Ночью, дескать, готовился к экзамену, заснул только на рассвете и, соответственно, проспал.
— А что нашли при обыске?
— Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен.
— Вы осмотрели ему руки до локтей?
— До плеч. Потом заставил его раздеться до пояса и обследовал все тело.
— И отпустили?
— Напротив. Посадил на гауптвахту.
— Помилуйте! На каком основании?
Певцов улыбнулся.
— Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе, иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под мои подозрения.
— Вы так думаете? — оскорбился Иван Дмитриевич.
— Да, но в этом нет никакой вашей вины. Согласитесь, между полицией и жандармами есть известная разница в положении, которую вы при всех ваших талантах и амбициях не можете не сознавать. Моя мысль имеет большую ценность, чем ваша, не потому, что я умнее, а потому, что я — это я. Не хотелось бы подавлять вас авторитетом нашего ведомства.
Придавая значительность этой мысли, часы на стене пробили пять раз.
— Тогда, пожалуйста, объясните мне, — попросил Иван Дмитриевич, возвращая разговор на почву голых фактов, — почему князь пригласил к себе Боева в такую, по его понятиям, рань? После бессонной ночи, проведенной в Яхт-клубе, он мог бы назначить ему свидание и попозже.
— Князь не хотел, чтобы о его встрече с Боевым стало известно. Как правило, в девять и даже в десять часов утра он еще спал, поэтому наблюдение за домом устанавливалось где-то к полудню.
— За ним следили? — поразился Иван Дмитриевич. — Кто?
Но Певцов уже спохватился, что наболтал лишнего.
— Извините, господин Путилин, вам это знать ни к чему, — отрезал он.
— Тайна, затрагивающая государственные интересы России?
— Именно.
— В таком случае, — поколебавшись, все-таки решился Иван Дмитриевич, — советую обратить внимание на того преображенского поручика, с которым вы только что чуть в дверях не столкнулись. Не знаю, к сожалению, его фамилии. Зато знаю, что этот малый изобрел какую-то волшебную винтовку, отвергнутую нашими чинушами из Военного министерства.
К тому времени как часы пробили четверть шестого, он успел рассказать о кознях барона Гогенбрюка, также не сделав никаких выводов. Факты, и ничего больше.
— Да, любопытно. А почему вы сами не хотите заняться этим поручиком? — недоверчиво спросил Певцов. — Почему уступаете его мне?
— Политика, ротмистр, это по вашей части. Куда нам с кувшинным-то рылом! Мы свое место знаем.
— Издеваетесь?
— Есть маленько, — признал Иван Дмитриевич, — но если серьезно, я и вправду считаю, что вы тут лучше справитесь. Моя профессия — ловить уголовников, а не тех джентльменов, что убивают себе подобных из самых благородных политических убеждений.
— Хорошо, — кивнул Певцов, — спасибо за информацию. Однако вы, по-моему, намерены утаить от меня одно весьма важное обстоятельство.
— Какое?
— Отрезанная голова. Мои люди разговаривали с вашим агентом по фамилии Сыч, но мало чего добились. Я, собственно, для того сюда и приехал, чтобы подробнее разузнать о его визите. Что он вам сообщил?
— Нес всякую чушь. Будто австрийскому консулу голову отрубили, а он, видите ли, ее нашел.
— Хороши у вас агенты, — усмехнулся Певцов.
— Он у меня один такой. Выгнал бы, да жалко, у него семеро по лавкам пищат.
— То, что говорил ваш Сыч, дикость, конечно, тем не менее все это звенья одной цепи. У меня определенно складывается впечатление, что кто-то сеет в городе панику.
— А чья голова? — поинтересовался Иван Дмитриевич. — Вам удалось выяснить?
— Голова-то ничья.
— Как ничья?
— Из анатомического театра Медико-хирургической академии. Вчера студент Никольский поспорил с приятелями на бутылку шампанского, что незаметно вынесет эту голову, и, представьте себе, вынес. Пугал ею девиц, пьяный, потом бросил прямо на улице.
— Вот мерзавец! — возмутился Иван Дмитриевич. — Вы его арестовали?
— Это успеется. История не так элементарна, какой она представляется на поверхностный взгляд.
