Память впитала равные доли приятного и отталкивающего. Похожие на театральные декорации бульвары дышали очарованием давно минувшего детства, которое в любых вещах и событиях умело найти некое богоявление, так что в каком-то смысле город означал внезапное возвращение в возраст невинности. Но, с другой стороны, та же невинность таила в себе ловушку: всякая иллюзия губительна, ведь осуществление ее ведет нас к разрушению и опустошению. Ночь с чужими звездами, безликие фигуры, прекрасные тени, которые исполняют свой танец, — все это предполагало присутствие изначальной тайны и вызывало сильную тревогу, даже смутный намек на эту тайну внушал Алисии ужас и заставлял пятиться назад. Возможно, там, внутри, ее поджидала жуткая сердцевина правды — глаз, лишенный век, сломанная маска.
— А какой он, этот город? — спросила Мамен, помрачнев. — Что там, говоришь, было?
— В детстве я всегда думала, что именно такие города должны быть на луне — города с серебристыми кварталами, пепельные города, по которым хлещет сирокко. Город, похожий на оперную, на театральную декорацию. Не знаю…
— Говоришь, еще и часы. — Рука Мамен открыла новую пачку «Нобеля». — Желтые часы в центре проспекта.
— Да, проспекта, который ведет к дворцу с греческими статуями. А справа площадь.
Мамен сидела в клубах дыма, она сильно наклонилась вперед, и лицо ее казалось мутным серым пятном. Ручка уже не плясала в ее пальцах, теперь пальцы беспокойно постукивали по краю стола, между стаканчиком для карандашей и ключами от машины.
— Не знаю, что тебе сказать, Алисия. — Мамен снова навалилась грудью на стол, и Алисия тотчас рухнула в бездонные провалы ее глаз. — Должна признать, что это и на самом деле странный сон. Не знаю… Попробуй добавить еще половинку таблетки транквилизатора. По правде говоря, тут вещь загадочная. Наверное, нам надо вернуться к гипнозу.
— Нет-нет, ведь мы уже убедились, что он не помогает.
— Ладно, еще половинку таблетки — и позвони мне через неделю, поглядим, повторится ли сон. А теперь извини, но я, чтобы принять тебя, нарушила свой график и отодвинула визиты к трем пациентам.
— Да, конечно, Мамен, прости меня.
— Не говори ерунды.
Вооружившись зонтом, Алисия двинулась к двери, бормоча слова прощания.
— Алисия. — Мамен стояла к ней спиной и наблюдала, как ливень полосует улицу Торнео. — А что-нибудь еще ты видела?
— Нет, насколько помню, нет. Ладно, я позвоню. Дождь не стихал.
Визиты в деревянный город все-таки принесли облегчение: заслонили собой Пабло и Роситу, которые больше в ее снах ни разу не появились — ни живые, ни мертвые. Вытесненные новой тайной, они словно растворились в памяти, пропитанной ядом, который их и умилостивил; так что Алисия время от времени даже спрашивала себя, а вправду ли что-то случилось, неужели ее муж и дочь были изгнаны из мира живых лишь потому, что так сложились обстоятельства. Алисия не смогла бы даже с уверенностью сказать: существовали ли когда-нибудь вообще эти пустые лица, которые множились фотографиями, расставленными по столикам? И где рождалось приглушенное эхо их голосов, которое до сих пор продолжало гулять по углам квартиры. Что же, надо признать: глупо надеяться на освобождение, на жизнь, восстановленную во всей полноте, на то, что когда-нибудь у Алисии появится гладкое прошлое, безупречное с гигиенической точки зрения, как только что постеленные простыни. Теперь у нее был город из сна, но призраки наверняка ждали своего часа, чтобы стребовать долг, вернуться, вклиниться в водоворот повседневной рутины, который Алисия так старалась сохранить, заученно и упорно повторяя одни и те же действия. Но, возможно, это тоже было лишь ловушкой, как и приманчивая надежда: а вдруг призраки из прошлого возьмут и перестанут мешать ее вечерним прогулкам с остановками у витрин книжных магазинов и галантерейных лавок, болтовне с Нурией и Эстебаном, облачным перышкам ее конибр, приятным встречам в кино или каком-нибудь видеоклубе и рутинной работе — заполнению карточек на новые и новые книги, с половины девятого до двух, в Главной университетской библиотеке.
