— Как бы то ни было, он боится поднять на тебя глаза, хотя явно не прочь, — заметил Бенецет, ухмыльнувшись. — Оставь его им на съедение, если хочешь.
Девушке этого вовсе не хотелось, и Бенецет все отлично понимал. Он был уверен в том, что еще до окончания вечерни, если не раньше, Тутило будет предупрежден о грозящей ему опасности.
Направляясь обедать в покои аббата Радульфуса, субприор Герлуин, весьма польщенный приглашением на трапезу в обществе столь высоких особ, увидел перед собой посреди монастырского двора робкого просителя в лице потупившего взор брата Тутило, который испрашивал у него дозволения отлучиться из аббатства, дабы нанести визит к леди Донате в Лонгнер.
— Отец, эта леди снова просит меня прийти и поиграть для нее, как в прошлый раз. Будет ли на то ваше дозволение?
Все мысли Герлуина были поглощены предстоящей трапезой, и он обдумывал доводы в свою пользу, касающиеся его претензий на святую Уинифред. Кроме того, ему ни слова не сказали ни об имевшихся подозрениях, ни о том, что нынче вечером в монастырь должен прибыть главный свидетель. Поэтому Тутило получил испрашиваемое дозволение без особого труда. Совершенно открыто, ничуть не таясь, он вышел из ворот аббатства и направился по тракту через Форгейт, на тот случай, если кто-либо следит за ним и желает удостовериться, что юноша идет в надлежащую сторону. Ушел Тутило совсем недалеко, разумеется не в Лонгнер, но на вполне достаточное расстояние, дабы избежать непосредственной угрозы. Юноша никоим образом не рассчитывал на то, что беда пройдет стороной, когда Альдхельм ни с чем возвратится домой, — Тутило вовсе не был столь наивен и готовился встретить то, что ему уготовила судьба. Но всему свое время. А сегодня он чистосердечно радовался тому, что беды удалось избежать.
Известие о том, что птичка, которую брат Жером столь жаждал, уловить в силки, упорхнула и теперь находится на безопасном расстоянии, шло по аббатству своим чередом и достигло наконец ушей личного писца приора Роберта. Брат Жером прямо-таки позеленел от досады и злости. Он заключил, что едва ли можно надеяться на справедливый суд, в том числе и суд небесный, ибо диавол не дремлет и постоянно печется о своей выгоде.
Должно быть, из-за избытка желчи Жерому стало плохо, так как весь вечер его никто не видел. Не то чтобы это осталось без внимания. Однако приор Роберт вспоминал о своем личном писце лишь в том случае, если ему нужно было послать Жерома с каким-либо поручением или если ему требовалось его подобострастное присутствие, которое самым целительным образом восстанавливало душевное равновесие приора, когда кто-либо наносил оскорбление его приорскому достоинству. Монахи же большей частью сторонились Жерома, а в его отсутствие отдыхали душой, благодарили небеса и забывали о нем. Послушники и ученики, в свою очередь, всячески старались держаться от него подальше, когда это было возможно. Поэтому до самого повечерия, на котором брат Жером так и не появился, никто его не хватился и не забеспокоился — была охота! Тем не менее после службы субприор Ричард, по-доброму относившийся даже к тем, кого недолюбливал, заволновался и пошел искать Жерома. Он нашел его в общей комнате. Тот лежал в постели совершенно больной — бледный, дрожащий, с диким взглядом.
Вообще говоря, в этом не было ничего удивительного, ибо брат Жером часто страдал желудком, — ну разве что на этот раз приступ оказался особенно сильным. Брат Кадфаэль принес Жерому теплого питья и крепительную микстуру для желудка, после чего больного оставили в покое.
И все же это событие едва ли могло оказаться более значительным, чем ожидавшееся нынче ближе к ночи. За эти полчаса после повечерия все сомнения могли разрешиться. Однако молодой пастух из Аптона, долгожданный свидетель, который должен был открыть истину, что-то задерживался.
