Случилось так, что в это время с лестницы спускалась Марджери с охапкой старых, ненужных вещей. Заметив мелькнувшую внизу, торопливо удаляющуюся фигурку, она, чувствуя невольную симпатию к такой же одинокой, как она сама, и чужой здесь сиротке, с удивлением спросила:
— Куда тебя, девочка, посылают, что ты так спешишь?
Раннильт покорно остановилась и, подняв голову, увидела перед собой свежее, круглощекое лицо Марджери:
— Миссис Сюзанна сегодня дала мне выходной. Я иду в аббатство отнести Лиливину кое-что из съестного.
Это имя, столь много значащее для Раннильт, ничего не сказало Марджери, поэтому она объяснила:
— Это менестрель. Про которого говорят, что он напал на мастера Уолтера. Но я не верю, что он это сделал! Она сказала, что разрешает мне к нему пойти, чтобы я сама посмотрела, как он поживает, а то я очень плакала…
— Я его помню, — сказала Марджери. — Маленький такой, совсем молоденький. Так, значит, они уверены, что это был он, а ты убеждена, что нет? — Задумчиво опустив глаза, она порылась в одежде, которую несла, и по ее лицу пробежала слабая улыбка. — Помнится, он был неважно одет. Вот кафтан, который мой муж носил несколько лет назад, и плащ. С его росточком ему они подойдут. Возьми их с собой. Обидно было бы просто так выбросить вещи. Благотворительность — дело богоугодное и простирается даже на грешников.
Она деловито вынула обе вещи из общей кучи — хороший темно-синий кафтан, из которого Даниэль вырос после первой починки, и чиненый-перечиненый красновато-коричневый плащ с капюшоном:
— Вот, бери! Здесь они уже никому не нужны.
Они были действительно не нужны, и теперь пригодились молодой хозяйке лишь постольку, поскольку ей доставило особенное удовольствие отослать их несчастному бедолаге, которого ее новое семейство в один голос объявляло закоренелым преступником. Для Марджери это был жест, которым она утверждала свою независимость.
Еще более ошеломленная, Раннильт приняла из ее рук подарки, засунула в свою корзинку и, молча поклонившись, опрометью кинулась вон, не дожидаясь, когда прекратится приступ всеобщего благоволения и все щедроты — одежда, еда, выходной день — рассыплются на ее глазах прахом.
Сюзанна сварила обед, подала, помыла посуду. Она выполняла весь круг ежедневных обязанностей, храня на устах какую-то непонятную, жесткую улыбку. При Сюзанне дом незаметно стал вестись на более широкую ногу, чем было под началом госпожи Джулианы. Вот и сегодня еды на столе оказалось в избытке, и, когда все поели, Сюзанна собрала обед для Йестина и сама отнесла его в мастерскую, там она присела с ним за стол, чтобы забрать потом пустую миску. После обеда осталось немного еды — слишком мало, чтобы сберегать ее на завтра, но достаточно, чтобы накормить еще одного человека. Сюзанна накрошила в миску остатки солонины и понесла ее через двор к замочному мастеру — ей и раньше случалось делиться с ним излишками от своего стола.
Джон Бонет поднял голову от верстака, когда к нему вошла Сюзанна с миской в руке. Она огляделась вокруг: в мастерской царили тишина и порядок, но Болдуина Печа нигде не было видно, не увидела она там и мальчика Гриффина, которого, очевидно, послали сбегать по какому-нибудь поручению.
— У нас оказался излишек, а я знаю, что ваш хозяин не большой мастер стряпать. Если он еще не кушал, то вот я принесла ему обед.
Джон учтиво поднялся перед ней и встретил ее почтительной улыбкой. Они были знакомы уже пять лет, но между ними всегда оставалась приличествующая положению дистанция. Дочь богатого мастера, хозяина дома, была не чета простому работнику.
— Вы очень добры, госпожа, но мастера нет дома. Он ушел еще утром и с тех пор не показывался, а мне поручил сделать несколько ключей. Я думаю, что он придет только к вечеру. Он, кажется, говорил, что сегодня рыба должна хорошо клевать.
