— У нас есть такой судья, — промолвил наконец аббат Радульфус властно и твердо. — Пусть святая Уинифред сама явит нам свою волю. В последние годы жизни она была весьма ученой женщиной. Она толковала писание своим монахиням, а теперь будет толковать его своим почитателям. Когда епископа посвящают в сан, то предсказание о его будущей деятельности получают, кладя ему на плечо евангелие, раскрывают его и читают какой-либо стих. Вот и мы проведем свой выбор по книге, положенной на ковчежец святой Уинифред и будем считать, что такова и есть ее собственная воля. Зачем отдавать право выбора кому-то другому, право, которое принадлежит святой Уинифред?
После продолжительного молчания, покуда все собравшиеся оценивали столь неожиданное предложение аббата, граф Роберт произнес с явным удовлетворением:
— Согласен! — Кадфаэлю показалось, что граф просто смеется. — Это будет воистину справедливый суд. Святой отец, дайте нам два дня, чтобы привести свои мысли в порядок, еще раз оценить справедливость наших претензий и помолиться о том, что долженствует каждому из нас. А послезавтра пусть состоится выбор по книге. Каждый из нас обратится с иском к святой Уинифред и смиренно примет ее приговор.
— Просвети меня, — попросил Хью Кадфаэля, когда час спустя они сидели в его сарайчике. — Я не бывал на собраниях епископов и архиепископов. Каким образом веление небес толкуют при выборах по книге, о которых говорил аббат Радульфус? Разумеется, я знаю обычный способ предсказания будущего, когда наугад открывают евангелие и тыкают пальцем в страницу. Но какой в этом смысл при посвящении епископа в сан? Ведь если предсказание окажется плохим, то ничего уже не сделать, епископа уже поздно менять.
Кадфаэль снял с огня стоявший на решетке жаровни кипящий горшок и поставил его на земляной пол охлаждаться, затем бросил на угли пучок сухой травы, чтобы пригасить пламя, и лишь потом неторопливо и осторожно разогнулся и сел подле своего друга.
— Сам я, как ты понимаешь, тоже не присутствовал на подобных собраниях, — сказал он. — Епископы собираются в своем узком кругу. Но что удивительно, итоги выборов каким-то таинственным образом становятся известны. Наверное, кто-то умышленно выбалтывает их. А может, и выдумывает. Но выборы эти происходят именно так, как сказал аббат, причем в весьма торжественной обстановке. Во всяком случае, так мне рассказывали. Евангелие кладется на плечо избираемого епископа, его открывают наугад, после чего кладут перст на страницу…
— Кто это делает? — потребовал ответа Хью, спрашивая о самом существенном и сомнительном моменте во всей процедуре.
— Ну, я как-то не спрашивал. Наверное, архиепископ или тот епископ, который проводит обряд посвящения в сан. Разумеется, это может оказаться и друг, и враг, но я уверен, что все делается честно. Впрочем, кто знает? Так или иначе, выбранный стих из евангелия говорит о будущей деятельности нового епископа. Иногда весьма точно. Достославному Вустерскому епископу Волстану выпал вот такой стих: «…вот, подлинно израильтянин, в котором нет лукавства». Иным повезло меньше. Знаешь, Хью, что вышло Роджеру Солсберийскому, который впал в немилость у короля Стефана? «…Связавши ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю».
— Трудно поверить! — воскликнул Хью, поднимая скептически сдвинутые брови. — Неужели никто не припомнил ему этого после его падения? Интересно, что послали небеса Генриху Винчестерскому, когда его посвящали в сан. Пожалуй, даже я мог бы подобрать подходящий стих.
— Думаю, ему выпало что-нибудь из Матфея, там, где он говорит, что ложные пророки умножатся среди нас. Что-нибудь вроде: «Если начнут кричать — Вот Христос! — не верь им». Но толковать тут тоже можно по-разному.
— На этот раз там, где евангелие не говорит предельно ясно и не допускает разночтений, придется, пожалуй, изрядно потрудиться, — заметил Хью. — Как думаешь, почему аббат Радульфус пошел на это? Разумеется, удачный ответ можно подстроить. Но едва ли аббат пойдет на такое. Неужели он так уверен в справедливости небесной?
