адреса, явки. Могла его шантажировать.
— Зачем?
— Чтобы добиться чего-то, на что он не соглашался.
— На нее не похоже.
— Чтобы так говорить, нужно очень хорошо знать человека. А вы утверждаете, что были с ней едва знакомы, — усмехнулся Караваев.
— Одно я знаю точно, — сказал Нейман. — Для чего-то ей нужно было попасть на правый берег. Что ее там могло заинтересовать?
— Понятия не имею.
— Раньше там жили дачники, — вставил Караваев, — а теперь кто только не живет.
— Вы оба знаете Алферьева в лицо? — спросил Свечников.
— Только я, — ответил Нейман. — А что?
— Если он вчера находился в зале, вы должны были его заметить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Свечников лег рядом с ним.
Зарешеченное оконце под потолком сначала было черным, с медленно сползавшей вправо одинокой звездой, а когда погасла, чадя, семилинейка, стало понемногу бледнеть. Слышно было, как сменился за дверью караул. Храпел сосед, чертежник с пушечного завода, успевший рассказать, за что его здесь держат. Кто-то донес, будто он и есть тот человек, кто мелом вывел на стене ствольного цеха популярный на Урале и в Сибири лозунг: «Долой Ленина с кониной, да здравствует Колчак со свининой!»
Свечников уже вспомнил, что письмо в Лондон должен был написать Варанкин. Он преподавал английский в университете, ему и отдан был адрес банка. Оставалось выяснить, сам он отнес Караваеву этот листок или обошлись без его согласия.
А Казароза все пела:
Помню утренний кофе
И вечерний покой,
И в закатном пожаре
Над уснувшей рекой,
Над широким заливом
Этот розовый свет,
Этот маленький домик,
Где тебя больше нет.
Было уже светло. Розовый, но не закатный, а рассветный дым сочился из оконца.
Днем снова привели ту же комнату на втором этаже. Нейман по-прежнему сидел на подоконнике, Караваев — за столом, словно оба всю ночь не только не выходили отсюда, но даже не вставали с мест.
— Вы утверждаете, — не здороваясь, начал допрос Караваев, — что с Казарозой познакомились в ноябре восемнадцатого года. При каких обстоятельствах это произошло?
Свечников рассказал.
— И с тех пор вы не встречались?
— Нет.
— И не переписывались?
— Нет.
— Вы с ней виделись позавчера, в театре, — вмешался Нейман, — и тогда же пригласили ее выступить на концерте. Получается, это был ваш первый разговор после той встречи в Петрограде. Но афиша вчерашнего праздника отпечатана неделю назад, и в ней указывается, что первого июля Казароза будет петь в Стефановском училище. Почему вы были уверены, что она вам не откажет?
— Так мне казалось.
— Когда она уже начала петь, вы сказали мне, чтобы я не вздумал провожать ее после концерта. Хотели остаться с ней наедине?
— Хотел.
— Для чего?
— Проводить ее до театра.
— Надеялись, что она пригласит вас остаться у нее на ночь?
Свечников пожал плечами и не ответил.
— У вас в редакции, — неожиданно сменил тему Караваев, — служит Виктор Осипов. По нашим сведениям, редактор не хотел брать его на службу, но вы настояли. Почему?
— Некому было вести литературный кружок.
— А может быть, потому, что он тоже раньше состоял в партии эсеров?
— Первый раз слышу.
— Вы знакомы с его творчеством?
— Кое-что читал.
— Вот одно его произведение. Взгляните. Караваев достал из папки, развернул и протянул Свечникову слегка пожелтевшую газету «Освобождение России», номер за 11 мая 1919 года. На последней полосе отчеркнуто было стихотворение «Разговор солнца с морем». Внизу указывалось имя автора: В.О-в.
В первых строчках рисовалась картина Черного моря, сладко дремлющего под солнечными лучами, затем следовал растянутый на добрый десяток четверостиший монолог солнца. В нем оно скрупулезно перечисляло морю свои к нему благодеяния: его живительные лучи согревают воду, дают жизнь рыбам, дельфинам, черепахам и морским птицам, питают водоросли и кораллы, взращивают жемчужины в раковинах и т. д.
— Про кортик адмирала Колчака слыхали? — спросил Караваев.
— Нет.
— В семнадцатом году революционные черноморские моряки приказали ему сдать личное оружие. Тогда он, чтобы не отдавать им свой адмиральский кортик, выбросил его за борт.
Свечников равнодушно кивнул и продолжал читать.