Певцов подошел к окну, громко постучал в стекло, привлекая внимание своего кучера, и подал ему знак, что сейчас выйдет.
— Вы куда едете? — спросил Иван Дмитриевич.
— А вам куда надо?
— На Кирочную.
— Ну, до места не доставлю, но полпути провезу, если желаете.
Через десять минут они проехали под аркой Главного штаба, повернули и покатили по Нев-скому. Вокруг раздавались крики извозчиков и кучеров, слышался неумолчный шелест литых резиновых шин, похожий на шипение оседающей в кружках пивной пены. Веселая нарядная толпа с гулом текла по обеим сторонам проспекта, как всегда бывает в первые теплые весенние вечера, когда в самом воздухе разлито обещание какой-то счастливой перемены жизни.
— Чувствуете? — угрюмо проговорил Певцов. — Повсюду неестественное лихорадочное возбуждение.
Иван Дмитриевич хмыкнул:
— Весна. Щепка на щепку лезет.
Экипаж был на рессорах, его плавное покачивание располагало к откровенности.
— Весна, говорите? А вот мне почему-то не Лель с дудочкой на ум приходит, а знаете кто? Михаил Бакунин, как это ни странно звучит в такую погоду. Слыхали о нем?
— Социалист?
— Да, социалист, эмигрант, революционеры всей Европы на него молятся. Он у них вроде Папы. По его мнению, с этой братией, — указал Певцов на группу студентов около афишной тумбы, — каши не сваришь. Маменькины сынки, белоручки, крови боятся. В тайные же общества следует вербовать всякое отребье, уголовных. Он эту сволочь по-научному именует: разбойный элемент. То они просто так убивали и грабили, а теперь, понимаете ли, будут делать все то же самое, но с теорией, для того, чтобы вызвать брожение в обществе. Тогда социалистам легче будет захватить власть. Как в Париже…
Иван Дмитриевич подумал, что подобная идея может осенить только человека, никогда не бывавшего в настоящем воровском притоне, и поверить в возможность ее осуществления способен лишь такой же человек.
— Если вы подозреваете, — сказал он, — что фон Аренсберг пал жертвой этой теории, стоит другими глазами взглянуть на ту косушку из-под водки.
— Какая еще косушка?
— Помните, утром я ее в гостиной за шторой нашел, на подоконнике? Болгарин, наверное, предпочел бы вино…
Певцов задумался. Некоторое время ехали молча, потом он приказал кучеру:
— Стой!.. Мне здесь направо, а вам — прямо. Вылезайте. Желаю удачи.
2
По дороге на Фонтанку, к Шувалову, который нуждался в материале для докладов государю, и позднее, разыскивая указанного Иваном Дмитриевичем преображенского поручика, чтобы на всякий случай потянуть и за эту ниточку, Певцов мысленно продолжал следовать своим путем — от очевидной причины к вероятным фактам.
Хотя Боев и не признался в убийстве фон Аренсберга, подозрения не были с него сняты. Певцов предполагал, что ночью он забрался в княжеский особняк с целью завладеть всей собранной «Славянским комитетом» суммой, а не частью ее, и пустить эти деньги на закупку оружия для болгарских гайдуков. Основания для такого вывода имелись: по словам председателя «Славянского комитета», Боев неоднократно заявлял ему, что лучший способ помочь пострадавшим от турецких насилий беженцам — отомстить за них. Он знал, что деньги лежат в сундуке, но открыть его не сумел, князь даже под угрозой смерти не сказал, где спрятан ключ. В итоге Боеву и его сообщнику, которого, видимо, князь и укусил за руку, пришлось довольствоваться револьвером, лежавшим в туалетном столике, и десятком французских золотых монет.
Свои выводы Певцов скрыл от Ивана Дмитриевича, чтобы, если подозрения подтвердятся, не делиться с ним лаврами, но тот сам обо всем догадался. Не бог весть какие сложные умозаключения!
Однако Иван Дмитриевич не знал другого: студент-медик Никольский, укравший голову из анатомического театра, еще днем был арестован. Схватили его в тот момент, когда он явился на дом к уже сидевшему на гауптвахте Боеву. За этой квартирой Певцов приказал установить наблюдение, и, как оказалось, не напрасно.
