— А девица уж никак не красавица и никаким искусствам не обучена — ни тебе спеть, ни станцевать как следует, чтобы развлечь общество. Однако и не уродина, так что в общем вроде и ничего, а иначе бы парня нипочем не уломали, тем более у него уже есть с кем сравнивать!
— Он — видный юноша, — спокойно сказал Кадфаэль. — И, говорят, неплохой умелец в своем ремесле. Он и наследство получит хорошее.
— Да вот только сейчас-то не больно ему богато живется! — прошептал Болдуин, придвигаясь поближе и снова весело тыча Кадфаэля в плечо острым пальцем. — Ждать-то — оно хуже всего! Молодежь живет сегодняшним днем, а не завтрашним, а что до женитьбы, так тут, знаете ли, еще как посмотреть! Старушка пускай и обожает его, и нарадоваться не может на красавчика внука, а раскошеливаться не больно спешит, так что ему не много от нее перепадает на лакомства. А ведь то, что ему по вкусу, пожалуй, дороговато стоит!
У Кадфаэля промелькнула запоздалая мысль, что человеку в монашеском платье несколько неприлично жадно слушать городские сплетни, но он все же продолжал слушать, не опускаясь до расспросов. Впрочем, заядлый сплетник и не нуждался в расспросах. Однажды разоткровенничавшись, он вошел в азарт и явно не собирался замолкать.
— Хотите верьте, хотите нет, — продолжал он, дыша в самое ухо Кадфаэлю, — но он ведь уже, случалось, запускал руку в ее кошелек, хотя старушку, казалось бы, нелегко провести. Нынешняя его зазноба дорогонько ему обходится, а уж когда муженек проведает про эти фокусы, тут уж и вовсе такое начнется! Можно заранее сказать, что, дай ему только прибрать к рукам невестино приданое, он все спустит на украшения другой красотке. Нельзя сказать, чтобы он что-то имел против женитьбы. Когда их сватали, девушка ему нравилась, а уж ее денежки и тем более. Да только есть другая, которая нравится ему больше всех. Что касается имени, тут лучше молчок: имя назовешь — врага наживешь. Но вы бы только видели ее вчера у них на свадьбе! Наглая, что твоя королевская полюбовница! А старикан-то ее рядом с ней пыхтит, отдувается, пыжась от гордости, что ведет первую красавицу, а она в это время с женихом переглядывается, и оба чуть не покатываются со смеху, глядя на старого дурака. И ни у кого, кроме меня, не хватило зоркости, чтобы углядеть, как они перемигнулись.
— Вот и хорошо! — рассеянно отозвался Кадфаэль, думая в это время о другом.
Слушая Печа, он понял, отчего Даниэль так невзлюбил этого жильца. Кадфаэль даже не думал подвергать сомнению те сведения, которые он почерпнул от Печа, потому что шпион по призванию никогда не успокоится, пока не разнюхает всю подноготную. Хотя он ни словом не обмолвился о своих открытиях Даниэлю, тот, очевидно, был не так прост, и красноречивое подрагивание любопытного носа, многозначительные взгляды холодных глаз подсказали ему, что его любовные похождения отнюдь не были тайной для соседа. А кто же тогда обманутый старый муж, присутствовавший на свадьбе в качестве почетного гостя? Видимо, он богатый и уважаемый купец и у него молодая, хорошенькая, самоуверенная жена… Может быть, он женат на ней вторым браком? Городок был не так уж велик, чтобы Кадфаэлю пришлось долго перебирать варианты. Конечно же, это был Эйлвин Корд. Овдовев два или три года тому назад, он вновь женился, к неудовольствию своего взрослого сына, на красотке втрое моложе себя, а звать юную щеголиху Сесили…
— На вашем месте я бы держал язык за зубами, — дружелюбно посоветовал Кадфаэль, — Гильдия купцов, торгующих сукном, большая сила в нашем городе, и не всякий муж скажет спасибо за то, что ему открыли глаза.
