— С вашего позволения, я бы хотела поговорить с Лиливином. Я принесла ему кое-какие гостинцы.
— Пожалуйста, поговорите, — приветливо согласился брат Ансельм. — Слышишь, мальчик? К тебе пришла гостья. Так что иди. Видишь, какая тебе радость! В ближайшие часы ты мне не понадобишься. Твой урок я послушаю после.
Как во сне они шагнули друг к другу, молча взялись за руки и неслышно удалились.
— Клянусь тебе, Раннильт! Не я его ударил! Я ничего не крал и ничего плохого ему не делал! — Эти слова он повторял уже чуть ли не в десятый раз, а она в ответ не уставала в десятый раз повторять, что все это пустяки, о них не стоит и говорить.
— О чем ты! Ведь я же знаю, знаю! Я ни на миг не поверила! Как ты мог сомневаться! Я знаю, что ты хороший. Они узнают и тоже поймут. Им придется это признать!
Оба дрожали и сидели взявшись за руки и крепко сжимая ладони друг друга, как бы держась за последнюю надежду. От соприкосновения их пронзил трепет, неизведанное прежде волнение охватило два неопытных существа, ни тот, ни другая не понимали, что с ними происходит.
— О Раннильт! Если бы ты знала! Страшнее всего для меня была мысль, что ты от меня отшатнешься и поверишь, что я такой мерзавец… Они-то все так думают. Одна ты…
— Нет, — отважно возразила Раннильт. — А монах, который ходит к нам лечить почтенную госпожу Джулиану? Тот, что принес тебе твои вещицы?.. И этот добрый монах, который тебя учит… О нет! Тебя не все покинули. Не думай так, пожалуйста!
— Не буду! — согласился он благодарно. — Теперь я поверил, теперь я надеюсь, ведь ты со мной, .. — Он не переставал удивляться, что в этом враждебном семействе нашлась добрал душа, которая послала к нему Раннильт.
— Как добра, оказывается, твоя хозяйка! Как же я ей обязан!
Главное было не в угощении, которое ему прислали, хотя для него и объедки с их стола были невиданным лакомством. Нет! Главное было то, что к нему пришла Раннильт. Ее близость кружила ему голову, обдавала лихорадочным жаром, вызывала восторг и волновала неведомыми ощущениями. Наверное, это была любовь, та любовь, о которой он пел столько лет, ничего не понимал в ней.
Но тут брат Жером, свято блюдя то, что он почитал своим долгом, решив, что прошло отмеренное время, замаячил вдалеке, неуклонно приближаясь по мощенной плитами дорожке, ведущей со двора в церковь. Неслышно ступал в своих сандалиях, он еще издали заметил, что парочка сидит плечом к плечу, заметил склоненные друг к другу и почти соприкасающиеся висками светлую и темную головки. Он пришел, несомненно, вовремя, пора было их разлучить, церковь — не место для подобных посиделок!
— Все закончится хорошо, — шепотом проговорила Раннильт. — Вот увидишь! Госпожа Сюзанна хоть и говорит то же, что все остальные, но вот ведь отпустила меня к тебе! По-моему, она на самом деле не верит… Она сказала, что отпускает меня до вечера…
— Ах, Раннильт, Раннильт! Я так люблю тебя!
— Девица! — раздался у них за спиной сурово осуждающий голос брата Жерома. — Прошло достаточно времени, чтобы ты могла исполнить поручение хозяйки. Долее тебе нельзя здесь оставаться. Забирай свою корзинку, пора уходить.
Тень, накрывшая их сзади, была не больше той, что отбрасывал Лиливин, но эта мрачная тень — тень брата Жерома в лучах заходящего солнца, казалось, придавила их, и обоим стало не по себе. Они едва успели соединить ладони, едва успели почувствовать, какие обещания таят в себе их хрупкие тела, — и вот уже нужно разлучаться! Монах мог распоряжаться здесь по праву, он являл собой власть аббатства, и спорить с ним не приходилось. Лиливину дали в аббатстве убежище, как мог он нарушать предписываемые здесь правила поведения?
Оробевшая парочка встала со скамьи. Раннильт судорожно сжала руку Лиливина, и это прикосновение, словно искра, разожгло в нем пламя непокорности, вызвав отчаянный порыв гнева.