Теперь у нее по крайней мере был город, и она получила передышку в своем погружении. Каждую ночь, ближе к рассвету, после стакана воды и таблеток она возвращалась на бульвар, разделенный желтыми часами на два отрезка, возвращалась к окну, за которым влюбленная пара продолжала танцевать свое вечное танго. В конце был дворец с музами, налево — высокое здание с колоннами, и когда она разглядела его вблизи, там обнаружилась фреска с тщательно выписанными мифологическими персонажами: Горгонами, эриниями, сиренами. За зданием высился купол обсерватории со стволом телескопа, обращенным к звездам; за обсерваторией — башня с островерхой крышей. В этом месте улицы сужались, а стены создавали иллюзию лабиринта, подсовывая мнимые тупики, чтобы потом, совершенно внезапно, когда путник уже готов повернуть назад, открыть ему новый пейзаж. Дальше располагался музей доспехов, за ним — полукруглый театр, где на просцениуме были брошены маски и котурны, далее тянулись зеркальные галереи, дробившие и искажавшие отражение Алисии, далее — витрины с клавикордами и сваленными в кучу скрипками, и еще — органы с веерами вывихнутых трубок под неярким свечением звезд. Бродя по переплетающимся артериям города, можно было различить и увитые зеленью террасы, и официальные учреждения, и зоомагазины с кучами клеток, и афиши, где механические гусары скакали на картонных скакунах с гирляндами на уздечке. Алисия продолжала испытывать давнюю радость, совсем как в детстве, когда одним прикосновением можно что-то сотворить, когда дороги и тропки сами стелются перед тобой лишь потому, что их ищут твои ноги. Порой группы людей, повернутых к ней спиной, возникали всего в паре кварталов впереди, но ее приближение спугивало их, словно стайку голубей. Иногда ей чудилось, что перед ней мелькают такие же пришельцы, как она сама, люди, у которых есть лица; они бродили по городу, будто по выставке, останавливались, чтобы полюбоваться перистилями и балюстрадами. Однажды она издали разглядела девушек в чепцах, они толкали детские коляски по пандусам и парадным лестницам, увидела храмы с патио, где собирались компании манекенов. На следующую ночь она забрела на ровную и голую, окруженную зданиями площадь, которую пустынность и тишина делали просторной и даже бескрайней, как бессонница. В самом центре квадратной площади стояла статуя — прекрасный бронзовый ангел с вывихнутой ногой. В ту ночь у Алисии появилось ощущение, что она осквернила тайну, сорвала первую печать из тех, что защищали загадку приснившегося ей города. Звезды скользили по крыльям ангела, втыкая в перышки серебристые булавки. Она возвращалась на эту площадь еще много-много раз, и там ее неизменно посещало то же чувство явленного таинства, чувство-вспышка, какое в равной степени дают нам и литургия, и святотатство. И тут откуда-то издалека, со стороны бесконечно тянущихся к горизонту зданий прибежал тот человек, тот невзрачный мужчина и стал умолять ее уйти; после чего осталось лишь эхо его шагов — единственный звук, повисший в воздухе старинного города.
