— предупредил Певцов, не решаясь подойти ближе.
Шувалов отшатнулся, а поручик, сделав шаг вперед, припал губами к лезвию и протянул ему шашку:
— Вот орудие моей священной мести…
От его дыхания туманное пятно растеклось по клинку. Когда оно съежилось, растаяло и лишь след поцелуя остался на металле, Шувалов опасливо принял шашку, не зная, что с ней делать дальше.
— Довольно ломать комедию! — взорвался Хотек. — Ваши актеры хороши, но почему вы не удосужились объяснить им, что Людвига задушили подушками?
— Поверьте, граф…
Стрекалова бросила умоляющий взгляд на Ивана Дмитриевича:
— Вы же обещали мне?
— Что?
— Уличить убийцу.
Ответить он не успел. Раздался дикий вопль:
— Катя, Катя!
Коротко провыв, со стуком распахнулась дверь, в гостиную влетел Стрекалов, который домой, как ему было велено, не ушел и все это время подслушивал в коридоре.
Он пронесся мимо шефа жандармов, как мимо столба, схватил жену за руку:
— Это я его убил! Я!
Убийца был многоглав, как гидра. Одну голову — Боева, Иван Дмитриевич отсек, другая, поручикова, сама отпала, но теперь выросла третья — круглая, с пухлыми щеками и курчавыми жирными волосами. Среди них вполне могли затеряться маленькие рожки, единственное оружие обманутого супруга.
«Ударьте своими рогами в грудь обидчику, и они отпадут», — вспомнил Иван Дмитриевич. Письмо лежало в кармане, уже расправленное, разглаженное.
— Вы кто такой? — воззвал Шувалов.
— Я, Катя… Я! — не обращая на него ни малейшего внимания, повторял Стрекалов, крепко держа за руки жену.
— Не верьте ему! — воскликнула она. — Это мой муж, он не способен… Дурак! Иди домой.
Стрекалов отпустил ее запястье:
— Ох, не знаешь ты меня, Катя… Ты хорошо смотри, способен, нет? В глаза мне смотри! Может, в последний раз на меня смотришь.
Она попятилась:
— Нет, не верю… Нет…
— Хорошо смотри! Из-за тебя в Сибирь-то пойду.
Охнув, Стрекалова сдавила мужу ладонями виски.
— Ты? — Она возвышалась над ним почти на целую голову.
— Я, — сказал Стрекалов. — Ведь жена ты мне. Из-за тебя грех на душу принял.
Могучие руки оттолкнули его, он отлетел в сторону, влип в Ивана Дмитриевича, но сразу с неожиданной ловкостью развернул свое вялое тело раскормленного мальчика, крутанулся на каблуках, попытавшись даже щелкнуть ими друг о друга, совсем как поручик десять минут назад.
— Арестуйте меня, господин Путилин. Я готов!
Лицо спокойно, толстые губы поджаты.
Стрекалова рванулась к нему, порывисто прижала к груди его курчавую макушку.
— О-ой! — завыла она. — Баба я глупая! Прости меня!
Все молчали. Стрекалов затих и все смелее начал поглаживать жену по спине, потом ниже спины, словно вокруг никого не было, кроме них двоих.
— Не плачь, Катя, — говорил он. — Не плачь, милая. Каторгу-то не присудят мне, только поселение…
— Вы, граф, услышали то, чего хотели, — без особой уверенности сказал Шувалов, обращаясь к Хотеку.
— А ты в Сибирь за мной поезжай, — советовал Стрекалов. — Ни разу не попрекну, ей-богу! Заведем с тобой коз, станешь пуховые платки вязать. Пропади все пропадом! Лишь ты да я… Слышишь, Катя?
— Бедный мой! — рыдала она. — Оба вы мои бедные… Что творю-у!..
Ее душе было тесно в теле, телу — в платье. Шов на спине разошелся, Иван Дмитриевич видел рассекавшую черный шелк белую стрелку, беззащитную жалостную полоску. Хотелось ласково провести по ней пальцем, но при взгляде на Стрекалова сразу вспомнился прутик в банке с вареньем. Или он действительно ничего не понимает? Какая Сибирь, какие козы? Какие, черт побери, пуховые платки? Замок Цилль, вот что его ждет. И что делать? Если горничная сказала правду и он в самом деле провел вчерашнюю ночь в Царском Селе, можно найти свидетелей. А если нет? Одновременно не давала покоя мысль о том человеке, что отнес в Воскресенскую церковь взятый у князя наполеондор.