— Это я-то, и проболтаться? Да никогда в жизни! — Его глаза сверкнули добродушным весельем, ноздри длинного носа затрепетали. — У меня есть уютный уголок, который я снимаю в доме покладистого хозяина. С какой стати я сам разрушу то, что меня устраивает! Я люблю позабавиться, но только сам с собою, не подымая шума. И что в этом плохого, раз я никого не обижаю!
— Совершенно ничего! — согласился с ним Кадфаэль и, попрощавшись, направился в сторону вьющегося серпантином спуска.
Кадфаэлю было над чем поразмыслить, потому что он еще сам не знал, что ему думать об услышанном. Так что же нового удалось выведать? Что Даниэль Аурифабер завел шашни с Сесили Корд, чей муж, купец, торгующий шерстью, скупает товар в соседнем Уэллсе, чтобы затем перепродать его в Англии, и потому нередко отлучается из дому на несколько дней. Эта дама, при всей своей влюбленности, слишком привыкла к подаркам, которые стоят недешево, а молодому человеку мешают развернуться два скупердяя — отец и бабка, и он, если верить слухам, уже начал таскать у них то, что плохо лежит. Задача для него не из легких! Отец, кажется, как раз собирался спрятать добрую половину невестиного приданого от греха подальше, чтобы уж никто к нему не подобрался. А события нынешней ночи повернулись так, что кто-то, от кого он прятал добро, забрал его и перепрятал по-своему. Такое случается в семьях.
Что еще? Что Даниэль был далеко не лучшего мнения о досужем арендаторе, который тратил свое свободное время на то, чтобы совать свой нос в чужие дела.
Он даже утверждал, что счел бы Печа главным подозреваемым, если бы тот не находился у него на глазах в то время, когда произошел грабеж.
Ну что же! Время покажет. Впереди еще целых сорок дней.
Месса уже закончилась, когда Кадфаэль, перейдя через мост, вошел в ворота и вступил на монастырский двор. Брат Жером, неотлучная тень приора Роберта, поджидал его возвращения, чтобы первым перехватить на пороге.
— Его милость господин аббат просил тебя явиться к нему до обеда. — Тонкие ноздри острого носа брата Жерома неприязненно подрагивали от скрытого неодобрения. Его поведение, выражение лица были Кадфаэлю еще противнее, чем откровенное удовольствие Болдуина Печа, наслаждавшегося собственной подлостью. — Надеюсь, брат Кадфаэль, что ты не будешь вмешиваться, предоставив все течению времени и закону, и не будешь впутывать в это грязное дело наш монастырь, которому надлежит только исполнять долг, дабы соблюдено было право церковного убежища. Тебе не следует брать на себя обременительные обязанности, вмененные правосудию.
Хотя приор Роберт не давал Жерому устных указаний, тот прочел невысказанное распоряжение по нахмуренным бровям своего повелителя. Лиливин, это обтрепанное, жалкое подобие человека, раздражал приора Роберта, словно запутавшийся в его одежде колючий репей, который нестерпимым зудом терзал его аристократическую кожу. Приор чувствовал, что ему не будет покоя, пока нежеланный постоялец будет оставаться в обители, и для того чтобы восстановить привычную гармонию существования, нужно было поскорее избавиться от этого инородного тела. Если уж говорить честно, то не только его покой, но покой всего монастыря был нарушен, и всю братию лихорадило с тех пор, как мирские ветры занесли в обитель эту заразу. Соседство страха и страдания воистину разрушительно.
— Аббат хочет видеть меня лишь для того, чтобы узнать про самочувствие моих подопечных, — сказал Кадфаэль, проявляя редкостную терпимость в отношении столь несимпатичных ему людей, как приор Роберт и его секретарь. Ибо их мучения, их мелочные заботы, столь непонятные ему, заслуживали сочувствия. Воистину стены сотряслись, и укрывшиеся в них души вострепетали. — Я достаточно обременен заботами о больных, чтобы искать себе новых. Кто-нибудь дал парнишке поесть, врачевал его раны? Вот все, что меня волнует.
— Брат Освин о нем заботится, — ответил Жером.
— Вот и хорошо! Тогда я пойду засвидетельствовать мое почтение отцу аббату, а потом хочу пообедать. Я и так уж остался без завтрака, а в городе народ такой рассеянный, что никто не подумал предложить мне подкрепиться.