— Она сейчас уйдет, — сказал Лиливин. — Только помилосердствуйте и дайте нам несколько мгновений, чтобы вместе помолиться в церкви.
Брату Жерому это понравилось. Обезоруженный, он отошел в сторону, а Лиливин потянул девушку за собой, и она, как была, с корзиной в руке, пошла за ним в глубь церкви, где царили полумрак и тишина. Уважив их просьбу, брат Жером не пошел за ними следом, а остался снаружи, дабы своими глазами удостовериться, что девушка выйдет одна.
«Как знать! Может быть, я вижу ее в последний раз», — подумал Лиливин. Он не мог вынести мысли, что она так скоро уйдет и тогда он, может быть, потеряет ее навеки. А ведь ее отпустили к нему на целый день! Он опять ревниво взял ее за руку и увлек за собой мимо алтаря в укромную тьму находившейся в трансепте часовни. Он не допустит, чтобы она вот так ушла от него!
Брат Жером замешкался, в церкви не было ни души. В первую ночь, когда Лиливин остался один в церкви, он был слишком испуган, чтобы уснуть в притворе на своем соломенном тюфячке; ему все время чудились звуки погони, поэтому он беспокойно бродил по церкви и обследовал в ней все закоулки. Забившись с Раннильт в самый темный угол, он крепко обнял ее, и они тесно прижались друг к другу. Его губы лихорадочно зашептали ей в самое ухо:
— Не уходи! Не уходи! Останься со мной! Ты сможешь, сможешь… Я покажу тебе где… Никто не узнает, никто нас не отыщет!
Тесную часовню перегораживал широкий алтарь, поставленный перед овальной нишей в стене таким образом, что он занимал все пространство между двух противоположных колонн. За ним в глубине скрывалась небольшая ниша, в которую могли забраться только такие миниатюрные создания, как Лиливин и Раннильт. Лиливин с первого дня приметил это место, чтобы спрятаться там, если к нему ворвутся преследователи; он уже знал, что сможет туда протиснуться через узкую щель, а значит, и она как-нибудь сумеет туда забраться. Там внутри темно, никто их не увидит, и они будут одни.
— Сюда, полезай скорей! Никто не увидит. Когда он успокоится и уйдет, я приду к тебе. Мы сможем пробыть вместе до вечерни.
Раннильт забралась в укрытие. Для него она готова была сделать все, что он ни попросит, — она не меньше жаждала с ним остаться. Затем они пропихнули через щель пустую корзинку. Из темноты до него донесся горячий шепот:
— Ты придешь? Ты скоро?
— Приду! Жди меня…
Она затаилась во тьме, не выдавая себя ни шорохом, ни звуком, Лиливин повернулся и опасливо направился обратно к алтарю, откуда он через южный портал вышел в восточную галерею монастыря. Тем временем брат Жером, благопристойности ради, удалился в сад. Этот ревностный страж, укрывшись за кустами, мог незаметно продолжать слежку; зорко наблюдая за дверью, он сразу же заметил показавшуюся фигуру. По-видимому, брат Жером остался доволен. Обуреваемый горем и радостью, Лиливин даже не притворялся, он действительно чуть не плакал. Не заходя в галерею скриптория, мимо которой нужно было идти к брату Ансельму, он быстрым шагом миновал скамью, где на свернутых одеялах лежали подаренные ему вещи и еда, и, выйдя во двор, сразу свернул в сад и стал ждать.
Скоро он увидел, как брат Жером, прекратив слежку, бодрым шагом прошествовал в направлении хозяйственного двора и амбаров: девица отправилась домой, выйдя из церкви через западную дверь. Возмутительница спокойствия была удалена, порядок в монастыре восстановлен, а брат Жером доказал свою власть и добился должного уважения к своей особе.
