И поддельщица документов.
Литвинова, надо же!..
Он узнал ее сразу, с одного взгляда на это ошалелое, чуть подпухшее со сна лицо в обрамлении спутанных волос. Вопрос: почему не назвал ее настоящего имени сержанту?
Эх, где найти такого умника, чтоб ответил…
Первым чувством Ани, как только она увидела эту пресловутую Ирочку, была жгучая ревность. «Родятся же такие!» – подумала она почти со злобой на Природу, создающую столь совершенные творения. Фигура – прямо Мэрилин Монро, звезда американского кино, из фильма «В джазе только девушки», недавно виденного Аней. Только волосы у нее не неестественно-белые, а бледно-золотые.
«Бледное северное золото», как назвал этот цвет художник Верещагин, вспомнила начитанная Анечка. Глаза… поразительные! Полное впечатление, что в глазницы мраморного личика вставлены два сапфира. Или берилла – они тоже голубого цвета.
Восхитительные ресницы, кожа персиковая, губы как мальва. Не девчонка, а полное обалдение.
«Прискорбно, что в придачу к такой уникальной красоте бог не дал Ирине хоть каплю ума, а судьба не наделила счастьем», – подумала Аня – безо всякой, впрочем, жалости, а скорее со злорадством: уникальные глаза уже наполнились слезами, чудный ротик жалобно дрожал, золото волос словно поблекло. Ира не выдержала пристальных взглядов двух незнакомых людей, про которых квартирная хозяйка только и сказала: «Они тебе помогут! Держись за них обеими руками, дурища!»
«Ты представляешь, какого ребенка она нам родит?» – шепнул в это время Дима, приобняв жену за плечи и касаясь губами ее уха, чтобы ни в коем случае не услышала плачущая Ира. У Ани слегка отлегло от сердца при таком его «утилитарном» подходе.
– А тот мужчина… ну, ваш любовник, от кого вы забеременели… он тоже внешне привлекателен? – спросила она с металлическими интонациями, нарочно выбирая эти шокирующие, неприлично-откровенные слова, без всяких эвфемизмов, на какие вообще-то большая мастерица. Это чтобы поставить Ирину на место. Та вроде бы и так стояла – ниже низшего, однако Ане с самого начала захотелось еще больше согнуть ее длинную, поистине лебединую шею.
Девушка взглянула на нее остекленевшими от слез глазами, как бы не понимая, о чем речь, потом неловко зашарила под вязаной кофточкой, узковатой для ее потрясающей груди («Медальон на ее груди не висел, а лежал», – вспомнила начитанная Анечка кого-то из классиков, убей бог – неведомо кого), и вынула смятую фотографию размером с открытку.
– Умора! Она фото этого подлеца еще и на груди носит! – фыркнула присутствовавшая при встрече двух заинтересованных сторон Нонна. – Он ее бросил, а она его – у сердца хранит!
Аня взяла снимок двумя пальчиками, брезгливо передернувшись: фотография еще хранила тепло Ириного тела и слегка пахла ее потом. Чистоплотно поджала губы – и тут же рот ее изумленно приоткрылся: в жизни не видела она мужчину красивее, чем тот, кто изображен на снимке!
Блондин, конечно! Черты классические, смотрит вприщур, нагло так. Даже глядя с фотографии, раздевает женщину своими глазищами. Модная бородка, обливающая крепкие челюсти, яркий, чувственный рот – можно представить, как он целуется, этот распутный красавчик, щекоча бедных бабенок своей бородкой!
Понятно, почему глупенькая провинциалка Ирочка не устояла, – а кто устоял бы перед таким? Небось и она, Анечка, образец супружеской верности, тоже дала бы существенный крен! Или нет?
За ее спиной Дима издал какой-то странный звук, и Аня мигом поняла, что настал его черед переживать муки ревности и жестоко комплексовать по поводу своих веснушек, и очков минус восемь с половиной, и курносого носа, и жалкой бороденки. И своим любящим сердцем она пожалела Диму, у нее даже слезы навернулись на глаза от этой жалости, и сразу стало легче дышать.