Направляясь через двор к покоям аббата, Кадфаэль перебирал в уме собранные по крупицам сведения, прикидывая, какими из них он поделится с аббатом. Мирские толки о любовных делишках, конечно, не для аббатских ушей, то же самое можно сказать о засохшей капельке крови, к которой прилипло два льняных волоска, по крайней мере до тех пор, пока бродячий артист, который должен один бороться против всего света, отстаивать свою жизнь, не воспользовался своим правом самому рассказать все о том, что случилось.
Радульфус без удивления воспринял известие, что вся свадьба единодушно утверждает, будто виновник ограбления — Лиливин. Но в то же время ему показалось неубедительным утверждение Даниэля и других гостей, будто бы они способны были в течение всего вечера держать в поле зрения всех присутствующих.
— Там был полный зал людей, притом множество пьяных, празднование длилось несколько часов — возможно ли тут ручаться, что ты запомнил, кто и когда пришел или ушел? С другой стороны, когда столько людей одинаково излагают одну и ту же историю, к этому нельзя не прислушаться. Ну что ж! Нам остается делать свое дело, а остальное предоставить служителям закона. Сержант сообщил мне, что его начальник шериф сейчас в отъезде, — он отправился в восточную часть графства, чтобы рассудить соседский спор между тамошними рыцарями, — однако заместитель шерифа вернется в город сегодня вечером.
Для Кадфаэля это было приятной новостью. Хью Берингар не допустит, чтобы правосудие, цель которого поиски истины, пошло по пути наименьшего сопротивления, для удобства попросту отбрасывая разные мелкие детали, которые не укладываются в общую картину. Между тем Кадфаэль как раз собирался при встрече с Лиливином уточнить одну такую деталь, благо ему нужно было с ним повидаться, чтобы передать его вещи. После обеда Кадфаэль отправился на поиски жонглера и вскоре нашел его в одном из помещений монастыря; позаимствовав у кого-то иголку с ниткой, юноша, как умел, пытался залатать прорехи в своей одежде. Не трогая повязки на лбу, он чисто умыл лицо. Оно было бледное и худое, но кожа была гладкой, а черты приятные и даже тонкие. Помыть голову он не смог, и волосы оставались у него по-прежнему грязными, однако он их тщательно расчесал.
Начать, пожалуй, надо с пряника, а кнут оставить на потом. Кадфаэль подсел к Лиливину и бросил ему на колени узелок:
— Вот тебе часть твоего имущества в качестве задатка! Ну, что же ты? Развяжи!
Но Лиливин уже признал старую лиловую тряпицу. Сначала он молча разглядывал ее, словно не веря своим глазам, затем развязал узел и запустил руки в скромные свои сокровища; от счастья его лицо покрылось легким румянцем, казалось, что нечаянная радость впервые за все это время возвратила ему утраченную веру в то, что и ему в жизни может встретиться что-то хорошее и доброе.
— Но откуда вы это взяли? Я думал, что никогда уже не увижу этих вещиц! Значит, вы вспомнили и попросили их отдать… ради меня… Как вы добры!
— Мне даже не пришлось просить. Старая хозяйка, которая ударила тебя, хотя и свирепа, не приведи Господи, однако же честная женщина. Она никогда не возьмет себе чужого, хотя и трясется над каждым пенни. Она сама прислала тебе твои вещи. Нельзя сказать, чтобы госпожа выказала при этом особенную любезность, но не об этом сейчас речь. Так что прими это как добрый знак. А как ты себя сегодня чувствуешь? Тебя покормили?
— Очень хорошо! Мне сказано, чтобы я приходил за едой на кухню, и мне дают завтрак, обед и ужин. — Казалось, Лиливин сам себе не верит, говоря о том, что получает еду три раза в день. — И мне положили соломенный тюфяк вот тут у дверей. Ночью я боюсь выходить из церкви. — Лиливин сказал это очень просто и затем смиренно добавил: — Им не нравится, что я здесь. Я у них точно кость в горле.