Из постели ее вытащил звонок, который истошно верещал под нажимом нетерпеливого пальца. Али-сия накинула халат Пабло, открыла дверь и увидела, что на пороге стоят Мариса и Хоакин — как всегда с абсолютно одинаковыми улыбками на лице. Шею Марисы обвивало новое ожерелье не то с Мадагаскара, не то из Анголы. Они отнесли на кухню какую-то бесформенную лепешку, о происхождении которой Алисия сочла за лучшее не расспрашивать, но Мариса сама поспешила похвастать, что это очень и очень полезное растительное мясо — хотя два эти слова, соединенные вместе, могут показаться биномом, если не абсурдным, то глупым. Согласна, но это действительно растительное мясо, точнее говоря, высущенная и истолченная мякоть неведомого фрукта, так что получилось нечто, отдаленно напоминающее русское филе, и, разумеется, продукт этот куда полезнее, чем то, что мы привыкли есть, чем вся та неизвестно на какой помойке подобранная гадость, которая попадает к нам на стол.
— Ах, Алисия, до чего же хороши твои конибры! Как тебе это удается? Мои погибли сразу же.
— Секрет один: их надо поливать четыре раза в день. Не больше и не меньше.
В общем-то Алисию забавляли вегетарианские причуды Марисы, та сводила все оздоровительные методики к полезным свойствам нескольких видов фруктов, овощей и трав и повторяла их названия, как молитву. Слепая вера Марисы в травы не раздражала Алисию, но лишь до тех пор, пока подруга не посягала на ее, Алисии, свободу в выборе продуктов питания. Теперь, глядя на льющиеся черным водопадом волосы Марисы, на торчащие из них шпилки, она вспомнила, какую сложную лечебную систему придумала Мариса для того, чтобы избавить ее от навязчивых ночных видений. Алисия глаз не могла отвести от волос Марисы — непокорного темного осьминога, окрашенного косыми солнечными лучами в синие подводные тона. Мариса глядела на подругу совершенно неподвижным взором, слушала рассказы о бессоннице и кошмарных видениях, а потом выстреливала обоймой предписаний, и советы эти время от времени не самым приятным образом влияли на меню Алисии: на кухне появлялись какие-то настойки, омлеты подозрительно зеленого цвета и столь же странные супы, а еще — груды овощей. Но все это необходимо было обязательно приправлять глотками деревенской жизни: облачка, ручейки, птички должны нейтрализовать пепельно-серую городскую клаустрофобию, которая способна угробить кого угодно. Вот и в то утро Мариса решила, что грех не воспользоваться сказочной погодой и не провести воскресенье на природе. Алисия почесала в затылке и заявила, что накануне шел сильный дождь, а значит, за городом — мокрота и грязь. С ловкостью завзятой дуэлянтки Мариса ринулась в бой: во всех красках расписала домик в горах со спасительным камином и маленький садик, который, кстати, за эти дни — так, забавы ради — можно было бы привести в порядок. Но Алисию прелести деревенской жизни не соблазнили, кроме того, она не имела ни малейшего желания ковыряться в грязи и потому наотрез отказалась ехать с друзьями. Она поблагодарила их за вегетарианское мясо, после чего несколько разочарованные Мариса и Хоакин исчезли за дверью лифта. Но не успела Алисия залить воду в кофеварку, как ее сорвал с места резкий звонок домофона; она покорно приготовилась выдержать еще один натиск Марисы и сняла трубку.
— Слушаю.
— Алисия, это я, Эстебан. Открой!
Эстебан вошел, держа под мышкой газету, и начал с дежурных комментариев по поводу прекрасной погоды: даже если этот визит солнца будет совсем недолгим, он по крайней мере спасет их от смерти под водой. Эстебан положил на кухонный стол пропитанный маслом пакет. Алисия развернула бумагу и увидела аппетитные спирали только что поджаренных чурро.
— Жуй помедленней, а то подавишься. Надо же! Твои конибры с каждым днем все лучше!
— Видишь? Сегодня они счастливы, потому что день такой солнечный. Бедняжкам до смерти надоел дождь.