Кадфаэль уже задавал себе этот вопрос и пришел к выводу, что аббат и впрямь свято верит в выборы по книге и рассчитывает на то, что евангелие подтвердит право Шрусбери на владение ковчежцем святой Уинифред. Кадфаэль не переставал дивиться тому, что странным образом ожидает чуда от ковчежца, в котором мощи святой Уинифред пролежали всего-навсего трое суток, после чего вновь упокоились в родной валлийской земле. И, более того, дивился от бесконечной милости, которая распространялась на этот ковчег через многие-многие мили, несмотря на то что вместо святой Уинифред в ковчежце лежал обыкновенный грешник. Некая невидимая аура чуда витала над ее алтарем. Святой здесь не было, не было никогда, но некий дух ее принесен сюда и являл ее присутствие удивительными милостями.
— Думаю, аббат уверен в праведности суда святой Уинифред, — повторил Кадфаэль. — Он понимает, что по-настоящему она никогда не покидала и не покинет нас.
После ужина Кадфаэль возвратился в свой сарайчик, дабы сделать все приготовления на ночь. Он пригасил жаровню до утра и проверил затычки в своих кувшинах, бутылях и флягах. В этот поздний час монах никого не ждал к себе и весьма удивился, когда дверь у него за спиной тихо, почти бесшумно, отворилась и в сарайчик вошла Даални. В слабом желтом свете масляной лампадки девушка выглядела необычно: черные волосы, заплетенные в косу с красной лентой, несколько локонов свободно спадали у висков, ярко-синее, цвета ее глаз, платье, витой золотой поясок. Девушка быстро затворила дверь и с улыбкой встретила взгляд монаха, которым тот окинул ее с ног до головы.
— Мой парадный наряд. Я только что пела для графа Роберта. Теперь он беседует с моим хозяином, поэтому я удалилась. Думаю, не ошибусь, если скажу, что Реми уедет отсюда в Лестер вместе с Робертом Боссу. Если только верно разыграет свою партию, а музыкант он хороший. Да и графа на мякине не проведешь.
— Не нуждается ли твой хозяин в моих лекарствах? — Кадфаэль хотел понять, зачем явилась девушка.
— Нет. И я тоже нет. — Даални, как и в прошлый раз, была чем-то озабочена, но не спешила переходить к делу, с которым пришла. — Бенецет говорит, что Тутило обвиняют в убийстве. Говорит, Тутило убил человека, которого обманом вовлек в кражу вашей святой. Но Тутило не мог этого сделать, — уверенно заявила она. — Он не насильник, а просто мечтатель. Он не способен к действию.
— Однако от мечтаний он все-таки перешел к делу, украв нашу святую, — резонно заметил Кадфаэль.
— Прежде чем сделать, он долго мечтал об этом. Украсть-то он мог, но это же совсем другое дело. Тутило жаждал облагодетельствовать свою обитель, жаждал исполнить свою мечту, чтобы его оценили и похвалили. Едва ли он украл бы что-либо для себя лично. Но для Рамсея, конечно, мог и украсть. Он даже принялся мечтать о том, как вызволит меня из моего рабства, — тихо промолвила девушка и улыбнулась, вспоминая невинность и неопытность юного Тутило. — И вот теперь вы держите его под замком, и впереди его не ждет ничего хорошего. Даже если ваша святая останется здесь и даже если Тутило избежит суда шерифа, то Герлуин увезет его в Рамсей, где ему придется заплатить и за то, что он пытался украсть, и за то, что кража не удалась. Они будут морить его голодом. А если дело обернется иначе и его признают убийцей, то и вовсе повесят. — Наконец-то она перешла к тому, что, собственно, хотела узнать. — Где вы держите его? Я знаю, он в темнице.
— Тутило находится в карцере, рядом с проходом в лазарет, — ответил Кадфаэль, — Карцеров всего два, ибо обычно у нас не так уж много провинившихся. Как бы то ни было, через запертую дверь до него не доберутся и его враги, если они вообще у него имеются. Полчаса назад я навещал Тутило, он крепко спит и, судя по всему, проспит до заутрени, а то и дольше.