Ничего! Пока они с Димой вместе, они все переживут! Ну и пусть Ирка – неземная красавица, ну и пусть при взгляде на ее любовника у Ани задрожали коленки – Дима дороже для нее всех на свете красавцев. Прав Дима: надо подходить к проблеме практически. Утилитарно! Думать только о будущем ребенке, который вернет им с Димой счастье. Ирку воспринимать исключительно как инкубатор. А того мужика с блудливыми глазами и щекочущей бородкой – выкинуть из головы.
– Берем! – решительно стукнула Анечка себя по колену, но тотчас спохватилась:
– Я хочу сказать, что с этой минуты мы берем на себя все заботы и о вас, Ирина, и о будущем ребенке. Предлагаемый генофонд нас устраивает, не правда ли, Дима? Но прежде следует составить что-то вроде договора, да?
– Не что-то вроде, а именно письменный договор из нескольких пунктов, где четко предусмотрены взаимные обязательства сторон, – солидно откликнулся Дима. Он хоть и работал в НИИ ихтиологии, был по внутреннему призванию юристом.
Анина свекровь до сих пор причитала, что Дима пошел на биофак, а не в заочный юридический институт. – Это я беру на себя. К сожалению, наш договор нельзя заверить по всем правилам в юридической консультации, однако мы проработаем все мыслимые и немыслимые «про» и «контра», а свидетелем выступит Нонна Алексеевна.
Так что имейте в виду, Ирина, в случае нарушения каких-то обязательств этот договор будет считаться в суде – если дело дойдет вдруг до суда! – полноценным документом. А пока… пока условимся, что в силу вступает устная договоренность?
– Ладно, – кинула своей повинной головой Ира. – Только… только вы не можете дать мне немножко денег прямо сегодня? Сейчас? Авансом. Потому что… у меня уже ни копейки не осталось, честное слово, а надо же есть, и на мне платья начали трещать, надо что-то купить, чтобы скрыть живот, а то вдруг меня какие-нибудь знакомые увидят…
– Деньги вам ни к чему, – с теми же металлическими интонациями, уже прочно закрепившимися в ее голосе, произнесла Аня. – Платье вам я сама куплю, а лучше – сошью, потому что я вполне профессионально шью. Вы по-прежнему останетесь жить у Нонны Алексеевны, именно ей мы станем выделять суммы на оплату вашего жилья и на текущие расходы. Нонна Алексеевна обязуется следить за вашим питанием, покупать продукты. Смысл в том, чтобы вы днем ни на шаг не выходили из квартиры. Вас никто не должен видеть, ваша беременность должна сохраняться в полнейшей тайне, усвойте это с первой же минуты! Ежевечерне мы с мужем будем приходить сюда и вместе гулять. Прогулки перед сном весьма полезны, – сочла нужным добавить она.
Черт знает, почему Аня несла такую жуткую казенщину! Отродясь она так не говорила, наоборот: все подружки восхищались образностью и богатством ее речи. «Ты, Анечка, говоришь, словно стихи читаешь. Или роман!» Ну а сейчас она будто бы читала инструкцию для электроутюга. Или холодильника. Но ей сейчас необходимо именно это, чтобы не сорваться, чтобы не разлиться слезами от жалости к себе, к Диме, к этой отвратительно красивой девчонке, к младенчику, в конце концов, которого родная мать бестрепетно отдаст чужим людям – бестрепетно, но отнюдь не бесплатно. Да, сколько денег уйдет – подумать страшно! Придется надолго распроститься с мечтой о машине, – деньги на нее откладываются вот уже сколько лет. Ирина получит кругленькую сумму, а дальше готовь деньжата на переезд…
Да, с Хабаровском, родным, любимым, зеленым, решено проститься навеки.
А что делать? Пусть это краевой центр, но, по сути, большая деревня, старожилы все друг друга знают, если не лично, то повязаны общими знакомыми. Здесь невозможно сохранить тайну усыновления, а это для Ани непреложное условие будущего счастья. Если она оказалась несостоятельна как женщина – пусть не по своей вине, но не станешь же это объяснять каждому! – то об этом никто не должен пронюхать. Дима тоже считал, что в интересах будущего ребенка не знать, что его вырастили и воспитали приемные родители, а родная мать продала за деньги. Мальчик (девочка) должен с первого мгновения знать только одну маму – Аню и одного папу – Диму. Значит, подальше от Хабаровска!