Накануне она открутилась от намеченного визита к Маме Луисе, от обязательного ритуала осквернения трупов, от археологических раскопок, во время которых на свет божий извлекались покрытые ржавчиной переживания; после таких вечеров Алисия возвращалась домой всегда с одним и тем же желанием: разом положить всему этому конец — раствориться и уснуть. Субботние визиты она принимала как наказание и потому на реплики старухи отвечала молчанием. Ту одолевали тяжкие недуги, и она тешилась, когда удавалось побольнее ранить душу Алисии. Единственное, что позволяла себе Алисия, это прикрыть глаза — опустить веки, отяжелевшие от вопроса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— А какой он, этот город? — спросила Мамен, помрачнев. — Что там, говоришь, было?
— В детстве я всегда думала, что именно такие города должны быть на луне — города с серебристыми кварталами, пепельные города, по которым хлещет сирокко. Город, похожий на оперную, на театральную декорацию. Не знаю…
— Говоришь, еще и часы. — Рука Мамен открыла новую пачку «Нобеля». — Желтые часы в центре проспекта.
— Да, проспекта, который ведет к дворцу с греческими статуями. А справа площадь.
Мамен сидела в клубах дыма, она сильно наклонилась вперед, и лицо ее казалось мутным серым пятном. Ручка уже не плясала в ее пальцах, теперь пальцы беспокойно постукивали по краю стола, между стаканчиком для карандашей и ключами от машины.
— Не знаю, что тебе сказать, Алисия. — Мамен снова навалилась грудью на стол, и Алисия тотчас рухнула в бездонные провалы ее глаз. — Должна признать, что это и на самом деле странный сон. Не знаю… Попробуй добавить еще половинку таблетки транквилизатора. По правде говоря, тут вещь загадочная. Наверное, нам надо вернуться к гипнозу.
— Нет-нет, ведь мы уже убедились, что он не помогает.
— Ладно, еще половинку таблетки — и позвони мне через неделю, поглядим, повторится ли сон. А теперь извини, но я, чтобы принять тебя, нарушила свой график и отодвинула визиты к трем пациентам.
— Да, конечно, Мамен, прости меня.
— Не говори ерунды.
Вооружившись зонтом, Алисия двинулась к двери, бормоча слова прощания.
— Алисия. — Мамен стояла к ней спиной и наблюдала, как ливень полосует улицу Торнео. — А что-нибудь еще ты видела?
— Нет, насколько помню, нет. Ладно, я позвоню. Дождь не стихал.
Визиты в деревянный город все-таки принесли облегчение: заслонили собой Пабло и Роситу, которые больше в ее снах ни разу не появились — ни живые, ни мертвые. Вытесненные новой тайной, они словно растворились в памяти, пропитанной ядом, который их и умилостивил; так что Алисия время от времени даже спрашивала себя, а вправду ли что-то случилось, неужели ее муж и дочь были изгнаны из мира живых лишь потому, что так сложились обстоятельства. Алисия не смогла бы даже с уверенностью сказать: существовали ли когда-нибудь вообще эти пустые лица, которые множились фотографиями, расставленными по столикам? И где рождалось приглушенное эхо их голосов, которое до сих пор продолжало гулять по углам квартиры. Что же, надо признать: глупо надеяться на освобождение, на жизнь, восстановленную во всей полноте, на то, что когда-нибудь у Алисии появится гладкое прошлое, безупречное с гигиенической точки зрения, как только что постеленные простыни. Теперь у нее был город из сна, но призраки наверняка ждали своего часа, чтобы стребовать долг, вернуться, вклиниться в водоворот повседневной рутины, который Алисия так старалась сохранить, заученно и упорно повторяя одни и те же действия. Но, возможно, это тоже было лишь ловушкой, как и приманчивая надежда: а вдруг призраки из прошлого возьмут и перестанут мешать ее вечерним прогулкам с остановками у витрин книжных магазинов и галантерейных лавок, болтовне с Нурией и Эстебаном, облачным перышкам ее конибр, приятным встречам в кино или каком-нибудь видеоклубе и рутинной работе — заполнению карточек на новые и новые книги, с половины девятого до двух, в Главной университетской библиотеке.
