— Мама, вы должны поливать их и ласково с ними разговаривать, они понимают, когда их любят. И очень к этому чувствительны. Как только заметят недостаток внимания, сразу гибнут. Сами морят себя голодом.
Наверняка, подумала Алисия, цветы чувствуют: жизнь требует определенного минимума теплоты — иначе не стоит цепляться корнями за землю в горшке, жизнь не должна зависеть от капризов судьбы. Сама Алисия не решалась прибегнуть к таким же радикальным мерам — скажем, уморить себя голодом, но в то же время отказывалась опереться на руку, которая страстно мечтала поддержать ее, приласкать, защитить от ненастья. На руку Эстебана, разумеется. В тот вечер он появился без десяти семь, то есть с получасовым опозданием, в еще не просохшей со вчерашнего вечера куртке. По глазам его было видно, что его зацепила какая-то мысль. Он подошел поцеловать Маму Луису. Алисия коснулась пальцами его затылка, и этот непонятный жест можно было равным образом принять и за ласку, и за упрек.
— Простите за опоздание, детки. — Эстебан поправлял ворот рубашки, после того как снял куртку и сунул ее в таз. — Я от часовщика, кажется, этому негодяю потребуется не меньше двух лет, чтобы починить папины часы.
— Просто эти часы давным-давно пора пришлепнуть чем-нибудь тяжелым, — засмеялась Алисия, — а ты все ждешь чуда.
— Я знаю из достоверного источника, что этот самый часовщик в самых безнадежных случаях умудрялся спасать часовые механизмы. — Эстебан явно не хотел уточнять, кто был этим «достоверным источником», — Часовщика зовут Берруэль. Его мастерская стоит на площади Пан, и внутри там вечно пахнет серой. Это недалеко от антикварной лавки, сама знаешь какой. Хочешь кофе?
Желудок Алисии едва справился с предыдущей порцией, но Эстебан так красноречиво двигал бровями, что она поняла: поход на кухню был совершенно необходим. Прихожую она пересекла, держа в руках две чашки и не глядя по сторонам. Эстебан ждал ее у стола, задумчиво посасывая сигарету. Воротник рубашки по-прежнему топорщился, хотя Эстебан всего минутой раньше старался найти ему нормальное положение между шеей и горловиной свитера. Алисия, как заботливая мать, поправила воротник. Прежде Эстебану случалось видеть, как она точно с таким же выражением лица одергивала форменное платье на Росе, когда та собиралась в школу. Обычно так исправляют недостатки в наряде манекена или куклы, чтобы затем приступить к облачению человека — то есть существа, которое дышит, плюется и пачкается. У него эта внезапная близость — когда Алисия оказалась совсем рядом — вызвала спазм в верхней части желудка. Хотя, разумеется, любая близость может быть использована и для того, чтобы побольнее укусить, царапнуть, но он заподозрил в этом многозначительном жесте тайную стратегию. И еще он сравнил его с выстрелом в упор.
— Это ты что, под дождем так вчера промок? — спросила она неожиданно, полоснув его взглядом.
— Да ерунда, не о чем говорить, — ответил он, отступив на шаг. — Куртка, правда, до сих пор не просохла — ты сама видела… Я добрался нормально, уложил маму, лег сам, но никак не мог заснуть.
— Не мог заснуть? — Эта новость, казалось, пробудила в Алисии потребность что-то сказать. — А вот я спала, Эстебан, и снова побывала там, внизу.
— В городе? — Эстебан опять шагнул к ней и теперь стоял так близко, что чувствовал запах кофе, шедший от ее губ.
— Да, — ответила она рассеянно. — Но он был гораздо отчетливее и понятнее, чем всегда. Я прекрасно все разглядела, как вот сейчас вижу тебя и словно я на самом деле не спала, а бодрствовала. После стольких бессонных ночей — вот это.
— Сок, — сказал Эстебан, жадно затягиваясь, — Ты обнаружила что-нибудь новое?
— Нет, то же, что и раньше, но теперь было куда больше деталей. Как ты думаешь, каким образом эти сны приходят ко мне?
— А может, прилетают, а не приходят?
—Да. — Она с грохотом поставила чашки в раковину и ударом каратистки открыла воду, — Вчера вечером ты сказал, что, вероятно, существует связь между тем фактом, что мои соседи вроде бы входят в секту Заговорщиков, и тем, что мне начал сниться проклятый город. Ты думаешь, я прервала чей-то праздник или нечто подобное? Что я ворвалась в чужие владения, хотя меня туда не звали?