— Потому что, как я уже сказала, совесть у него чиста, — радостно заметила Даални.
— Мне кажется, Тутило не сказал нам всей правды, — мягко промолвил Кадфаэль. — Это я насчет чистой совести. Но я не стал тревожить его сон, бедняге нужно отдохнуть.
Даални пожала плечами и улыбнулась.
— Конечно, он умеет лгать. Ложь — неотъемлемая часть его фантазий. Нужно быть очень уверенным в нем и в самом себе, чтобы отличить, когда он лжет, а когда говорит правду. Нужна взаимная уверенность! — сказала девушка, поймав вопрошающий взгляд Кадфаэля. — Мне и самой пришлось научиться лгать, иначе было бы не выжить. Точно так же и Тутило. Но пойти на убийство? Нет, невозможно!
Девушка все не уходила. Она переходила от одной полки к другой, трогая рукой бутыли и пучки сушеных трав, что свисали с балок, и искоса поглядывала на монаха. У нее явно имелось еще что-то, о чем она не торопилась спрашивать. Правда, что это были за вопросы, догадаться не составляло труда.
— Его хотя бы кормят? Нельзя же морить человека голодом. Кто присматривает за ним? Ты?
— Нет, — терпеливо ответил Кадфаэль. — Еду носит ему привратник. Но я могу навещать его. Могу и навещу. Знаешь, милая, если ты желаешь ему добра, оставь его в покое там, где он есть.
— Небогатый у меня выбор! — заметила Даални с горечью.
Но Кадфаэль подумал, что горечи явно маловато. Он почувствовал в голосе девушки скорее показную печаль, нежели истинное смирение. Должно быть, она уже принялась строить свои планы и обдумывать пути их осуществления. Завтра ей оставалось лишь проследить за привратником и узнать время, когда тот ходит к Тутило, а заодно и выяснить, где в привратницкой висят рядышком два ключа от карцера. До Уэльса рукой подать, а при дворе любого валлийского принца с таким голосом, как у Тутило, и с его способностями к музыке всегда можно найти надежное убежище. Но стоит ли ему уносить с собой груз обвинения в убийстве и пребывать в постоянном страхе, что его выследят и схватят? Нет, пусть уж лучше он посидит здесь и посрамит диавола. Ибо Кадфаэль был убежден, что Тутило не мог совершить акт насилия в отношении другого человека и не должен жить с этим проклятием всю оставшуюся жизнь.
Даални все медлила, словно хотела спросить еще кое о чем. Глаза девушки были как бы полуприкрыты смуглыми веками, но ясно блестели в полумраке. Наконец она повернулась и спокойно пошла к выходу.
— Спокойной ночи, брат, — сказала она от порога, не повернув головы и затворив за собой дверь.
В этот вечер Кадфаэль не особенно задумывался о визите Даални, полагая, что едва ли она перейдет от своих дерзких фантазий к делу. Однако на следующий день он переменил свое мнение о ней, ибо заметил, как около полудня Даални приглядывает за привратником, идущим из трапезной мимо лазарета в сторону карцера. Едва привратник исчез из виду, Даални пересекла большой двор, направляясь к привратницкой. Вроде бы не глядя по сторонам, она прошла в ворота, постояла несколько минут, поглядывая на Форгейтский тракт, потом вновь вернулась к привратницкой. Доска, где на гвоздях висели доверенные привратнику ключи, находилась как раз подле открытой двери, так что девушке не составило труда заметить, который из гвоздей пуст, а заодно и ключ от второго карцера, висевший на соседнем гвозде. Ключ с виду почти такой же, как и от первой кельи.
И все-таки эти очевидные приготовления могли быть обусловлены лишь фантазиями девушки. Вполне возможно, она и не собиралась осуществлять их. Тем не менее еще до наступления вечера Кадфаэль перемолвился словечком с привратником. Едва ли девушка станет действовать до наступления сумерек, а то и полной темноты. Ей не нужно наблюдать за привратником во время ужина, ибо она уже знала ключ, который был ей так необходим. Перед тем как отправиться на повечерие, привратнику следовало просто перевесить искомый ключ на другой гвоздь, а вместо него повесить ключ от другой кельи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39