Прибыв туда, он задал Никольскому пять вопросов:
1. Сам ли он додумался вынести голову из здания Медико-хирургической академии, а затем бросить ее на улице, или действовал по чьему-либо наущению?
2. Может быть, кто-то из товарищей раззадорил его и подбил на такое пари?
3. Где он провел сегодняшнюю ночь?
4. В каких отношениях состоит с Боевым?
5. По какому делу явился к нему на квартиру?
«Обещаю, — сказал ему Певцов, — что если ответы будут чистосердечными, ваш проступок останется без последствий. Иначе „волчий билет“ вам гарантирован».
Никольский принял это обещание близко к сердцу, тем не менее отвечал, что украл голову исключительно по собственной дурости, ночь провел у старшей сестры Маши, а к Боеву пошел попросить полтинник на опохмелку, потому что они приятели, вместе учатся.
Что-то настораживающее было в самой безыскусности этих объяснений.
Певцов приказал Никольскому снять пиджак, закатать рукава рубашки и тщательно осмотрел его белые пухлые руки. Тот стоял ни жив ни мертв. Процедура казалась тем страшнее, что постичь ее смысл он не мог, а спрашивать не решался.
Не обнаружив следа зубов князя фон Аренсберга, Певцов отпустил мерзавца на все четыре стороны, но отправил следить за ним двоих жандармских филеров, одетых в партикулярное платье.
Со страху Никольский окончательно протрезвел, шел быстро. Филеры двигались за ним порознь по обеим сторонам улицы. Скоро вся троица бесследно растворилась в толпе на Литейном.
ГЛАВА 4
НОВЫЕ ПЕРСОНАЖИ
1
Пройдя пару кварталов по Кирочной улице, Иван Дмитриевич остановился перед обшарпанной громадиной четырехэтажного доходного дома с зеленной лавкой внизу. Здесь, как утверждал княжеский кучер, проживала та особа, которая в списке Левицкого значилась под номером девятым и последним.
В дворницкой не составило труда выяснить, какую именно квартиру нанимают супруги Стрекаловы. Он поднялся на этаж, позвонил. Открыла горничная. Через минуту хозяйка вышла в переднюю, где Иван Дмитриевич ее дожидался, и, услышав его имя и должность, сказала:
— Приходите в другой раз. Мой муж в отъезде.
— Мне нужны вы, мадам, — ответил Иван Дмитриевич.
Прошли в гостиную. Жестом полководца, определяющего место для бивака, она указала ему на стул, а сама присела на пузатом турецком пуфике из цветного ватина, с неровными бахромчатыми фестонами. Это, видимо, было ее рукоделье.
На стене висела фотография — портрет унылого, щекастого, толстогубого мужчины в парадном мундире Межевого департамента. Под фотографией — две скрещенные сабли.
— В каких кампаниях участвовал ваш супруг? — вежливо осведомился Иван Дмитриевич.
— Ни в каких не участвовал.
— Отчего же сабли?
Не ответив, она сморщила нос, и эта ее гримаса, исполненная чисто женского, даже скорее девичьего презрения, была внятнее любых слов. Только сейчас Иван Дмитриевич оценил особую стать своей собеседницы. В ее мощной шее, в сильных, но пленительно вяло двигающихся руках, в прямой спине и маленькой голове с тугим пучком черных волос виделось нечто завершенно-прочное, литое. Вместе с тем ничего мужеподобного. Это была красота чугунной пушки, которая в русской грамматике недаром относится к женскому роду. Такая женщина, имеющая такого мужа, и впрямь могла полюбить князя фон Аренсберга, в прошлом лихого кавалериста, героя сражений с итальянцами и альпийских походов.
— Я пересяду, — сказал Иван Дмитриевич, вставая со стула и усаживаясь в кресло спиной к портрету Стрекалова. — Разговор пойдет о таких вещах, что мне не хотелось бы видеть перед собой глаза вашего супруга.
— У меня мало времени, — перебила Стрекалова. — Я жду гостей к ужину.
— Гостей сегодня не будет, — ответил Иван Дмитриевич.
— Что вы хотите этим сказать?
— Мадам, поймите меня правильно…
Он начал издалека, хотя оглушить нужно было сразу, с налету, и посмотреть… Но духу не хватало, чтобы сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— А что нашли при обыске?
— Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен.
— Вы осмотрели ему руки до локтей?
— До плеч. Потом заставил его раздеться до пояса и обследовал все тело.
— И отпустили?
— Напротив. Посадил на гауптвахту.
— Помилуйте! На каком основании?
Певцов улыбнулся.
— Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе, иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под мои подозрения.
— Вы так думаете? — оскорбился Иван Дмитриевич.
— Да, но в этом нет никакой вашей вины. Согласитесь, между полицией и жандармами есть известная разница в положении, которую вы при всех ваших талантах и амбициях не можете не сознавать. Моя мысль имеет большую ценность, чем ваша, не потому, что я умнее, а потому, что я — это я. Не хотелось бы подавлять вас авторитетом нашего ведомства.
Придавая значительность этой мысли, часы на стене пробили пять раз.
— Тогда, пожалуйста, объясните мне, — попросил Иван Дмитриевич, возвращая разговор на почву голых фактов, — почему князь пригласил к себе Боева в такую, по его понятиям, рань? После бессонной ночи, проведенной в Яхт-клубе, он мог бы назначить ему свидание и попозже.
— Князь не хотел, чтобы о его встрече с Боевым стало известно. Как правило, в девять и даже в десять часов утра он еще спал, поэтому наблюдение за домом устанавливалось где-то к полудню.
— За ним следили? — поразился Иван Дмитриевич. — Кто?
Но Певцов уже спохватился, что наболтал лишнего.
— Извините, господин Путилин, вам это знать ни к чему, — отрезал он.
— Тайна, затрагивающая государственные интересы России?
— Именно.
— В таком случае, — поколебавшись, все-таки решился Иван Дмитриевич, — советую обратить внимание на того преображенского поручика, с которым вы только что чуть в дверях не столкнулись. Не знаю, к сожалению, его фамилии. Зато знаю, что этот малый изобрел какую-то волшебную винтовку, отвергнутую нашими чинушами из Военного министерства.
К тому времени как часы пробили четверть шестого, он успел рассказать о кознях барона Гогенбрюка, также не сделав никаких выводов. Факты, и ничего больше.
— Да, любопытно. А почему вы сами не хотите заняться этим поручиком? — недоверчиво спросил Певцов. — Почему уступаете его мне?
— Политика, ротмистр, это по вашей части. Куда нам с кувшинным-то рылом! Мы свое место знаем.
— Издеваетесь?
— Есть маленько, — признал Иван Дмитриевич, — но если серьезно, я и вправду считаю, что вы тут лучше справитесь. Моя профессия — ловить уголовников, а не тех джентльменов, что убивают себе подобных из самых благородных политических убеждений.
— Хорошо, — кивнул Певцов, — спасибо за информацию. Однако вы, по-моему, намерены утаить от меня одно весьма важное обстоятельство.
— Какое?
— Отрезанная голова. Мои люди разговаривали с вашим агентом по фамилии Сыч, но мало чего добились. Я, собственно, для того сюда и приехал, чтобы подробнее разузнать о его визите. Что он вам сообщил?
— Нес всякую чушь. Будто австрийскому консулу голову отрубили, а он, видите ли, ее нашел.
— Хороши у вас агенты, — усмехнулся Певцов.
— Он у меня один такой. Выгнал бы, да жалко, у него семеро по лавкам пищат.
— То, что говорил ваш Сыч, дикость, конечно, тем не менее все это звенья одной цепи. У меня определенно складывается впечатление, что кто-то сеет в городе панику.
— А чья голова? — поинтересовался Иван Дмитриевич. — Вам удалось выяснить?
— Голова-то ничья.
— Как ничья?
— Из анатомического театра Медико-хирургической академии. Вчера студент Никольский поспорил с приятелями на бутылку шампанского, что незаметно вынесет эту голову, и, представьте себе, вынес. Пугал ею девиц, пьяный, потом бросил прямо на улице.
— Вот мерзавец! — возмутился Иван Дмитриевич. — Вы его арестовали?
— Это успеется. История не так элементарна, какой она представляется на поверхностный взгляд.
Певцов подошел к окну, громко постучал в стекло, привлекая внимание своего кучера, и подал ему знак, что сейчас выйдет.