В этом не было ничего необычного. Болдуин Печ спокойно полагался на своего подмастерья, зная, что тот не хуже его справится с любой работой, и частенько пользовался этим, бросая на него мастерскую и устраивая себе выходной. Иногда он уходил шататься по питейным заведениям, чтобы обменяться с посетителями новостями и сплетнями, иногда отправлялся на стрельбищный вал у реки, чтобы сделать ставку на хорошего стрелка, или брал лодку, которую хранил в нескольких минутах ходьбы от своей мастерской, в сарае около шлюза, и рыбачил на реке. Сейчас настала пора, когда молодь лосося поднимается вверх по Северну. Самое время для рыбака попытать удачи.
— Так вы не знаете, придет ли он домой? — И прочитав по его лицу ответ, Сюзанна пожала плечами и усмехнулась: — Ну, понятно! Что ж, если он не идет обедать… Тогда, я надеюсь, у вас в желудке еще найдется местечко, не пропадать же моему угощению?
Джон обыкновенно приносил с собой в мастерскую ломоть хлеба с куском соленого бекона или сыра. Говядиной у него дома редко баловались. Сюзанна поставила перед ним на верстак миску, а сама села напротив на табуретке для посетителей, удобно подперев лицо руками.
— Ему же хуже! В трактире он заплатит дорого, а еду получит похуже этой. Я посижу с тобой, Джон, и заберу потом миску.
Раннильт дошла по Вайлю до городских ворот и, пройдя под тенистой аркой, очутилась на мосту, где все вокруг так и сверкало от солнечного блеска. Она убежала из дома, не чуя под собою ног, потому что боялась, как бы ее не заставили вернуться, но, очутившись в городе, от волнения замедлила шаг. Предстоящий поход пугал бедную девочку; неграмотная, почти дикарка, никому не нужная у себя в Уэльсе, она чувствовала себя в Англии непрошеной гостьей, которую едва терпели, пока нужны были ее рабочие руки. Она ничего не знала про монахов и монастыри, да и в христианстве была не слишком сведуща. Но там, за оградой монастыря, был Лиливин, и к нему-то Раннильт и шла. Сюзанна сказала, что в монастырь никому не запрещают входить.
Перейдя через мост, она поравнялась с рощей, где в ту злополучную ночь устроился на ночлег Лиливин и откуда его спугнула погоня. Миновав Форгейт, она дошла до мельничной запруды, за ней начались дома, принадлежащие аббатству, и вот уже Раннильт подошла к монастырской ограде, из-за которой виднелись крыши лазарета, школы и странноприимного дома, и остановилась перед гигантскими воротами. Западный портал церкви, выступавший за монастырскую стену, поразил ее своим величественным видом. Но когда оробевшая Раннильт ступила на широкий монастырский двор, она немного осмелела. Хотя в этот час там царило относительное затишье, по двору то и дело оживленно сновали люди: приезжали и уезжали гости, куда-то бежали по господским поручениям слуги, толклись нищие, сидели отдыхающие разносчики — перед Раннильт открылся целый маленький мирок, среди его обитателей некоторые были еще беднее, чем Раннильт. Здесь можно было спокойно расхаживать, и никто не обращал на тебя внимания. Между тем ей надо было разыскать Лиливина, поэтому она стала оглядываться в поисках самого приветливого человека, у которого можно было спросить, где его искать.
Ей не повезло с выбором. Маленький человечек, одетый в орденскую сутану, торопливо семенил куда-то через двор. Раннильт выбрала его за то, что он был такой же невысокий и худенький, как Лиливин, и так же удрученно сутулил спину — она подумала, что такой простой и незаметный человечек не может не посочувствовать другому маленькому человеку. Знай брат Жером ее мысли, он оскорбился бы до глубины души. Но поскольку он их не знал, то не без удовольствия посмотрел на девушку, которая обратилась к нему с низким поклоном и от застенчивости заговорила шепотом:
— Простите, святой отец, меня послала хозяйка передать подаяние молодому человеку, который получил у вас убежище. Будьте так добры, скажите мне, пожалуйста, где я могу его найти!