Стрекалова теребила волосы мужа. Пальцы ее свободно проходили сквозь упругие завитки: рогов не было.
Чтобы отвлечься, успокоиться глазом на чем-нибудь постороннем, Иван Дмитриевич посмотрел на кошку. Пушистая, с щегольскими панталончиками на задних лапках, она медленно шла вдоль стены с тем особенным выражением на морде, которое всегда вызывает уважение к этому зверю: кажется, в любую минуту жизни он точно знает, куда направляется и зачем.
Мяукнув, кошка двинулась к Стрекаловой, пролезла под подол ее платья и зашебуршилась там, внутри, в горячих сумерках. Стало тихо. Иван Дмитриевич отметил, что все, даже Хотек, смотрят, как колышется, чуть елозит по полу оттопыренный кошачьим хвостом край траурной юбки, с такими лицами смотрят, словно это колыхание было итогом и венцом дня, словно ради этого они тут и собрались.
— Ваше превосходительство, — обиженно и уже без прежнего напора напомнил поручик, — я ведь первый признался!
— Ты-то уж хоть помолчи, — велел ему Иван Дмитриевич.
Он подошел к Стрекаловой, тронул ее за плечо:
— Екатерина… Не знаю, как по батюшке…
— Федоровна, — строго сказал Стрекалов.
— Екатерина Федоровна, вы в смерти князя вовсе не виноваты. Ваш супруг лжет.
— Ты врешь? — Она с надеждой взглянула да мужа.
— Не-ет, Катя, не надейся…
— Он обманывает. Но такая ложь требует от человека гораздо больше мужества, чем нужно для того, чтобы совершить убийство.
Иван Дмитриевич сказал то, что должен был сказать. Жертвующий собой да получит в награду женскую любовь, а мудрый пусть утешится сознанием исполненного долга. Так уж Бог положил, что за отвагу сердца воздается полнее, чем за силу разума, и это правильно, иначе бы мир перестал существовать.
— Обманывает? — переспросил Хотек. — У вас есть доказательства?
Сам тон вопроса окончательно убедил Ивана Дмитриевича, что этот человек отнюдь не заинтересован в скорейшей поимке преступника. Лишь в такой двусмысленной ситуации он мог диктовать Шувалову свою волю.
— Клянусь! Я убил! — опомнившись, выкрикнул Стрекалов.
— Это неправда, — адресуясь Хотеку, сказал Иван Дмитриевич. — Прошлую ночь господин Стрекалов провел в Царском Селе. Его алиби безупречно. Есть свидетели…
Поручик решил воспользоваться наступившей паузой.
— Смотрите! — Он ткнул под нос Хотеку ладонь со следами зубов Ивана Дмитриевича. — Князь укусил меня, когда я зажимал ему рот.
Там, на вершине жертвенного алтаря, и он, и Стрекалов, может быть, впервые в жизни испытали чувство судьбы и свободы, спускаться оттуда вниз они не хотели. Невидимый, к ним подошел Боев и встал рядом. Три человека, добровольно принесшие себя в жертву во имя любви — к Родине и к женщине, плечом к плечу стояли в центре гостиной, Иван Дмитриевич поглядывал на них с восхищением, но без умиления. Умиление расслабляет, а ему сейчас нужно было иметь твердое сердце.
— Сумасшедший дом, — обреченно сказал Шувалов. — Давайте, граф, на всякий случай арестуем их обоих.
— Это ничего не изменит, мой ультиматум остается в силе, — ответил Хотек.
— Неужели ваш государь одобрит подобные действия? По-моему, вы рискуете…
— Не беспокойтесь, мне лучше известны мысли моего государя.
Хотек отошел к сундуку, достал из кармана бумажник с вытисненным на коже золотым габсбургским орлом, из бумажника — ключик-змейку.
— Вам передал его господин Кобенцель? — спросил Шувалов, чтобы ненавязчиво напомнить, что он мог бы подробно изучить содержание княжеского сундука, однако не сделал этого.
Кивнув, Хотек вставил ключ в скважину между лепестками розы, но повернуть его не сумел.
— Наоборот, — простодушно подсказал Иван Дмитриевич. — Бородкой вверх.
— Ах так? — обернулся к нему Хотек и тут же перевел взгляд на Шувалова. — Значит, вы открывали его без меня?
— Поверьте…
— Даже если это простая бестактность, а не политический шпионаж, как я подозреваю, такое любопытство обойдется вам не дешево. Я доложу о нем господину канцлеру Горчакову.