— Вы куда едете? — спросил Иван Дмитриевич.
— А вам куда надо?
— На Кирочную.
— Ну, до места не доставлю, но полпути провезу, если желаете.
Через десять минут они проехали под аркой Главного штаба, повернули и покатили по Нев-скому. Вокруг раздавались крики извозчиков и кучеров, слышался неумолчный шелест литых резиновых шин, похожий на шипение оседающей в кружках пивной пены. Веселая нарядная толпа с гулом текла по обеим сторонам проспекта, как всегда бывает в первые теплые весенние вечера, когда в самом воздухе разлито обещание какой-то счастливой перемены жизни.
— Чувствуете? — угрюмо проговорил Певцов. — Повсюду неестественное лихорадочное возбуждение.
Иван Дмитриевич хмыкнул:
— Весна. Щепка на щепку лезет.
Экипаж был на рессорах, его плавное покачивание располагало к откровенности.
— Весна, говорите? А вот мне почему-то не Лель с дудочкой на ум приходит, а знаете кто? Михаил Бакунин, как это ни странно звучит в такую погоду. Слыхали о нем?
— Социалист?
— Да, социалист, эмигрант, революционеры всей Европы на него молятся. Он у них вроде Папы. По его мнению, с этой братией, — указал Певцов на группу студентов около афишной тумбы, — каши не сваришь. Маменькины сынки, белоручки, крови боятся. В тайные же общества следует вербовать всякое отребье, уголовных. Он эту сволочь по-научному именует: разбойный элемент. То они просто так убивали и грабили, а теперь, понимаете ли, будут делать все то же самое, но с теорией, для того, чтобы вызвать брожение в обществе. Тогда социалистам легче будет захватить власть. Как в Париже…
Иван Дмитриевич подумал, что подобная идея может осенить только человека, никогда не бывавшего в настоящем воровском притоне, и поверить в возможность ее осуществления способен лишь такой же человек.
— Если вы подозреваете, — сказал он, — что фон Аренсберг пал жертвой этой теории, стоит другими глазами взглянуть на ту косушку из-под водки.
— Какая еще косушка?
— Помните, утром я ее в гостиной за шторой нашел, на подоконнике? Болгарин, наверное, предпочел бы вино…
Певцов задумался. Некоторое время ехали молча, потом он приказал кучеру:
— Стой!.. Мне здесь направо, а вам — прямо. Вылезайте. Желаю удачи.
2
По дороге на Фонтанку, к Шувалову, который нуждался в материале для докладов государю, и позднее, разыскивая указанного Иваном Дмитриевичем преображенского поручика, чтобы на всякий случай потянуть и за эту ниточку, Певцов мысленно продолжал следовать своим путем — от очевидной причины к вероятным фактам.
Хотя Боев и не признался в убийстве фон Аренсберга, подозрения не были с него сняты. Певцов предполагал, что ночью он забрался в княжеский особняк с целью завладеть всей собранной «Славянским комитетом» суммой, а не частью ее, и пустить эти деньги на закупку оружия для болгарских гайдуков. Основания для такого вывода имелись: по словам председателя «Славянского комитета», Боев неоднократно заявлял ему, что лучший способ помочь пострадавшим от турецких насилий беженцам — отомстить за них. Он знал, что деньги лежат в сундуке, но открыть его не сумел, князь даже под угрозой смерти не сказал, где спрятан ключ. В итоге Боеву и его сообщнику, которого, видимо, князь и укусил за руку, пришлось довольствоваться револьвером, лежавшим в туалетном столике, и десятком французских золотых монет.
Свои выводы Певцов скрыл от Ивана Дмитриевича, чтобы, если подозрения подтвердятся, не делиться с ним лаврами, но тот сам обо всем догадался. Не бог весть какие сложные умозаключения!
Однако Иван Дмитриевич не знал другого: студент-медик Никольский, укравший голову из анатомического театра, еще днем был арестован. Схватили его в тот момент, когда он явился на дом к уже сидевшему на гауптвахте Боеву. За этой квартирой Певцов приказал установить наблюдение, и, как оказалось, не напрасно.