— Они привыкли к покою, — миролюбиво согласился Кадфаэль. — А ты приносишь беспокойство. Так что потерпи, они ведь тоже терпят. А начиная с сегодняшнего дня ты можешь спать спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Он — видный юноша, — спокойно сказал Кадфаэль. — И, говорят, неплохой умелец в своем ремесле. Он и наследство получит хорошее.
— Да вот только сейчас-то не больно ему богато живется! — прошептал Болдуин, придвигаясь поближе и снова весело тыча Кадфаэля в плечо острым пальцем. — Ждать-то — оно хуже всего! Молодежь живет сегодняшним днем, а не завтрашним, а что до женитьбы, так тут, знаете ли, еще как посмотреть! Старушка пускай и обожает его, и нарадоваться не может на красавчика внука, а раскошеливаться не больно спешит, так что ему не много от нее перепадает на лакомства. А ведь то, что ему по вкусу, пожалуй, дороговато стоит!
У Кадфаэля промелькнула запоздалая мысль, что человеку в монашеском платье несколько неприлично жадно слушать городские сплетни, но он все же продолжал слушать, не опускаясь до расспросов. Впрочем, заядлый сплетник и не нуждался в расспросах. Однажды разоткровенничавшись, он вошел в азарт и явно не собирался замолкать.
— Хотите верьте, хотите нет, — продолжал он, дыша в самое ухо Кадфаэлю, — но он ведь уже, случалось, запускал руку в ее кошелек, хотя старушку, казалось бы, нелегко провести. Нынешняя его зазноба дорогонько ему обходится, а уж когда муженек проведает про эти фокусы, тут уж и вовсе такое начнется! Можно заранее сказать, что, дай ему только прибрать к рукам невестино приданое, он все спустит на украшения другой красотке. Нельзя сказать, чтобы он что-то имел против женитьбы. Когда их сватали, девушка ему нравилась, а уж ее денежки и тем более. Да только есть другая, которая нравится ему больше всех. Что касается имени, тут лучше молчок: имя назовешь — врага наживешь. Но вы бы только видели ее вчера у них на свадьбе! Наглая, что твоя королевская полюбовница! А старикан-то ее рядом с ней пыхтит, отдувается, пыжась от гордости, что ведет первую красавицу, а она в это время с женихом переглядывается, и оба чуть не покатываются со смеху, глядя на старого дурака. И ни у кого, кроме меня, не хватило зоркости, чтобы углядеть, как они перемигнулись.
— Вот и хорошо! — рассеянно отозвался Кадфаэль, думая в это время о другом.
Слушая Печа, он понял, отчего Даниэль так невзлюбил этого жильца. Кадфаэль даже не думал подвергать сомнению те сведения, которые он почерпнул от Печа, потому что шпион по призванию никогда не успокоится, пока не разнюхает всю подноготную. Хотя он ни словом не обмолвился о своих открытиях Даниэлю, тот, очевидно, был не так прост, и красноречивое подрагивание любопытного носа, многозначительные взгляды холодных глаз подсказали ему, что его любовные похождения отнюдь не были тайной для соседа. А кто же тогда обманутый старый муж, присутствовавший на свадьбе в качестве почетного гостя? Видимо, он богатый и уважаемый купец и у него молодая, хорошенькая, самоуверенная жена… Может быть, он женат на ней вторым браком? Городок был не так уж велик, чтобы Кадфаэлю пришлось долго перебирать варианты. Конечно же, это был Эйлвин Корд. Овдовев два или три года тому назад, он вновь женился, к неудовольствию своего взрослого сына, на красотке втрое моложе себя, а звать юную щеголиху Сесили…
— На вашем месте я бы держал язык за зубами, — дружелюбно посоветовал Кадфаэль, — Гильдия купцов, торгующих сукном, большая сила в нашем городе, и не всякий муж скажет спасибо за то, что ему открыли глаза.
— Это я-то, и проболтаться? Да никогда в жизни! — Его глаза сверкнули добродушным весельем, ноздри длинного носа затрепетали. — У меня есть уютный уголок, который я снимаю в доме покладистого хозяина. С какой стати я сам разрушу то, что меня устраивает! Я люблю позабавиться, но только сам с собою, не подымая шума. И что в этом плохого, раз я никого не обижаю!