— Что-то в этом роде.
— Ты сейчас скажешь, что я несу полную чушь, — Алисия с остервенением терла ручки у чашек и отмыла их до безупречного блеска, — но если мы хотим разгадать сны, наверное, надо обратиться к специалисту.
— К психоаналитику? — Эстебан выбросил окурок — Мне казалось, Мамен уже настроила тебя против злокозненного доктора Фрейда.
— Ты не понял. — Чашки едва не выскользнули у нее из рук. — Я говорю о гадалке. Мариса недавно оставила мне карточку: хиромантия, картомантия, ониромантия, папамантия и пипимантия… Это на Аламеде, можем прогуляться.
— Ага, только чур, уговор, ты пойдешь туда одна, без меня, — бросил Эстебан, стоя уже у двери рядом с календарем, на котором красовалась фотографил Альгамбры. — А я тебе лучше кое-что покажу.
Мама Луиса продолжала неотрывно следить за картинками, мелькающими на экране (мужчина и женщина обменивались пощечинами после жадного и совершенно чудовищного поцелуя), поэтому она не заметила, как Эстебан с Алисией быстро пробежали из холла в прихожую, где двумя параллельными рядами висели натюрморты-бодегоны — снедь и трупики серых птичек, которые, на взгляд Алисии, могли быть и куропатками, и голубями. Она не последовала за Эстебаном в его комнату, расположенную в конце коридора, откуда он вскоре появился с мятой бумажкой в руке. Он протянул лист Алисии; свет, бивший диагонально из гостиной, едва позволял различить непонятный набор имен и значков-стрелок.
— Завтра утром я еду в Лиссабон, — сообщил Эстебан, стараясь, чтобы его голос звучал тише голоса красавицы из телевизора, которая клялась, что уходит навсегда. — Я собираюсь встретиться с Себастиано Адимантой.
— В Лиссабон, — повторила Алисия таким тоном, словно угадала, кто на самом деле скрывается под масками волхвов,
— Посмотри сюда. — Он ткнул пальцем в самую середину скомканного листка. — У нас есть надписи с трех пьедесталов, не хватает одной. Последний ангел, как стало известно, находится в Лиссабоне, но я не могу попросить, чтобы мне прислали текст по факсу.
Напрягая глаза и пытаясь выдавить темноту в коридор, она обнаружила, что три строки, криво нацарапанные на листке, она уже видела:
?.azazЁl.?.hvmanaqve.
HOMINES.TESTIDRV.AETAESME.
IN.INSAENE.EVMOTE…
?.AZAEL.?DENTE.DRACO.TGIVGERED.
ROAGD.MGEGD.MVTEE…
?.MAHAZAEL.?MAGNA.PARTE.
BISSCSV.VEISEI.PIIEISEIOETI.ISSIE…
— Нам недостает главной части текста, — сказал Эстебан, поглаживая подбородок. — Но есть одно звено, которого мы до сих пор не заметили, потому что вели себя как настоящие ослы, — это звено не очень многое прояснит, но может навести на след. Посмотри, из чего состоит каждая надпись: еврейская буква, имя ангела, непонятный нам значок, два латинских слова, потом пять — на языке, который напоминает кукареканье, и наконец — фрагмент на греческом.
— Да, все так. — Мятая бумажка дрожала в руке Алисии.
— Два слова латинских. — Он посмотрел на нее, словно хотел заглянуть под ресницы, — Не узнаешь? Они тебе совсем ничего не напоминают? «Humanaque hominess, dante draco, magna parte». Это начало трех последних строк из стихотворения, которое ты отыскала в книге — там, где дракон пожирает собственный хвост. Помнишь?
Что-то заискрилось у нее в мозгу, и Алисия вспомнила гравюру: круглое скользкое чудовище словно ползет по пыльной, покрытой трещинами земле на фоне страшных развалин. Рукой Эстебана стихи были переписаны на листок, следом шел загадочный перевод на испанский: «Dira fames Polypos docuit sua rodere crura, / Humanaque homines se nutriisse dape. / Dente Dracocaudam dum mordet et ingerit alvo, / Magna parte sui sit cibus ipse sibi.».