Гости аббата чинно разошлись, Реми и граф Роберт, мило беседуя, направились в странноприимный дом. Бенецет вовремя вернулся после своей прогулки в город и был готов служить своему господину, а графа с готовностью поджидали два его сквайра. Даални сидела в комнате для женщин и расчесывала свои длинные волосы, прислушиваясь к болтовне вдовы купца из Уэма, которая, следуя по пути в Уэнлок, остановилась на ночь в странноприимном доме аббатства. Все в аббатстве готовились ко сну.
Альдхельм так и не пришел. Не вернулся в монастырь и Тутило, ушедший вечером в Лонгнер к леди Донате.
Распорядок церковных служб шел своим чередом, невзирая ни на какие болезни или проступки, — ровно в полночь, как и во все предыдущие дни, в общей комнате пробил колокол, зовущий братьев к ночной службе. Монахи встали и, протирая глаза, направились по внутренней лестнице в церковь. Кадфаэль, которому было достаточно одного усилия воли, чтобы мгновенно проснуться или уснуть, любил особенную торжественность ночных служб, когда в бездонной глубине темного нефа над головой тонет колеблющийся свет свечей и кажется, что он устремляется в бесконечность. Кроме того, в такие полночные часы земная тишина придавала особую красоту тишине космической, когда малейший шорох, нарушавший течение молитвы, казалось, потрясает основания земли. Об этом Кадфаэль и размышлял в перерыве для медитации между молитвами и прославлением. И тут он услышал слабый, короткий скрип двери, ведущей в церковь из монастыря. Слух у Кадфаэля был весьма чуткий и еще не ослаб с годами. Наверное, кроме него, никто этого скрипа и не расслышал. Должно быть, кто-то вошел в церковь, очень осторожно, и теперь затаился, не решаясь пройти в хор, чтобы не прервать вторую службу этого дня. Вскоре тихий, придыхающий голос, шедший со стороны входа, осторожно присоединился к общему хору.
Закончив службу, монахи потянулись к выходу, дабы продолжить сон. Стоявший на коленях невысокий человек в рясе поднялся на ноги и медленно, но решительно вышел на освещенное место, словно не рассчитывал на теплый прием, но был готов ко всему. Ряса Тутило, промокшая на беззвучном весеннем дожде, который зарядил еще с вечера, поблескивала на плечах, влажные кудри юноши слиплись, и когда он провел по волосам рукой, чтобы отвести их со лба, на нем осталась темная полоса. Тутило испуганно озирался, лицо его, там, где он не запачкал его грязной рукой, было совершенно бледным.
Увидев своего послушника, Герлуин отступил от приора Роберта и, издав возмущенный возглас, направился к Тутило. Он набрал воздуху в легкие, дабы обрушить на голову провинившегося неминуемую лавину горьких упреков, но Тутило опередил его.
— Святой отец, — промолвил юноша, — я сожалею, что опоздал, но у меня не было выбора. Мне пришлось сперва отправиться в город, точнее в крепость, где такие известия должны получать в первую очередь. Дело в том, святой отец, что на обратном пути, по дороге от переправы через лес, я обнаружил мертвого человека. Его убили… Святой отец, — сказал юноша, показывая свои перепачканные руки, — я говорю то, что знаю, что мне стало ясно даже в потемках. Я осмотрел его, у него голова проломлена.
Глава шестая
Увидев свои руки на свету, Тутило дернулся и отстранил их от себя, не желая прикасаться ими к рясе, ибо его правая ладонь и ямочки между пальцами были все в засохшей крови, равно как и кончики пальцев левой руки, словно юноша прикасался ими к окровавленной одежде. Тутило не хотел, а может, просто не мог продолжать свой рассказ, покуда не умоется. Он с ожесточением тер свои ладони, словно вместе с кровавыми пятнами намеревался содрать с них кожу. В конце концов его препроводили в приемную аббата Радульфуса, куда пришли еще приор Роберт и Герлуин, а также брат Кадфаэль, на присутствии которого настоял сам Тутило. Лишь после этого юноша смог более или менее связно поведать о подробностях случившегося.