— Мы лишь хотели попробовать, подходит ли ключ, — опять высунулся Иван Дмитриевич.
— Марш отсюда! — сдавленным шепотом произнес Шувалов. — Ротмистр, выведите его немедленно! Завтра я с ним разберусь.
— Вот вы себя и выдали, граф, — усмехнулся Хотек. — Теперь я вижу, что единственный честный человек в вашей компании — этот полицейский.
— А кого вы оскорбляете в моем лице, вам понятно? — спросил Шувалов.
— Сравнение неуместно. Я олицетворяю здесь моего государя, а вы своему только служите.
Певцов опять подступился было к Ивану Дмитриевичу, но поручик, беря с подоконника брошенную туда Шуваловым шашку, многозначительно покачал матово блеснувшим лезвием.
— Убийца на свободе, — говорил Хотек, — моя собственная жизнь в опасности, и тем больше у меня оснований заявить следующее: если завтра до полудня предъявленные мною требования выполнены не будут, я начинаю готовиться к отъезду из Петербурга.
Так и не открыв сундук, он положил ключ обратно в бумажник, пересек гостиную и взялся за дверную ручку.
— Умоляю вас, подождите еще сутки! — попросил Шувалов.
Так униженно прозвучала эта просьба, что Иван Дмитриевич забыл о своих обидах. Казалось, всемогущий шеф жандармов готов рухнуть на колени перед австрийским послом.
— Завтра до полудня, — надменно повторил Хотек.
Багровея, Шувалов рванул на себе ворот мундира. Отлетевший крючок щелкнул, как градинка, по оконному стеклу.
Хотек решил, что пора уходить, и без того слишком долго наблюдал он этот безобразный спектакль. «Если у беспорядка, — подумал он, — может быть единый центр, как у порядка, то срединная точка должна располагаться здесь, в Миллионной. Дальше, расходящимися кругами — Петербург, Россия. Вот он, вечный российский хаос, о котором покойный Людвиг, бывало, говорил, что такая-де стихия жизни при всех ее неудобствах приближает русских к праосновам бытия, к тем временам, когда дух и материя, свет и тьма, добро и зло существовали нераздельно. Отвратительный хаос, чье движение на запад нужно остановить во что бы то ни стало…»
Хотек взялся за дверную ручку, но рядом с его длинными, тонкими, желтоватыми пальцами легли короткие и пухлые, как оладьи, пальцы Ивана Дмитриевича.
— Минуточку, граф.
Левой рукой придерживая дверь, чтобы не дать послу уйти, правой он выхватил полученное Стрекаловым письмо, развернул и с вызывающей бесцеремонностью поднес к самому лицу Хотека:
— Узнаете?
— Что это значит?
— Мадам была права, — сказал Иван Дмитриевич. — Убийца — вы!
Он ожидал всего и готов был продолжить, если Хотек в ответ просто пожмет плечами, но у посла, видимо, сдали нервы. Иван Дмитриевич едва успел отдернуть руку с письмом, когда Хотек попытался им завладеть.
Тихий ангел пролетел над гостиной.
Внезапно громыхнули по коридору торопливые шаги, вошел шуваловский адъютант. Под мышкой у него была священная книга пророка Магомета.
— Привез, ваше сиятельство! Можно присягнуть, — громогласно отрапортовал он, с недоумением оглядывая гостиную, где появились новые лица, и не находя среди них Керим-бека.
Но Шувалов давно забыл о дворнике-татарине.
— Что вы мне суете?
— Коран… Для присяги турки возлагают на него сверху две обнаженные сабли.
— Вы сведете меня с ума! — взвыл Шувалов.
Он отпихнул растерянно моргавшего адъютанта и шагнул к Хотеку:
— Ради бога, простите, граф! Сейчас этого мерзавца увезут в больницу для умалишенных.
Попытавшись ухватить письмо, Хотек тем самым выдал себя, о чем и хотел сказать Иван Дмитриевич, но не сумел даже рта раскрыть — Стрекалова с налету прижала его к стене. Дурманяще пахнуло горячим женским потом, духами. Поцеловать хочет? Увы! Ее рука шарила по пиджаку, нащупывая карман, оттянутый скляночкой с грибами. «Револьвер ищет, — сообразил Иван Дмитриевич. — Хотека застрелить…» Все произошло так стремительно, что никто ничего не понял, не успел понять да и не мог. Выдернув скляночку, Стрекалова потрясенно уставилась на свой трофей, будто кто-то посторонний показывал ей этот предмет, а она не могла догадаться о его назначении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Шувалов отшатнулся, а поручик, сделав шаг вперед, припал губами к лезвию и протянул ему шашку:
— Вот орудие моей священной мести…
От его дыхания туманное пятно растеклось по клинку. Когда оно съежилось, растаяло и лишь след поцелуя остался на металле, Шувалов опасливо принял шашку, не зная, что с ней делать дальше.