Лиливин стрелой помчался к своему тюфячку, завернул в одеяло вещи и съестные припасы и внимательно осмотрелся по сторонам, не наблюдает ли кто-нибудь за ним во дворе или в церкви. Убедившись, что все спокойно, он, взяв под мышку сверток, шмыгнул в дверь, забежал в часовню и угрем проскользнул между алтарем и колонной в темное убежище. Раннильт уже протягивала ему навстречу руки, она прижалась щекой к его щеке, обоих колотила дрожь. Почти невидимые друг для друга под таинственным покровом тьмы, они почувствовали, как с них спали все стеснительные условности света, исчезли оковы робости и стыда — они просто любили друг друга без слов и объяснений. То, что происходило с ними сейчас, нельзя было сравнить с тем, что они испытывали на скамье у входа в церковь, пока змеиное шипение брата Жерома не развеяло их райские грезы. Тогда они просто сидели рука в руке, и даже эти сплетенные в пожатии руки старались спрятать от глаз, словно стыдясь нескромного жеста. Здесь все было иначе: их чувства наконец нашли выход и они одаривали друг друга страстными, неумелыми ласками.
В тесном углу нашлось как раз достаточно места, чтобы соорудить мягкое гнездышко. Из одеял и из старых вещей Даниэля они устроили себе ложе, а многолетний слой скопившейся на полу пыли только делал подстилку толще и мягче. Прислонившись к стене, они сидели тесно прижавшись друг к другу, греясь общим теплом, по-братски деля между собой остатки обеда, подаренные Сюзанной, спасаясь от всех страхов в крепких объятиях, пока не перенеслись в дремотное царство мечты, где спасаться стало не от чего, так как все страхи остались далеко позади и развеялись сами собой.
Иногда они обменивались немногими короткими словами:
— Тебе не холодно?
— Нет.
— Нет, холодно! Ты дрожишь!
Лиливин переменил позу и, обняв девушку одной рукой, привлек к своей груди, другой рукой он поймал край одеяла, плотно спеленав себя и ее. Она потянулась к нему, обхватила под одеялом его шею и, целуя в губы, прильнула щека к щеке, потянула его вниз, пока они с глубоким вздохом не легли, держа друг друга в объятиях.
Тогда словно удар молнии поразил обоих, сотрясая их тела, и они, без всякого усилия и точно не по своей воле, слились в одно существо. Оба они были невинны, познания обоих были одинаковы. Знать приблизительно — это одно. Но то, что они испытали сейчас, не имело ничего общего с тем, что они воображали. Время от времени они немного отстранялись друг от друга только затем, чтобы вновь сплестись в объятиях. Они уснули, но спустя час или два, движимые тем же неодолимым влечением, опять потянулись один к другому, чтобы в полусне вновь предаться любовным ласкам. Потом они снова уснули, утомленные и счастливые, таким глубоким сном, что даже хор, служивший вечерню, не смог их разбудить.
— Хочешь, я схожу и сниму белье? — дружелюбно предложила Сюзанне Марджери в очередной попытке мирного вторжения на золовкину территорию. Дело было уже под вечер, и Сюзанна готовила ужин.
— Спасибо, — невозмутимо ответила Сюзанна, едва подняв голову от работы. — Я справлюсь сама.
«Ни шагу не хочет сделать навстречу, — обиженно подумала Марджери. — Ее, видите ли, белье. Ее запасы, ее кухня!»
Сюзанна и тут не взглянула на невестку, только улыбалась обычной своей кривой улыбочкой, но заговорила почти приветливо:
— Если ты хочешь сделать мне одолжение, то займись, пожалуйста, бабушкой. Ты для нее — новый человек, так что она отнесется к тебе терпимее и будет покладистее, чем со мной. Я уже несколько лет ухаживаю за ней, и мы друг друга только изводим. Мы с ней слишком похожи. А ты для нее что-то новенькое. Я буду тебе очень благодарна, если ты за меня это сделаешь.
Усмиренная и задобренная Марджери охотно согласилась.
— Ладно, я пошла! — сказала она и отправилась в надежде как-нибудь поладить со старушкой, которая, впрочем, как и сказала Сюзанна, при новой помощнице старалась не показывать своего норова.
И только потом, уже вечером, присмотревшись за столом к сидевшему напротив Даниэлю, который молчал, как немой, не замечая ничего вокруг себя, и всем своим видом откровенно выражал необъяснимое самодовольство, она опять призадумалась над своим положением в этом доме, напомнив себе, на чьем поясе висят домашние ключи и чей голос решает, отпустить или не отпустить служанку, которая, кстати, до сих пор еще так и не вернулась.
— Хотел бы я знать, — сказал брат Ансельм, выходя после ужина из трапезной, — куда подевался мой ученик?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38