— Я возвращался в обитель по тропе, что идет от переправы через лес, и в том месте, где деревья подступают совсем близко, споткнулся о лежащего человека. Он лежал поперек тропы, я опустился подле него на колени. Темно там было хоть глаз выколи, только узкая полоса неба над головой все-таки позволяла видеть дорогу. Но у самой земли уже почти ничего не было видно. Пришлось действовать на ощупь. Я думал, он пьяный, но он не шевелился и не издавал ни звука. Я ощупал его и не почувствовал ни дыхания, ни вообще каких-либо признаков жизни. Господи, я дотронулся до его проломленной головы и понял, что он мертв. И это не несчастный случай! Я ощупал его разбитую голову…
— Нет ли у тебя предположений, кто этот человек? — спросил аббат ровным, мягким голосом.
— Нет, отец. Было слишком темно. Как тут разберешь без факела, без фонаря? Поначалу я просто перестал что-либо соображать, а потом подумал, что этим следует заняться шерифу, ибо святой церкви незачем вмешиваться в дела, связанные со смертоубийством. Поэтому я сразу отправился в город и все рассказал в крепости, а лорд Берингар послал своего человека сторожить то место до рассвета. Больше мне нечего рассказать, остальное, наверное, выяснится с рассветом. А еще, святой отец, он попросил, то есть лорд Берингар попросил, вас сообщить обо всем брату Кадфаэлю и позволить, чтобы утром я провел его в то место, где его будет ждать шериф. Вот почему я позвал сюда брата Кадфаэля. Утром я провожу его туда и, если у него есть сейчас вопросы, постараюсь на них ответить. Он сказал, то есть Хью Берингар сказал, мол, брат Кадфаэль знает толк в ранах, так как много лет был воином.
Казалось, юноша уже был на грани обморока, однако он с облегчением вздохнул, словно сбросил с плеч тяжелую ношу.
— Раз уж то место охраняют, — заметил брат Кадфаэль, встретив вопрошающий взгляд аббата, — то, что бы там ни было, мы увидим это завтра. А сейчас, наверное, не стоит нам заниматься домыслами, ибо так слишком легко впасть в глубокое заблуждение. У меня лишь один вопрос. Тутило, в котором часу ты ушел из Лонгнера?
Юноша встрепенулся, последовала неожиданно долгая пауза, прежде чем он ответил.
— Было поздно, уже после повечерия.
— Ты никого не встретил на обратном пути?
— Нет, никого по эту сторону реки.
— Полагаю, нам следует подождать до тех пор, покуда то место не осмотрят при свете дня. Тогда и выяснится личность несчастного, — заметил аббат Радульфус. — А теперь закончим! Отправляйся в постель, Тутило, и да дарует тебе господь спокойный сон. Когда мы встанем к заутрене, у нас еще будет время подумать, прежде чем делать какие-либо выводы.
Однако улегшись в свою постель и не имея сна ни в одном глазу, Кадфаэль подумал, что едва ли кому-нибудь из них пятерых, один из которых рассказывал, а четверо слушали, удастся заснуть в эту ночь. А трое, знавших о том, что нынче вечером именно этой тропой в обитель должен был прийти молодой пастух из Аптона, едва ли долго раздумывали, прежде чем назвать имя убитого, и, наверное, уже сообразили, кому было выгодно, чтобы свидетель никогда не дошел до аббатства. Аббат Радульфус, разумеется, не упустил этого из вида, но скорее всего воздержится от каких-либо действий, покуда ситуация не прояснится. Приор Роберт, надо отдать ему должное, все время молчал, ибо попусту он обвинять никого не стал бы, но ума у него вполне достаточно, чтобы свести воедино мелкие улики и сделать свои выводы. Сам же Кадфаэль решил действовать согласно тому, что советовал обычно другим, то есть с выводами не торопиться, ведь так легко впасть в заблуждение. Ибо один господь знает, сколь трудно, ступив на неверный путь, вернуться затем на путь истинный.
«Что же мы имеем? — размышлял Кадфаэль. — Быть может, Альдхельм просто забыл, что обещал прийти вчера вечером в аббатство и указать на искомого монаха, и сейчас он преспокойно спит в своей постели? Братьям-монахам ничего не сказали, об этом визите знали лишь аббат, приор, Хью и я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39