Спрашивая, Раннильт не назвала имя Лиливина, чтобы не выдать своего чувства, которое она ревниво оберегала от постороннего глаза. Как бы ни сокрушался брат Жером о заблудшей душе неизвестной девушки, которая вздумала посылать милостыню злоумышленнику, но в сложившихся обстоятельствах он оказался безоружен. Не станешь ведь упрекать служанку за промашку, которую допустила ее госпожа!
— Ты найдешь его здесь, в здании монастыря, у брата Ансельма.
С недовольным видом брат Жером показал, в какую сторону надо идти, ибо не одобрял, что брат Ансельм как ни в чем не бывало водит дружбу с человеком, обвиняемым в преступлении, но воздержался от порицаний, пока не заметил, как просияла девушка и как весело, почти вприпрыжку она побежала в том направлении, куда он ей указал. Нет, она не просто побежала выполнять поручение! Ишь как обрадовалась!
— Дитя мое! Смотри не забывайся! И когда будешь выполнять свое поручение, веди себя прилично. Он здесь только временно, и против него выставлено тягчайшее обвинение. Ты можешь побыть у него полчаса. Воспользуйся вашей встречей для добрых увещеваний, напомни ему, чтобы он подумал о своей душе. А теперь иди выполняй свое поручение!
Остановившись на бегу, Раннильт на мгновение обернулась, обратив на монаха взгляд широко открытых огромных глаз. Она невнятно пробормотала несколько смиренных слов, но глаза ее так и полыхали каким-то загадочным огнем, озадачившим брата Жерома. Она отвесила ему еще один низкий поклон, но затем распрямилась, словно готовый взмыть в вышину ангел, и полетела как на крыльях к большому зданию, куда он ее направил.
Это строение поразило девушку своей громадностью; четырьмя галереями оно расположилось вокруг открытого сада, где среди зеленой травы сияли золотистые, белые и лиловые весенние цветочки. Замирая от страха и от восторга, Раннильт, не переводя дыхания, бегом миновала первую галерею и свернула на вторую, где с благоговейным трепетом увидела ряд выходящих на галерею помещений, обставленных маленькими столиками и скамейками; в одном из них отрешенно трудился ученый монах над переписыванием рукописи, он был так погружен в свое занятие, что даже не поднял головы. В конце этой галереи она услыхала доносившиеся звуки музыки. Она никогда еще не слыхала органа и остановилась как зачарованная, внимая волшебным звукам, пока не услышала вдруг голос, ликующе слившийся с ними в гармоническом полете, и поняла, что это Лиливин.
Он сидел склонившись над инструментом и не услышал, как она вошла. Не заметил ее и брат Ансельм, который тоже был поглощен своим делом, собирая из кусочков спинку разбитой скрипки. Раннильт робко остановилась на пороге тесной мастерской, не смея заговорить, пока не кончится песня. Настал решающий момент, и тут она засомневалась, не зная, как ее встретят. На что она надеялась, воображая, что, проведя с нею часок, Лиливин будет так же вспоминать о ней, как она о нем! Может быть, действительно Сюзанна была права, все это одни глупости!
— Извините, пожалуйста, — робко и нерешительно заговорила Раннильт.
Оба подняли головы. Старик посмотрел на нее с добродушным любопытством, благожелательным и спокойным взглядом, в котором не было удивления. Зато юноша, словно не веря такому счастью, так и воззрился на нее круглыми глазами, не помня себя от восторга и удивления. Не сводя с девушки глаз, он отставил на скамейку необычный музыкальный инструмент и медленно-медленно встал на ноги; все его движения были так плавны и осторожны, словно он боялся нечаянно вспугнуть ее, словно от малейшего сотрясения воздуха она могла рассеяться, как утренний туман.
— Раннильт… Неужели это ты?