— Довольно ломать комедию! — взорвался Хотек. — Ваши актеры хороши, но почему вы не удосужились объяснить им, что Людвига задушили подушками?
— Поверьте, граф…
Стрекалова бросила умоляющий взгляд на Ивана Дмитриевича:
— Вы же обещали мне?
— Что?
— Уличить убийцу.
Ответить он не успел. Раздался дикий вопль:
— Катя, Катя!
Коротко провыв, со стуком распахнулась дверь, в гостиную влетел Стрекалов, который домой, как ему было велено, не ушел и все это время подслушивал в коридоре.
Он пронесся мимо шефа жандармов, как мимо столба, схватил жену за руку:
— Это я его убил! Я!
Убийца был многоглав, как гидра. Одну голову — Боева, Иван Дмитриевич отсек, другая, поручикова, сама отпала, но теперь выросла третья — круглая, с пухлыми щеками и курчавыми жирными волосами. Среди них вполне могли затеряться маленькие рожки, единственное оружие обманутого супруга.
«Ударьте своими рогами в грудь обидчику, и они отпадут», — вспомнил Иван Дмитриевич. Письмо лежало в кармане, уже расправленное, разглаженное.
— Вы кто такой? — воззвал Шувалов.
— Я, Катя… Я! — не обращая на него ни малейшего внимания, повторял Стрекалов, крепко держа за руки жену.
— Не верьте ему! — воскликнула она. — Это мой муж, он не способен… Дурак! Иди домой.
Стрекалов отпустил ее запястье:
— Ох, не знаешь ты меня, Катя… Ты хорошо смотри, способен, нет? В глаза мне смотри! Может, в последний раз на меня смотришь.
Она попятилась:
— Нет, не верю… Нет…
— Хорошо смотри! Из-за тебя в Сибирь-то пойду.
Охнув, Стрекалова сдавила мужу ладонями виски.
— Ты? — Она возвышалась над ним почти на целую голову.
— Я, — сказал Стрекалов. — Ведь жена ты мне. Из-за тебя грех на душу принял.
Могучие руки оттолкнули его, он отлетел в сторону, влип в Ивана Дмитриевича, но сразу с неожиданной ловкостью развернул свое вялое тело раскормленного мальчика, крутанулся на каблуках, попытавшись даже щелкнуть ими друг о друга, совсем как поручик десять минут назад.
— Арестуйте меня, господин Путилин. Я готов!
Лицо спокойно, толстые губы поджаты.
Стрекалова рванулась к нему, порывисто прижала к груди его курчавую макушку.
— О-ой! — завыла она. — Баба я глупая! Прости меня!
Все молчали. Стрекалов затих и все смелее начал поглаживать жену по спине, потом ниже спины, словно вокруг никого не было, кроме них двоих.
— Не плачь, Катя, — говорил он. — Не плачь, милая. Каторгу-то не присудят мне, только поселение…
— Вы, граф, услышали то, чего хотели, — без особой уверенности сказал Шувалов, обращаясь к Хотеку.
— А ты в Сибирь за мной поезжай, — советовал Стрекалов. — Ни разу не попрекну, ей-богу! Заведем с тобой коз, станешь пуховые платки вязать. Пропади все пропадом! Лишь ты да я… Слышишь, Катя?
— Бедный мой! — рыдала она. — Оба вы мои бедные… Что творю-у!..
Ее душе было тесно в теле, телу — в платье. Шов на спине разошелся, Иван Дмитриевич видел рассекавшую черный шелк белую стрелку, беззащитную жалостную полоску. Хотелось ласково провести по ней пальцем, но при взгляде на Стрекалова сразу вспомнился прутик в банке с вареньем. Или он действительно ничего не понимает? Какая Сибирь, какие козы? Какие, черт побери, пуховые платки? Замок Цилль, вот что его ждет. И что делать? Если горничная сказала правду и он в самом деле провел вчерашнюю ночь в Царском Селе, можно найти свидетелей. А если нет? Одновременно не давала покоя мысль о том человеке, что отнес в Воскресенскую церковь взятый у князя наполеондор.