Теперь у нее по крайней мере был город, и она получила передышку в своем погружении. Каждую ночь, ближе к рассвету, после стакана воды и таблеток она возвращалась на бульвар, разделенный желтыми часами на два отрезка, возвращалась к окну, за которым влюбленная пара продолжала танцевать свое вечное танго. В конце был дворец с музами, налево — высокое здание с колоннами, и когда она разглядела его вблизи, там обнаружилась фреска с тщательно выписанными мифологическими персонажами: Горгонами, эриниями, сиренами. За зданием высился купол обсерватории со стволом телескопа, обращенным к звездам; за обсерваторией — башня с островерхой крышей. В этом месте улицы сужались, а стены создавали иллюзию лабиринта, подсовывая мнимые тупики, чтобы потом, совершенно внезапно, когда путник уже готов повернуть назад, открыть ему новый пейзаж. Дальше располагался музей доспехов, за ним — полукруглый театр, где на просцениуме были брошены маски и котурны, далее тянулись зеркальные галереи, дробившие и искажавшие отражение Алисии, далее — витрины с клавикордами и сваленными в кучу скрипками, и еще — органы с веерами вывихнутых трубок под неярким свечением звезд. Бродя по переплетающимся артериям города, можно было различить и увитые зеленью террасы, и официальные учреждения, и зоомагазины с кучами клеток, и афиши, где механические гусары скакали на картонных скакунах с гирляндами на уздечке. Алисия продолжала испытывать давнюю радость, совсем как в детстве, когда одним прикосновением можно что-то сотворить, когда дороги и тропки сами стелются перед тобой лишь потому, что их ищут твои ноги. Порой группы людей, повернутых к ней спиной, возникали всего в паре кварталов впереди, но ее приближение спугивало их, словно стайку голубей. Иногда ей чудилось, что перед ней мелькают такие же пришельцы, как она сама, люди, у которых есть лица; они бродили по городу, будто по выставке, останавливались, чтобы полюбоваться перистилями и балюстрадами. Однажды она издали разглядела девушек в чепцах, они толкали детские коляски по пандусам и парадным лестницам, увидела храмы с патио, где собирались компании манекенов. На следующую ночь она забрела на ровную и голую, окруженную зданиями площадь, которую пустынность и тишина делали просторной и даже бескрайней, как бессонница. В самом центре квадратной площади стояла статуя — прекрасный бронзовый ангел с вывихнутой ногой. В ту ночь у Алисии появилось ощущение, что она осквернила тайну, сорвала первую печать из тех, что защищали загадку приснившегося ей города. Звезды скользили по крыльям ангела, втыкая в перышки серебристые булавки. Она возвращалась на эту площадь еще много-много раз, и там ее неизменно посещало то же чувство явленного таинства, чувство-вспышка, какое в равной степени дают нам и литургия, и святотатство. И тут откуда-то издалека, со стороны бесконечно тянущихся к горизонту зданий прибежал тот человек, тот невзрачный мужчина и стал умолять ее уйти; после чего осталось лишь эхо его шагов — единственный звук, повисший в воздухе старинного города.
Из постели ее вытащил звонок, который истошно верещал под нажимом нетерпеливого пальца. Али-сия накинула халат Пабло, открыла дверь и увидела, что на пороге стоят Мариса и Хоакин — как всегда с абсолютно одинаковыми улыбками на лице. Шею Марисы обвивало новое ожерелье не то с Мадагаскара, не то из Анголы. Они отнесли на кухню какую-то бесформенную лепешку, о происхождении которой Алисия сочла за лучшее не расспрашивать, но Мариса сама поспешила похвастать, что это очень и очень полезное растительное мясо — хотя два эти слова, соединенные вместе, могут показаться биномом, если не абсурдным, то глупым. Согласна, но это действительно растительное мясо, точнее говоря, высущенная и истолченная мякоть неведомого фрукта, так что получилось нечто, отдаленно напоминающее русское филе, и, разумеется, продукт этот куда полезнее, чем то, что мы привыкли есть, чем вся та неизвестно на какой помойке подобранная гадость, которая попадает к нам на стол.