«Уж если это и впрямь были одни глупости, — подумала Раннильт, — то не одна я в них поверила!» И она отвела взгляд, переведя его на брата Ансельма, который, прервав работу, держал пальцы в том же положении, в каком был застигнут неожиданным появлением Раннильт, чтобы ничего нечаянно не сдвинуть и не испортить начатую работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Куда тебя, девочка, посылают, что ты так спешишь?
Раннильт покорно остановилась и, подняв голову, увидела перед собой свежее, круглощекое лицо Марджери:
— Миссис Сюзанна сегодня дала мне выходной. Я иду в аббатство отнести Лиливину кое-что из съестного.
Это имя, столь много значащее для Раннильт, ничего не сказало Марджери, поэтому она объяснила:
— Это менестрель. Про которого говорят, что он напал на мастера Уолтера. Но я не верю, что он это сделал! Она сказала, что разрешает мне к нему пойти, чтобы я сама посмотрела, как он поживает, а то я очень плакала…
— Я его помню, — сказала Марджери. — Маленький такой, совсем молоденький. Так, значит, они уверены, что это был он, а ты убеждена, что нет? — Задумчиво опустив глаза, она порылась в одежде, которую несла, и по ее лицу пробежала слабая улыбка. — Помнится, он был неважно одет. Вот кафтан, который мой муж носил несколько лет назад, и плащ. С его росточком ему они подойдут. Возьми их с собой. Обидно было бы просто так выбросить вещи. Благотворительность — дело богоугодное и простирается даже на грешников.
Она деловито вынула обе вещи из общей кучи — хороший темно-синий кафтан, из которого Даниэль вырос после первой починки, и чиненый-перечиненый красновато-коричневый плащ с капюшоном:
— Вот, бери! Здесь они уже никому не нужны.
Они были действительно не нужны, и теперь пригодились молодой хозяйке лишь постольку, поскольку ей доставило особенное удовольствие отослать их несчастному бедолаге, которого ее новое семейство в один голос объявляло закоренелым преступником. Для Марджери это был жест, которым она утверждала свою независимость.
Еще более ошеломленная, Раннильт приняла из ее рук подарки, засунула в свою корзинку и, молча поклонившись, опрометью кинулась вон, не дожидаясь, когда прекратится приступ всеобщего благоволения и все щедроты — одежда, еда, выходной день — рассыплются на ее глазах прахом.
Сюзанна сварила обед, подала, помыла посуду. Она выполняла весь круг ежедневных обязанностей, храня на устах какую-то непонятную, жесткую улыбку. При Сюзанне дом незаметно стал вестись на более широкую ногу, чем было под началом госпожи Джулианы. Вот и сегодня еды на столе оказалось в избытке, и, когда все поели, Сюзанна собрала обед для Йестина и сама отнесла его в мастерскую, там она присела с ним за стол, чтобы забрать потом пустую миску. После обеда осталось немного еды — слишком мало, чтобы сберегать ее на завтра, но достаточно, чтобы накормить еще одного человека. Сюзанна накрошила в миску остатки солонины и понесла ее через двор к замочному мастеру — ей и раньше случалось делиться с ним излишками от своего стола.
Джон Бонет поднял голову от верстака, когда к нему вошла Сюзанна с миской в руке. Она огляделась вокруг: в мастерской царили тишина и порядок, но Болдуина Печа нигде не было видно, не увидела она там и мальчика Гриффина, которого, очевидно, послали сбегать по какому-нибудь поручению.
— У нас оказался излишек, а я знаю, что ваш хозяин не большой мастер стряпать. Если он еще не кушал, то вот я принесла ему обед.
Джон учтиво поднялся перед ней и встретил ее почтительной улыбкой. Они были знакомы уже пять лет, но между ними всегда оставалась приличествующая положению дистанция. Дочь богатого мастера, хозяина дома, была не чета простому работнику.
— Вы очень добры, госпожа, но мастера нет дома. Он ушел еще утром и с тех пор не показывался, а мне поручил сделать несколько ключей. Я думаю, что он придет только к вечеру. Он, кажется, говорил, что сегодня рыба должна хорошо клевать.