Стрекалова теребила волосы мужа. Пальцы ее свободно проходили сквозь упругие завитки: рогов не было.
Чтобы отвлечься, успокоиться глазом на чем-нибудь постороннем, Иван Дмитриевич посмотрел на кошку. Пушистая, с щегольскими панталончиками на задних лапках, она медленно шла вдоль стены с тем особенным выражением на морде, которое всегда вызывает уважение к этому зверю: кажется, в любую минуту жизни он точно знает, куда направляется и зачем.
Мяукнув, кошка двинулась к Стрекаловой, пролезла под подол ее платья и зашебуршилась там, внутри, в горячих сумерках. Стало тихо. Иван Дмитриевич отметил, что все, даже Хотек, смотрят, как колышется, чуть елозит по полу оттопыренный кошачьим хвостом край траурной юбки, с такими лицами смотрят, словно это колыхание было итогом и венцом дня, словно ради этого они тут и собрались.
— Ваше превосходительство, — обиженно и уже без прежнего напора напомнил поручик, — я ведь первый признался!
— Ты-то уж хоть помолчи, — велел ему Иван Дмитриевич.
Он подошел к Стрекаловой, тронул ее за плечо:
— Екатерина… Не знаю, как по батюшке…
— Федоровна, — строго сказал Стрекалов.
— Екатерина Федоровна, вы в смерти князя вовсе не виноваты. Ваш супруг лжет.
— Ты врешь? — Она с надеждой взглянула да мужа.
— Не-ет, Катя, не надейся…
— Он обманывает. Но такая ложь требует от человека гораздо больше мужества, чем нужно для того, чтобы совершить убийство.
Иван Дмитриевич сказал то, что должен был сказать. Жертвующий собой да получит в награду женскую любовь, а мудрый пусть утешится сознанием исполненного долга. Так уж Бог положил, что за отвагу сердца воздается полнее, чем за силу разума, и это правильно, иначе бы мир перестал существовать.
— Обманывает? — переспросил Хотек. — У вас есть доказательства?
Сам тон вопроса окончательно убедил Ивана Дмитриевича, что этот человек отнюдь не заинтересован в скорейшей поимке преступника. Лишь в такой двусмысленной ситуации он мог диктовать Шувалову свою волю.
— Клянусь! Я убил! — опомнившись, выкрикнул Стрекалов.
— Это неправда, — адресуясь Хотеку, сказал Иван Дмитриевич. — Прошлую ночь господин Стрекалов провел в Царском Селе. Его алиби безупречно. Есть свидетели…
Поручик решил воспользоваться наступившей паузой.
— Смотрите! — Он ткнул под нос Хотеку ладонь со следами зубов Ивана Дмитриевича. — Князь укусил меня, когда я зажимал ему рот.
Там, на вершине жертвенного алтаря, и он, и Стрекалов, может быть, впервые в жизни испытали чувство судьбы и свободы, спускаться оттуда вниз они не хотели. Невидимый, к ним подошел Боев и встал рядом. Три человека, добровольно принесшие себя в жертву во имя любви — к Родине и к женщине, плечом к плечу стояли в центре гостиной, Иван Дмитриевич поглядывал на них с восхищением, но без умиления. Умиление расслабляет, а ему сейчас нужно было иметь твердое сердце.
— Сумасшедший дом, — обреченно сказал Шувалов. — Давайте, граф, на всякий случай арестуем их обоих.
— Это ничего не изменит, мой ультиматум остается в силе, — ответил Хотек.
— Неужели ваш государь одобрит подобные действия? По-моему, вы рискуете…
— Не беспокойтесь, мне лучше известны мысли моего государя.
Хотек отошел к сундуку, достал из кармана бумажник с вытисненным на коже золотым габсбургским орлом, из бумажника — ключик-змейку.
— Вам передал его господин Кобенцель? — спросил Шувалов, чтобы ненавязчиво напомнить, что он мог бы подробно изучить содержание княжеского сундука, однако не сделал этого.
Кивнув, Хотек вставил ключ в скважину между лепестками розы, но повернуть его не сумел.
— Наоборот, — простодушно подсказал Иван Дмитриевич. — Бородкой вверх.
— Ах так? — обернулся к нему Хотек и тут же перевел взгляд на Шувалова. — Значит, вы открывали его без меня?
— Поверьте…
— Даже если это простая бестактность, а не политический шпионаж, как я подозреваю, такое любопытство обойдется вам не дешево. Я доложу о нем господину канцлеру Горчакову.