Напомнив морю о своих перед ним заслугах, солнце потребовало ответной благодарности. Оно заявило:
Справедливо будет, море,
Коль отдашь за это мне
То сокровище, что скрыто
В твоей синей глубине.
Море сразу догадалось, о чем речь. Ответ его был вежлив, но непреклонен:
Все отдам тебе, светило,
Рыб, кораллы, жемчуга.
Не отдам тебе лишь кортик
Адмирала Колчака!
— С голодухи еще не то наваляешь, — дочитав, сказал Свечников. — К тому же неизвестно, Осипов это или нет.
— Он. Не сомневайтесь. Между прочим, кое-кто из эсеров сотрудничал с Колчаком.
— Чего тогда он их на водокачках вешал?
— Это уже детали. Даже некоторые колчаковские генералы им симпатизировали. Например, Пепеляев.
— Не левым же!
— Слушай, — резко меняя тон и переходя на ты , сказал Караваев, — нам ведь про тебя кое-что известно. Вот, скажем, позавчера ты был на выпуске пехкурсов, и говорил там, будто нашу пятиконечную звезду, символ братства рабочих пяти континентов, мы позаимствовали у эсперантистов. Только перекрасили из зеленого в красный. Говорил?
— Ну, говорил.
— Зачем?
— Потому что так и есть. Это еще три года назад Крыленко предложил, и Ленин принял.
— Какой Крыленко? Нарком юстиции?
— Да. Он бывший эсперантист.
— Откуда такие сведения?
— Не знаю. Все знают.
— Все! Кто — все? Да за одну эту пропаганду на тебя уже можно дело заводить! А ты еще со шляхтой переписываешься. Нет, скажешь?
По возможности, спокойно Свечников объяснил, что клуб «Эсперо» ведет переписку со многими эсперанто-клубами, сам он отправил письмо в одноименный варшавский клуб. Содержание письма — призыв к эсперантистам с родины Заменгофа бороться за прекращение интервенции против Советской России.
— Кто, — спросил Нейман, — у вас главный?
— Пока что Сикорский. Нового председателя правления будем выбирать через неделю.
— И кто кандидаты?
— Сикорский, Варанкин и я.
— А как у вас организована переписка?
— В централизованном порядке. Все письма отправляются с клубной печатью. Текст пишется в двух экземплярах, копия остается в архиве.
— Что изображено на печати?
— Звезда в круге и надпись эсперо.
— Так вот, письмо на эсперанто с такой печатью было обнаружено при обыске на петроградской квартире Алферьева.
Нейман спрыгнул с подоконника, вынул из караваевской папки несколько листков с блеклой машинописью и протянул их Свечникову.
— В вашем клубе есть пишущая машинка с латинским шрифтом?
— Нет. Ищем.
Страницы пестрели нарисованными от руки чернильными звездочками. Повторяясь внизу, под чертой, они отсылали к тем сочинениям Заменгофа, где, видимо, подтверждалась авторская мысль, не способная двигаться дальше без этих подпорок.
— Понимаете, о чем здесь говорится? — спросил Нейман.
— В общих чертах. Речь идет о правилах передачи на эсперанто русских и польских имен собственных.
— Это может быть шифр?
— Не похоже.
— Вас не удивляет, что письмо без подписи?
— Если оно отправлено через клуб, подпись не обязательна. Достаточно печати. Она свидетельствует, что в письме выражены не чьи-нибудь личные взгляды, а общее мнение членов клуба.
— У Сикорского.
— А в той копии, что остается в архиве, фамилия автора указывается?
— Как правило, да.
— Это письмо лежало в конверте с обратным адресом клуба «Амикаро». Знаете такой?
— Нет.
— Петроградский клуб слепых эсперантистов, оттуда ему и переслали. Алферьев когда-то вел там кружок мелодекламации, он бывший артист. Клуб этот уже не существует. Узнать, от кого пришло письмо, невозможно.
— А у Казарозы спрашивали?
— Она заявила, что ей о нем ничего не известно, они расстались еще зимой.
— Это правда? — вскинулся Свечников.
— Правда только то, что в последние месяцы она с ним не жила. Соседи подтвердили. В общем, мы ей поверили. Вдруг узнаем, что она засобиралась в гастрольную поездку на Урал, хотя почти год перед этим нигде не выступала. В труппе, кроме нее, известных артистов нет, гонорар обещали на месте выдать продуктами. Это, конечно, неплохо, но ведь не крупой же она соблазнилась! Похоже было, что ее привлек маршрут поездки.
— Думаете, Алферьев скрывается у нас в городе?