— "Голод ужасный научил Полипоса пожрать свои ноги, — прочитала она, пробуя на вкус каждое слово, будто экзотическую приправу, — а людей научил питаться собственными внутренностями. Дракон кусает свой хвост зубами и заталкивает в брюхо, чтобы насытиться большей частью себя самого». Значит, существует связь между этими строками и надписью на пьедесталах.
— Да, с той надписью, которая одновременно является и заклинанием. — Эстебан порылся в карманах в поиске пачки сигарет, но она осталась на кухне. — Игнасио да Алпиарса и Ашиль Фельтринелли подружились в Лиссабоне. Последний еще в Италии руководил знаменитой сектой Заговорщиков, в то время как да Алпиарса молился дьяволу, чтобы спасти своего носорога. Оба принадлежали к секте, поклонявшейся сатане, при этом главной там была некая таинственная женщина — папесса. «Mysterium Topographicum» — детальное описание города, который неизвестно, существовал или нет; но Заговорщики уверяли, что собрания их проходили именно там. В городе имеется четыре площади с четырьмя ангелами, потом да Алпиарса сделал точно таких же ангелов и четыре разных надписи на пьедесталах. Теперь мы выяснили, что тексты включают в себя — по крайней мере частично — строки из стихотворения, завершающего книгу Фельтринелли.
— То есть все точки связаны между собой, — сказала Алисия, быстро рисуя в воздухе какую-то непонятную геометрическую фигуру. — Что-то вроде круга.
— Кольцо — это дракон, — ответил Эстебан, и глаза его вдруг засверкали. — «Dente Dracocaudam dum mordet et ingerit alvo». Почему текст на пьедесталах отсылает нас именно к этим строкам? Да и вообще, что значит само стихотворение? Научил людей «питаться собственными внутренностями». Каннибализм?
— Дурак. — Она улыбнулась, и давящее напряжение, которое успело повиснуть в воздухе, ослабило свои канаты. . — Итак, ты отправляешься в Лиссабон и оставляешь меня одну?
— Дня на три-четыре, не больше. — Пальцам Эстебана требовалась сигарета. — Я хочу увидеть Адиманту, поговорить с ним, поглядеть на ангела. Судя по всему, Адиманта — специалист по оккультизму, возможно, он что-то знает о Фельтринелли или да Алпиарсе. Что касается поездки, то Лиссабон — город дешевый, и я свободно могу потратить часть того, что накоплено на квартиру. А ты, надеюсь, позаботишься о маме.
Тут настал момент, когда нужно было что-то сказать, вбить клин, который закрепил бы возникшую щель, чтобы потом эту щель можно было расширить — и она станет вентиляционной отдушиной. Еще с того самого утра Алисия знала, что ее будущее предрешено, что ей суждено преодолеть глухую и давнюю неприязнь, которую внушал ей Эстебан в роли наследника Пабло. Замена была явно не равноценной.
Да, разумеется, Эстебан — не более чем продолжение Пабло, с теми же недостатками, но и с теми же гарантированными достоинствами. И хотя сердце ее протестовало, по-прежнему бунтуя против такого решения проблемы, альтернативы, по сути, не было, вернее, она была неприемлемой, потому что альтернатива — это одиночество, воспоминания, мрак, конец. Алисия должна кинуться в объятья Эстебана, хватит капризничать, она ведь не избалованная крошка, — ах, я не люблю горох, подайте мне шоколаду! — и, выбрав Эстебана, не совершит никакого предательства; Эстебан желает ее, хочет убаюкать и жаркими пальцами коснуться кожи под волосами. Надо прямо сейчас… Но как только губы Алисии начинали приоткрываться, как только истерзанная воля начинала подталкивать ее к стоящему напротив мужчине, словно из-под земли вырастал непреодолимый барьер, глухая стена; а биться об эту стену — все равно что спорить с тем, что дважды два — пять. И она замерла на месте и даже нашла какие-то слова:
— Знаешь, я хочу, чтобы мы поговорили, когда ты вернешься, — выдавила она, сгорая от смущения.
Он с улыбкой глянул на нее. А может, это был луч света, добежавший к ним из гостиной, неверный и изменчивый, этот луч, скорее всего, и нарисовал улыбку на его губах. Эстебан погладил ее по щеке кончиками пальцев, как гладят плюшевую игрушку, потом целомудренно поцеловал в щеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44