— Совершенно ничего! — согласился с ним Кадфаэль и, попрощавшись, направился в сторону вьющегося серпантином спуска.
Кадфаэлю было над чем поразмыслить, потому что он еще сам не знал, что ему думать об услышанном. Так что же нового удалось выведать? Что Даниэль Аурифабер завел шашни с Сесили Корд, чей муж, купец, торгующий шерстью, скупает товар в соседнем Уэллсе, чтобы затем перепродать его в Англии, и потому нередко отлучается из дому на несколько дней. Эта дама, при всей своей влюбленности, слишком привыкла к подаркам, которые стоят недешево, а молодому человеку мешают развернуться два скупердяя — отец и бабка, и он, если верить слухам, уже начал таскать у них то, что плохо лежит. Задача для него не из легких! Отец, кажется, как раз собирался спрятать добрую половину невестиного приданого от греха подальше, чтобы уж никто к нему не подобрался. А события нынешней ночи повернулись так, что кто-то, от кого он прятал добро, забрал его и перепрятал по-своему. Такое случается в семьях.
Что еще? Что Даниэль был далеко не лучшего мнения о досужем арендаторе, который тратил свое свободное время на то, чтобы совать свой нос в чужие дела.
Он даже утверждал, что счел бы Печа главным подозреваемым, если бы тот не находился у него на глазах в то время, когда произошел грабеж.
Ну что же! Время покажет. Впереди еще целых сорок дней.
Месса уже закончилась, когда Кадфаэль, перейдя через мост, вошел в ворота и вступил на монастырский двор. Брат Жером, неотлучная тень приора Роберта, поджидал его возвращения, чтобы первым перехватить на пороге.
— Его милость господин аббат просил тебя явиться к нему до обеда. — Тонкие ноздри острого носа брата Жерома неприязненно подрагивали от скрытого неодобрения. Его поведение, выражение лица были Кадфаэлю еще противнее, чем откровенное удовольствие Болдуина Печа, наслаждавшегося собственной подлостью. — Надеюсь, брат Кадфаэль, что ты не будешь вмешиваться, предоставив все течению времени и закону, и не будешь впутывать в это грязное дело наш монастырь, которому надлежит только исполнять долг, дабы соблюдено было право церковного убежища. Тебе не следует брать на себя обременительные обязанности, вмененные правосудию.
Хотя приор Роберт не давал Жерому устных указаний, тот прочел невысказанное распоряжение по нахмуренным бровям своего повелителя. Лиливин, это обтрепанное, жалкое подобие человека, раздражал приора Роберта, словно запутавшийся в его одежде колючий репей, который нестерпимым зудом терзал его аристократическую кожу. Приор чувствовал, что ему не будет покоя, пока нежеланный постоялец будет оставаться в обители, и для того чтобы восстановить привычную гармонию существования, нужно было поскорее избавиться от этого инородного тела. Если уж говорить честно, то не только его покой, но покой всего монастыря был нарушен, и всю братию лихорадило с тех пор, как мирские ветры занесли в обитель эту заразу. Соседство страха и страдания воистину разрушительно.
— Аббат хочет видеть меня лишь для того, чтобы узнать про самочувствие моих подопечных, — сказал Кадфаэль, проявляя редкостную терпимость в отношении столь несимпатичных ему людей, как приор Роберт и его секретарь. Ибо их мучения, их мелочные заботы, столь непонятные ему, заслуживали сочувствия. Воистину стены сотряслись, и укрывшиеся в них души вострепетали. — Я достаточно обременен заботами о больных, чтобы искать себе новых. Кто-нибудь дал парнишке поесть, врачевал его раны? Вот все, что меня волнует.
— Брат Освин о нем заботится, — ответил Жером.
— Вот и хорошо! Тогда я пойду засвидетельствовать мое почтение отцу аббату, а потом хочу пообедать. Я и так уж остался без завтрака, а в городе народ такой рассеянный, что никто не подумал предложить мне подкрепиться.