Прибыв туда, он задал Никольскому пять вопросов:
1. Сам ли он додумался вынести голову из здания Медико-хирургической академии, а затем бросить ее на улице, или действовал по чьему-либо наущению?
2. Может быть, кто-то из товарищей раззадорил его и подбил на такое пари?
3. Где он провел сегодняшнюю ночь?
4. В каких отношениях состоит с Боевым?
5. По какому делу явился к нему на квартиру?
«Обещаю, — сказал ему Певцов, — что если ответы будут чистосердечными, ваш проступок останется без последствий. Иначе „волчий билет“ вам гарантирован».
Никольский принял это обещание близко к сердцу, тем не менее отвечал, что украл голову исключительно по собственной дурости, ночь провел у старшей сестры Маши, а к Боеву пошел попросить полтинник на опохмелку, потому что они приятели, вместе учатся.
Что-то настораживающее было в самой безыскусности этих объяснений.
Певцов приказал Никольскому снять пиджак, закатать рукава рубашки и тщательно осмотрел его белые пухлые руки. Тот стоял ни жив ни мертв. Процедура казалась тем страшнее, что постичь ее смысл он не мог, а спрашивать не решался.
Не обнаружив следа зубов князя фон Аренсберга, Певцов отпустил мерзавца на все четыре стороны, но отправил следить за ним двоих жандармских филеров, одетых в партикулярное платье.
Со страху Никольский окончательно протрезвел, шел быстро. Филеры двигались за ним порознь по обеим сторонам улицы. Скоро вся троица бесследно растворилась в толпе на Литейном.
ГЛАВА 4
НОВЫЕ ПЕРСОНАЖИ
1
Пройдя пару кварталов по Кирочной улице, Иван Дмитриевич остановился перед обшарпанной громадиной четырехэтажного доходного дома с зеленной лавкой внизу. Здесь, как утверждал княжеский кучер, проживала та особа, которая в списке Левицкого значилась под номером девятым и последним.
В дворницкой не составило труда выяснить, какую именно квартиру нанимают супруги Стрекаловы. Он поднялся на этаж, позвонил. Открыла горничная. Через минуту хозяйка вышла в переднюю, где Иван Дмитриевич ее дожидался, и, услышав его имя и должность, сказала:
— Приходите в другой раз. Мой муж в отъезде.
— Мне нужны вы, мадам, — ответил Иван Дмитриевич.
Прошли в гостиную. Жестом полководца, определяющего место для бивака, она указала ему на стул, а сама присела на пузатом турецком пуфике из цветного ватина, с неровными бахромчатыми фестонами. Это, видимо, было ее рукоделье.
На стене висела фотография — портрет унылого, щекастого, толстогубого мужчины в парадном мундире Межевого департамента. Под фотографией — две скрещенные сабли.
— В каких кампаниях участвовал ваш супруг? — вежливо осведомился Иван Дмитриевич.
— Ни в каких не участвовал.
— Отчего же сабли?
Не ответив, она сморщила нос, и эта ее гримаса, исполненная чисто женского, даже скорее девичьего презрения, была внятнее любых слов. Только сейчас Иван Дмитриевич оценил особую стать своей собеседницы. В ее мощной шее, в сильных, но пленительно вяло двигающихся руках, в прямой спине и маленькой голове с тугим пучком черных волос виделось нечто завершенно-прочное, литое. Вместе с тем ничего мужеподобного. Это была красота чугунной пушки, которая в русской грамматике недаром относится к женскому роду. Такая женщина, имеющая такого мужа, и впрямь могла полюбить князя фон Аренсберга, в прошлом лихого кавалериста, героя сражений с итальянцами и альпийских походов.
— Я пересяду, — сказал Иван Дмитриевич, вставая со стула и усаживаясь в кресло спиной к портрету Стрекалова. — Разговор пойдет о таких вещах, что мне не хотелось бы видеть перед собой глаза вашего супруга.
— У меня мало времени, — перебила Стрекалова. — Я жду гостей к ужину.
— Гостей сегодня не будет, — ответил Иван Дмитриевич.
— Что вы хотите этим сказать?
— Мадам, поймите меня правильно…
Он начал издалека, хотя оглушить нужно было сразу, с налету, и посмотреть… Но духу не хватало, чтобы сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36