Куда конкретно ехать – такого вопроса не существовало. Сокурсник и друг Димы Коля Вострецов сто раз звал его в Горький, где работал в закрытом оборонном КБ, имевшем дело с подводными лодками и очень заинтересовавшемся темой Диминой кандидатской диссертации: «Миграции глубоководных рыб в связи с геотектоническими процессами». В любую минуту, стоит только Диме сказать «да», его ждет квартира и зарплата, настолько превосходящая жалкие гроши НИИ ихтиологии (пусть и с дальневосточной надбавкой!), что ни один здравомыслящий человек не стал бы сомневаться. Но романтик Дима сомневался, потому что уж очень любил Амур-батюшку. Ну что ж, Горький стоит на Волге, а она, как известно, матушка…
Сегодня же, вернувшись домой, Дима позвонит в Горький (учитывая семичасовую разницу во времени, там как раз наступит утро, самое время начинать новую жизнь!) и скажет Коле, что согласен переезжать. Но не сразу, а только через четыре или пять месяцев. Потому что жена беременна, и врачи не рекомендуют ей сейчас перелеты или длительные переезды. Вот как родится малыш – так они, Литвиновы, и прибудут в Нижний, и Дима незамедлительно приступит к работе.
А пока… пока они станут выгуливать по вечерам, в темноте, Ирину, и платить Нонне за молчание, и… ладно, о грядущих проблемах не стоит загадывать. Когда придет время, все как-нибудь разрешится. Главное, усвоила для себя Аня, чтобы на этих поздних прогулках Дима держался подальше от Ирины. Она сама будет вести Иру-инкубатор под руку, а Дима – пусть поддерживает ее. Свою жену!
Перрон уже давно опустел, когда пассажиры девятого купе вывалились наконец из вагона. От свежего воздуха – днем-то еще жарко, а по утрам уже чувствуется близость осени – Струмилину стало полегче. Однако женщины еле тащились, Литвинова вообще едва не свалилась с подножки. Глаза у нее закрывались на ходу, словно девушка никак не могла проснуться. А может, она просто-напросто мастерски притворяется, – кто ее знает.
Антон эскортировал свою команду в здание вокзала, как вдруг из боковых ворот выскочил тощий молодой человек со взлохмаченными волосами и суматошно огляделся. Но тут же встревоженное выражение его лица сменилось на облегченное, и он пронзительно заорал:
– Лидочка! Вот он я, погоди!
Все невольно вздрогнули и приостановились, уж больно громко он кричал.
Парень подскочил к Литвиновой и схватил ее за руку:
– Приветик! Извини, проспал. Пошли. Слушай, ты чего такая?
Литвинова смотрела на него, медленно моргая и потирая горло. Ресницы порхали, как бабочки.
Струмилин покачал головой. Сам не знал почему – просто покачал, и все.
– Вы знаете эту женщину? – сурово спросил Антон.
– Конечно, – кивнул тощий. – А что?
– Назовите ее.
– О господи! Лидочка ее зовут, то есть Лида Литвинова. А в чем вообще дело?
– Отчество у нее какое? – вел свою линию Антон.
– Не знаю, – дернул плечами парень. – Зачем мне ее отчество? Вы у нее спросите. Лид, как тебя по батюшке, а? Будем заодно знакомы, – вдруг шутливо раскланялся он. – По паспорту я Алексей Степанович Семикопный, для друзей Леха, в просторечии Леший. А вас как величать по отечеству?
Литвинова продолжала моргать, а Струмилин все качал и качал головой, как китайский болванчик. Правда, у болванчика вдруг мелькнула мысль, что он откуда-то знает этого Лешего вместе с его шевелюрой.
– Лид, да ты что? – вдруг встревожился «в просторечии Леший». – Ты что какая-то… не такая? Ух, елки… Опять началось, да? Ты чувствовала, что опять начинается?! Поэтому и просила тебя встретить сегодня? Ах ты, бедняжечка…
Лицо его сморщилось так жалобно, что показалось, будто веселый и болтливый Леший сейчас разревется, как девчонка.
– Вы что имеете в виду? – прищурился Антон. – Что начинается?
– Ломка небось, – хмыкнул Бордо. – Наркоманит девочка, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Литвинова, надо же!..
Он узнал ее сразу, с одного взгляда на это ошалелое, чуть подпухшее со сна лицо в обрамлении спутанных волос. Вопрос: почему не назвал ее настоящего имени сержанту?