— Мы лишь хотели попробовать, подходит ли ключ, — опять высунулся Иван Дмитриевич.
— Марш отсюда! — сдавленным шепотом произнес Шувалов. — Ротмистр, выведите его немедленно! Завтра я с ним разберусь.
— Вот вы себя и выдали, граф, — усмехнулся Хотек. — Теперь я вижу, что единственный честный человек в вашей компании — этот полицейский.
— А кого вы оскорбляете в моем лице, вам понятно? — спросил Шувалов.
— Сравнение неуместно. Я олицетворяю здесь моего государя, а вы своему только служите.
Певцов опять подступился было к Ивану Дмитриевичу, но поручик, беря с подоконника брошенную туда Шуваловым шашку, многозначительно покачал матово блеснувшим лезвием.
— Убийца на свободе, — говорил Хотек, — моя собственная жизнь в опасности, и тем больше у меня оснований заявить следующее: если завтра до полудня предъявленные мною требования выполнены не будут, я начинаю готовиться к отъезду из Петербурга.
Так и не открыв сундук, он положил ключ обратно в бумажник, пересек гостиную и взялся за дверную ручку.
— Умоляю вас, подождите еще сутки! — попросил Шувалов.
Так униженно прозвучала эта просьба, что Иван Дмитриевич забыл о своих обидах. Казалось, всемогущий шеф жандармов готов рухнуть на колени перед австрийским послом.
— Завтра до полудня, — надменно повторил Хотек.
Багровея, Шувалов рванул на себе ворот мундира. Отлетевший крючок щелкнул, как градинка, по оконному стеклу.
Хотек решил, что пора уходить, и без того слишком долго наблюдал он этот безобразный спектакль. «Если у беспорядка, — подумал он, — может быть единый центр, как у порядка, то срединная точка должна располагаться здесь, в Миллионной. Дальше, расходящимися кругами — Петербург, Россия. Вот он, вечный российский хаос, о котором покойный Людвиг, бывало, говорил, что такая-де стихия жизни при всех ее неудобствах приближает русских к праосновам бытия, к тем временам, когда дух и материя, свет и тьма, добро и зло существовали нераздельно. Отвратительный хаос, чье движение на запад нужно остановить во что бы то ни стало…»
Хотек взялся за дверную ручку, но рядом с его длинными, тонкими, желтоватыми пальцами легли короткие и пухлые, как оладьи, пальцы Ивана Дмитриевича.
— Минуточку, граф.
Левой рукой придерживая дверь, чтобы не дать послу уйти, правой он выхватил полученное Стрекаловым письмо, развернул и с вызывающей бесцеремонностью поднес к самому лицу Хотека:
— Узнаете?
— Что это значит?
— Мадам была права, — сказал Иван Дмитриевич. — Убийца — вы!
Он ожидал всего и готов был продолжить, если Хотек в ответ просто пожмет плечами, но у посла, видимо, сдали нервы. Иван Дмитриевич едва успел отдернуть руку с письмом, когда Хотек попытался им завладеть.
Тихий ангел пролетел над гостиной.
Внезапно громыхнули по коридору торопливые шаги, вошел шуваловский адъютант. Под мышкой у него была священная книга пророка Магомета.
— Привез, ваше сиятельство! Можно присягнуть, — громогласно отрапортовал он, с недоумением оглядывая гостиную, где появились новые лица, и не находя среди них Керим-бека.
Но Шувалов давно забыл о дворнике-татарине.
— Что вы мне суете?
— Коран… Для присяги турки возлагают на него сверху две обнаженные сабли.
— Вы сведете меня с ума! — взвыл Шувалов.
Он отпихнул растерянно моргавшего адъютанта и шагнул к Хотеку:
— Ради бога, простите, граф! Сейчас этого мерзавца увезут в больницу для умалишенных.
Попытавшись ухватить письмо, Хотек тем самым выдал себя, о чем и хотел сказать Иван Дмитриевич, но не сумел даже рта раскрыть — Стрекалова с налету прижала его к стене. Дурманяще пахнуло горячим женским потом, духами. Поцеловать хочет? Увы! Ее рука шарила по пиджаку, нащупывая карман, оттянутый скляночкой с грибами. «Револьвер ищет, — сообразил Иван Дмитриевич. — Хотека застрелить…» Все произошло так стремительно, что никто ничего не понял, не успел понять да и не мог. Выдернув скляночку, Стрекалова потрясенно уставилась на свой трофей, будто кто-то посторонний показывал ей этот предмет, а она не могла догадаться о его назначении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36