Направляясь через двор к покоям аббата, Кадфаэль перебирал в уме собранные по крупицам сведения, прикидывая, какими из них он поделится с аббатом. Мирские толки о любовных делишках, конечно, не для аббатских ушей, то же самое можно сказать о засохшей капельке крови, к которой прилипло два льняных волоска, по крайней мере до тех пор, пока бродячий артист, который должен один бороться против всего света, отстаивать свою жизнь, не воспользовался своим правом самому рассказать все о том, что случилось.
Радульфус без удивления воспринял известие, что вся свадьба единодушно утверждает, будто виновник ограбления — Лиливин. Но в то же время ему показалось неубедительным утверждение Даниэля и других гостей, будто бы они способны были в течение всего вечера держать в поле зрения всех присутствующих.
— Там был полный зал людей, притом множество пьяных, празднование длилось несколько часов — возможно ли тут ручаться, что ты запомнил, кто и когда пришел или ушел? С другой стороны, когда столько людей одинаково излагают одну и ту же историю, к этому нельзя не прислушаться. Ну что ж! Нам остается делать свое дело, а остальное предоставить служителям закона. Сержант сообщил мне, что его начальник шериф сейчас в отъезде, — он отправился в восточную часть графства, чтобы рассудить соседский спор между тамошними рыцарями, — однако заместитель шерифа вернется в город сегодня вечером.
Для Кадфаэля это было приятной новостью. Хью Берингар не допустит, чтобы правосудие, цель которого поиски истины, пошло по пути наименьшего сопротивления, для удобства попросту отбрасывая разные мелкие детали, которые не укладываются в общую картину. Между тем Кадфаэль как раз собирался при встрече с Лиливином уточнить одну такую деталь, благо ему нужно было с ним повидаться, чтобы передать его вещи. После обеда Кадфаэль отправился на поиски жонглера и вскоре нашел его в одном из помещений монастыря; позаимствовав у кого-то иголку с ниткой, юноша, как умел, пытался залатать прорехи в своей одежде. Не трогая повязки на лбу, он чисто умыл лицо. Оно было бледное и худое, но кожа была гладкой, а черты приятные и даже тонкие. Помыть голову он не смог, и волосы оставались у него по-прежнему грязными, однако он их тщательно расчесал.
Начать, пожалуй, надо с пряника, а кнут оставить на потом. Кадфаэль подсел к Лиливину и бросил ему на колени узелок:
— Вот тебе часть твоего имущества в качестве задатка! Ну, что же ты? Развяжи!
Но Лиливин уже признал старую лиловую тряпицу. Сначала он молча разглядывал ее, словно не веря своим глазам, затем развязал узел и запустил руки в скромные свои сокровища; от счастья его лицо покрылось легким румянцем, казалось, что нечаянная радость впервые за все это время возвратила ему утраченную веру в то, что и ему в жизни может встретиться что-то хорошее и доброе.
— Но откуда вы это взяли? Я думал, что никогда уже не увижу этих вещиц! Значит, вы вспомнили и попросили их отдать… ради меня… Как вы добры!
— Мне даже не пришлось просить. Старая хозяйка, которая ударила тебя, хотя и свирепа, не приведи Господи, однако же честная женщина. Она никогда не возьмет себе чужого, хотя и трясется над каждым пенни. Она сама прислала тебе твои вещи. Нельзя сказать, чтобы госпожа выказала при этом особенную любезность, но не об этом сейчас речь. Так что прими это как добрый знак. А как ты себя сегодня чувствуешь? Тебя покормили?
— Очень хорошо! Мне сказано, чтобы я приходил за едой на кухню, и мне дают завтрак, обед и ужин. — Казалось, Лиливин сам себе не верит, говоря о том, что получает еду три раза в день. — И мне положили соломенный тюфяк вот тут у дверей. Ночью я боюсь выходить из церкви. — Лиливин сказал это очень просто и затем смиренно добавил: — Им не нравится, что я здесь. Я у них точно кость в горле.
— Они привыкли к покою, — миролюбиво согласился Кадфаэль. — А ты приносишь беспокойство. Так что потерпи, они ведь тоже терпят. А начиная с сегодняшнего дня ты можешь спать спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38