— Ах, Алисия, до чего же хороши твои конибры! Как тебе это удается? Мои погибли сразу же.
— Секрет один: их надо поливать четыре раза в день. Не больше и не меньше.
В общем-то Алисию забавляли вегетарианские причуды Марисы, та сводила все оздоровительные методики к полезным свойствам нескольких видов фруктов, овощей и трав и повторяла их названия, как молитву. Слепая вера Марисы в травы не раздражала Алисию, но лишь до тех пор, пока подруга не посягала на ее, Алисии, свободу в выборе продуктов питания. Теперь, глядя на льющиеся черным водопадом волосы Марисы, на торчащие из них шпилки, она вспомнила, какую сложную лечебную систему придумала Мариса для того, чтобы избавить ее от навязчивых ночных видений. Алисия глаз не могла отвести от волос Марисы — непокорного темного осьминога, окрашенного косыми солнечными лучами в синие подводные тона. Мариса глядела на подругу совершенно неподвижным взором, слушала рассказы о бессоннице и кошмарных видениях, а потом выстреливала обоймой предписаний, и советы эти время от времени не самым приятным образом влияли на меню Алисии: на кухне появлялись какие-то настойки, омлеты подозрительно зеленого цвета и столь же странные супы, а еще — груды овощей. Но все это необходимо было обязательно приправлять глотками деревенской жизни: облачка, ручейки, птички должны нейтрализовать пепельно-серую городскую клаустрофобию, которая способна угробить кого угодно. Вот и в то утро Мариса решила, что грех не воспользоваться сказочной погодой и не провести воскресенье на природе. Алисия почесала в затылке и заявила, что накануне шел сильный дождь, а значит, за городом — мокрота и грязь. С ловкостью завзятой дуэлянтки Мариса ринулась в бой: во всех красках расписала домик в горах со спасительным камином и маленький садик, который, кстати, за эти дни — так, забавы ради — можно было бы привести в порядок. Но Алисию прелести деревенской жизни не соблазнили, кроме того, она не имела ни малейшего желания ковыряться в грязи и потому наотрез отказалась ехать с друзьями. Она поблагодарила их за вегетарианское мясо, после чего несколько разочарованные Мариса и Хоакин исчезли за дверью лифта. Но не успела Алисия залить воду в кофеварку, как ее сорвал с места резкий звонок домофона; она покорно приготовилась выдержать еще один натиск Марисы и сняла трубку.
— Слушаю.
— Алисия, это я, Эстебан. Открой!
Эстебан вошел, держа под мышкой газету, и начал с дежурных комментариев по поводу прекрасной погоды: даже если этот визит солнца будет совсем недолгим, он по крайней мере спасет их от смерти под водой. Эстебан положил на кухонный стол пропитанный маслом пакет. Алисия развернула бумагу и увидела аппетитные спирали только что поджаренных чурро.
— Жуй помедленней, а то подавишься. Надо же! Твои конибры с каждым днем все лучше!
— Видишь? Сегодня они счастливы, потому что день такой солнечный. Бедняжкам до смерти надоел дождь.
Накануне она открутилась от намеченного визита к Маме Луисе, от обязательного ритуала осквернения трупов, от археологических раскопок, во время которых на свет божий извлекались покрытые ржавчиной переживания; после таких вечеров Алисия возвращалась домой всегда с одним и тем же желанием: разом положить всему этому конец — раствориться и уснуть. Субботние визиты она принимала как наказание и потому на реплики старухи отвечала молчанием. Ту одолевали тяжкие недуги, и она тешилась, когда удавалось побольнее ранить душу Алисии. Единственное, что позволяла себе Алисия, это прикрыть глаза — опустить веки, отяжелевшие от вопроса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44