В этом не было ничего необычного. Болдуин Печ спокойно полагался на своего подмастерья, зная, что тот не хуже его справится с любой работой, и частенько пользовался этим, бросая на него мастерскую и устраивая себе выходной. Иногда он уходил шататься по питейным заведениям, чтобы обменяться с посетителями новостями и сплетнями, иногда отправлялся на стрельбищный вал у реки, чтобы сделать ставку на хорошего стрелка, или брал лодку, которую хранил в нескольких минутах ходьбы от своей мастерской, в сарае около шлюза, и рыбачил на реке. Сейчас настала пора, когда молодь лосося поднимается вверх по Северну. Самое время для рыбака попытать удачи.
— Так вы не знаете, придет ли он домой? — И прочитав по его лицу ответ, Сюзанна пожала плечами и усмехнулась: — Ну, понятно! Что ж, если он не идет обедать… Тогда, я надеюсь, у вас в желудке еще найдется местечко, не пропадать же моему угощению?
Джон обыкновенно приносил с собой в мастерскую ломоть хлеба с куском соленого бекона или сыра. Говядиной у него дома редко баловались. Сюзанна поставила перед ним на верстак миску, а сама села напротив на табуретке для посетителей, удобно подперев лицо руками.
— Ему же хуже! В трактире он заплатит дорого, а еду получит похуже этой. Я посижу с тобой, Джон, и заберу потом миску.
Раннильт дошла по Вайлю до городских ворот и, пройдя под тенистой аркой, очутилась на мосту, где все вокруг так и сверкало от солнечного блеска. Она убежала из дома, не чуя под собою ног, потому что боялась, как бы ее не заставили вернуться, но, очутившись в городе, от волнения замедлила шаг. Предстоящий поход пугал бедную девочку; неграмотная, почти дикарка, никому не нужная у себя в Уэльсе, она чувствовала себя в Англии непрошеной гостьей, которую едва терпели, пока нужны были ее рабочие руки. Она ничего не знала про монахов и монастыри, да и в христианстве была не слишком сведуща. Но там, за оградой монастыря, был Лиливин, и к нему-то Раннильт и шла. Сюзанна сказала, что в монастырь никому не запрещают входить.
Перейдя через мост, она поравнялась с рощей, где в ту злополучную ночь устроился на ночлег Лиливин и откуда его спугнула погоня. Миновав Форгейт, она дошла до мельничной запруды, за ней начались дома, принадлежащие аббатству, и вот уже Раннильт подошла к монастырской ограде, из-за которой виднелись крыши лазарета, школы и странноприимного дома, и остановилась перед гигантскими воротами. Западный портал церкви, выступавший за монастырскую стену, поразил ее своим величественным видом. Но когда оробевшая Раннильт ступила на широкий монастырский двор, она немного осмелела. Хотя в этот час там царило относительное затишье, по двору то и дело оживленно сновали люди: приезжали и уезжали гости, куда-то бежали по господским поручениям слуги, толклись нищие, сидели отдыхающие разносчики — перед Раннильт открылся целый маленький мирок, среди его обитателей некоторые были еще беднее, чем Раннильт. Здесь можно было спокойно расхаживать, и никто не обращал на тебя внимания. Между тем ей надо было разыскать Лиливина, поэтому она стала оглядываться в поисках самого приветливого человека, у которого можно было спросить, где его искать.
Ей не повезло с выбором. Маленький человечек, одетый в орденскую сутану, торопливо семенил куда-то через двор. Раннильт выбрала его за то, что он был такой же невысокий и худенький, как Лиливин, и так же удрученно сутулил спину — она подумала, что такой простой и незаметный человечек не может не посочувствовать другому маленькому человеку. Знай брат Жером ее мысли, он оскорбился бы до глубины души. Но поскольку он их не знал, то не без удовольствия посмотрел на девушку, которая обратилась к нему с низким поклоном и от застенчивости заговорила шепотом:
— Простите, святой отец, меня послала хозяйка передать подаяние молодому человеку, который получил у вас убежище. Будьте так добры, скажите мне, пожалуйста, где я могу его найти!