— Дотумкал наконец, — сказал Караваев.
8
Через тысячу лет, в гостинице «Спутник», глядя на эту женщину, окруженную дикими зверями, Свечников ясно вспомнил, как они шли тогда по ночному Петрограду, и он сказал: «Вы не волнуйтесь, что сейчас все так плохо. Вот увидите, скоро все будет хорошо».
«Я так думала летом семнадцатого года, — ответила она. — Как-то приходим с друзьями в „Асторию“, а там новый бармен, негр из нью-йоркской „Уолдорф-Астории“. Ну, думаю, если выписали негра из Нью-Йорка, значит революция, слава богу, кончилась и теперь уж все будет хорошо».
Нейман снял с полки какую-то брошюру, полистал, нашел нужную страницу и, ладонями прикрыв текст вверху и внизу, так что между ними остался единственный абзац, показал его Свечникову.
— Читайте.
Это был один из пунктов секретной, видимо, инструкции по производству дознания. Он гласил:
На допросе следователь должен задавать вопросы строго обдуманные, но отнюдь не посвящать обвиняемого или подозреваемого в те данные, которые уже имеются налицо.
— Сами видите, — убирая брошюру на место, сказал Нейман, — я позволил себе лишнее. Теперь вы знаете ровно столько, сколько знаем мы. Как, по-вашему, почему я нарушил инструкцию?
— Может, она устарела? — предположил Свечников.
— Нет. Вы почему-то вызываете у меня доверие.
— Чего тогда в подвал засадили?
— Не беспокойтесь. Еще несколько вопросов, и отпустим… Сколько вчера вы слышали выстрелов?
— Три вроде.
— А не четыре?
— Может, и четыре. Какая разница?
— В револьвере у этого недоумка с пехкурсов истрачено три патрона. А барабан, как он утверждает, был полный.
— Тогда в чем дело? Две пули мимо, третья — в нее.
— Зачем он в нее-то стрелял? Можете мне объяснить?
— Сдуру. Контра ему померещилась.
— Для протеста всегда вверх стреляют.
— Он же пьяный был. В усмерть.
— Да, но у него австрийский офицерский «гассер». Калибр — одиннадцать милиметров. А Казароза… — Нейман сделал паузу и закончил: — Казароза убита пулей почти вдвое меньшего калибра.
Свечников прикрыл глаза. Сенмова кушис ми кун бруста вундо. Она пела это так, будто знала, что поет о себе. Казалось, в каждом ее слове, в каждом жесте было предчувствие близкой смерти.
— Кто? — не своим голосом спросил он.
— В чем и вопрос. Он, — кивнул Нейман на Караваева, который теперь больше помалкивал, — вошел в училище последним и во время концерта стоял в коридоре у дверей. После вас никто больше в зал не входил, но не исключено, что кто-то залез в окно со двора. Рядом с задним окном проходит пожарная лестница.
— Даневич залез, — вспомнил Свечников.
— Это кто?
— Студент с истфака. Был членом клуба, недавно исключен. Я не велел его пускать, но в зале он был.
— А были там незнакомые вам люди? — опять переходя на вы , спросил Караваев.
— Были. Всегда кто-нибудь бывает из посторонних.
— Кто-то из них обратил на себя ваше внимание?
— Чем?
— Не знаю. Чем-нибудь.
Не ответив, Свечников повернулся к Нейману:
— Для чего было ее убивать? Кому она помешала?
— Если Алферьев где-то в городе, то ему. Он, видимо, подозревал, что мы держим ее под наблюдением. Если ей известно было, где он прячется, она невольно могла вывести нас на него.
— И он решил ее убить?
— У таких людей это запросто.
— Не верю.
— Почему? Мы же не знаем, какие у них были отношения! Возможно, он боялся не только за себя. Она могла знать имена его здешних товарищей по партии, какие-то адреса, явки. Могла его шантажировать.
— Зачем?
— Чтобы добиться чего-то, на что он не соглашался.
— На нее не похоже.
— Чтобы так говорить, нужно очень хорошо знать человека. А вы утверждаете, что были с ней едва знакомы, — усмехнулся Караваев.
— Одно я знаю точно, — сказал Нейман. — Для чего-то ей нужно было попасть на правый берег. Что ее там могло заинтересовать?
— Понятия не имею.
— Раньше там жили дачники, — вставил Караваев, — а теперь кто только не живет.
— Вы оба знаете Алферьева в лицо? — спросил Свечников.
— Только я, — ответил Нейман. — А что?
— Если он вчера находился в зале, вы должны были его заметить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29