Спрашивая, Раннильт не назвала имя Лиливина, чтобы не выдать своего чувства, которое она ревниво оберегала от постороннего глаза. Как бы ни сокрушался брат Жером о заблудшей душе неизвестной девушки, которая вздумала посылать милостыню злоумышленнику, но в сложившихся обстоятельствах он оказался безоружен. Не станешь ведь упрекать служанку за промашку, которую допустила ее госпожа!
— Ты найдешь его здесь, в здании монастыря, у брата Ансельма.
С недовольным видом брат Жером показал, в какую сторону надо идти, ибо не одобрял, что брат Ансельм как ни в чем не бывало водит дружбу с человеком, обвиняемым в преступлении, но воздержался от порицаний, пока не заметил, как просияла девушка и как весело, почти вприпрыжку она побежала в том направлении, куда он ей указал. Нет, она не просто побежала выполнять поручение! Ишь как обрадовалась!
— Дитя мое! Смотри не забывайся! И когда будешь выполнять свое поручение, веди себя прилично. Он здесь только временно, и против него выставлено тягчайшее обвинение. Ты можешь побыть у него полчаса. Воспользуйся вашей встречей для добрых увещеваний, напомни ему, чтобы он подумал о своей душе. А теперь иди выполняй свое поручение!
Остановившись на бегу, Раннильт на мгновение обернулась, обратив на монаха взгляд широко открытых огромных глаз. Она невнятно пробормотала несколько смиренных слов, но глаза ее так и полыхали каким-то загадочным огнем, озадачившим брата Жерома. Она отвесила ему еще один низкий поклон, но затем распрямилась, словно готовый взмыть в вышину ангел, и полетела как на крыльях к большому зданию, куда он ее направил.
Это строение поразило девушку своей громадностью; четырьмя галереями оно расположилось вокруг открытого сада, где среди зеленой травы сияли золотистые, белые и лиловые весенние цветочки. Замирая от страха и от восторга, Раннильт, не переводя дыхания, бегом миновала первую галерею и свернула на вторую, где с благоговейным трепетом увидела ряд выходящих на галерею помещений, обставленных маленькими столиками и скамейками; в одном из них отрешенно трудился ученый монах над переписыванием рукописи, он был так погружен в свое занятие, что даже не поднял головы. В конце этой галереи она услыхала доносившиеся звуки музыки. Она никогда еще не слыхала органа и остановилась как зачарованная, внимая волшебным звукам, пока не услышала вдруг голос, ликующе слившийся с ними в гармоническом полете, и поняла, что это Лиливин.
Он сидел склонившись над инструментом и не услышал, как она вошла. Не заметил ее и брат Ансельм, который тоже был поглощен своим делом, собирая из кусочков спинку разбитой скрипки. Раннильт робко остановилась на пороге тесной мастерской, не смея заговорить, пока не кончится песня. Настал решающий момент, и тут она засомневалась, не зная, как ее встретят. На что она надеялась, воображая, что, проведя с нею часок, Лиливин будет так же вспоминать о ней, как она о нем! Может быть, действительно Сюзанна была права, все это одни глупости!
— Извините, пожалуйста, — робко и нерешительно заговорила Раннильт.
Оба подняли головы. Старик посмотрел на нее с добродушным любопытством, благожелательным и спокойным взглядом, в котором не было удивления. Зато юноша, словно не веря такому счастью, так и воззрился на нее круглыми глазами, не помня себя от восторга и удивления. Не сводя с девушки глаз, он отставил на скамейку необычный музыкальный инструмент и медленно-медленно встал на ноги; все его движения были так плавны и осторожны, словно он боялся нечаянно вспугнуть ее, словно от малейшего сотрясения воздуха она могла рассеяться, как утренний туман.
— Раннильт… Неужели это ты?
«Уж если это и впрямь были одни глупости, — подумала Раннильт, — то не одна я в них поверила!» И она отвела взгляд, переведя его на брата Ансельма, который, прервав работу, держал пальцы в том же положении, в каком был застигнут неожиданным появлением Раннильт, чтобы ничего нечаянно не сдвинуть и не испортить начатую работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38