Эх, где найти такого умника, чтоб ответил…
Первым чувством Ани, как только она увидела эту пресловутую Ирочку, была жгучая ревность. «Родятся же такие!» – подумала она почти со злобой на Природу, создающую столь совершенные творения. Фигура – прямо Мэрилин Монро, звезда американского кино, из фильма «В джазе только девушки», недавно виденного Аней. Только волосы у нее не неестественно-белые, а бледно-золотые.
«Бледное северное золото», как назвал этот цвет художник Верещагин, вспомнила начитанная Анечка. Глаза… поразительные! Полное впечатление, что в глазницы мраморного личика вставлены два сапфира. Или берилла – они тоже голубого цвета.
Восхитительные ресницы, кожа персиковая, губы как мальва. Не девчонка, а полное обалдение.
«Прискорбно, что в придачу к такой уникальной красоте бог не дал Ирине хоть каплю ума, а судьба не наделила счастьем», – подумала Аня – безо всякой, впрочем, жалости, а скорее со злорадством: уникальные глаза уже наполнились слезами, чудный ротик жалобно дрожал, золото волос словно поблекло. Ира не выдержала пристальных взглядов двух незнакомых людей, про которых квартирная хозяйка только и сказала: «Они тебе помогут! Держись за них обеими руками, дурища!»
«Ты представляешь, какого ребенка она нам родит?» – шепнул в это время Дима, приобняв жену за плечи и касаясь губами ее уха, чтобы ни в коем случае не услышала плачущая Ира. У Ани слегка отлегло от сердца при таком его «утилитарном» подходе.
– А тот мужчина… ну, ваш любовник, от кого вы забеременели… он тоже внешне привлекателен? – спросила она с металлическими интонациями, нарочно выбирая эти шокирующие, неприлично-откровенные слова, без всяких эвфемизмов, на какие вообще-то большая мастерица. Это чтобы поставить Ирину на место. Та вроде бы и так стояла – ниже низшего, однако Ане с самого начала захотелось еще больше согнуть ее длинную, поистине лебединую шею.
Девушка взглянула на нее остекленевшими от слез глазами, как бы не понимая, о чем речь, потом неловко зашарила под вязаной кофточкой, узковатой для ее потрясающей груди («Медальон на ее груди не висел, а лежал», – вспомнила начитанная Анечка кого-то из классиков, убей бог – неведомо кого), и вынула смятую фотографию размером с открытку.
– Умора! Она фото этого подлеца еще и на груди носит! – фыркнула присутствовавшая при встрече двух заинтересованных сторон Нонна. – Он ее бросил, а она его – у сердца хранит!
Аня взяла снимок двумя пальчиками, брезгливо передернувшись: фотография еще хранила тепло Ириного тела и слегка пахла ее потом. Чистоплотно поджала губы – и тут же рот ее изумленно приоткрылся: в жизни не видела она мужчину красивее, чем тот, кто изображен на снимке!
Блондин, конечно! Черты классические, смотрит вприщур, нагло так. Даже глядя с фотографии, раздевает женщину своими глазищами. Модная бородка, обливающая крепкие челюсти, яркий, чувственный рот – можно представить, как он целуется, этот распутный красавчик, щекоча бедных бабенок своей бородкой!
Понятно, почему глупенькая провинциалка Ирочка не устояла, – а кто устоял бы перед таким? Небось и она, Анечка, образец супружеской верности, тоже дала бы существенный крен! Или нет?
За ее спиной Дима издал какой-то странный звук, и Аня мигом поняла, что настал его черед переживать муки ревности и жестоко комплексовать по поводу своих веснушек, и очков минус восемь с половиной, и курносого носа, и жалкой бороденки. И своим любящим сердцем она пожалела Диму, у нее даже слезы навернулись на глаза от этой жалости, и сразу стало легче дышать.
Ничего! Пока они с Димой вместе, они все переживут! Ну и пусть Ирка – неземная красавица, ну и пусть при взгляде на ее любовника у Ани задрожали коленки – Дима дороже для нее всех на свете красавцев. Прав Дима: надо подходить к проблеме практически. Утилитарно! Думать только о будущем ребенке, который вернет им с Димой счастье. Ирку воспринимать исключительно как инкубатор. А того мужика с блудливыми глазами и щекочущей бородкой – выкинуть из головы.
– Берем! – решительно стукнула Анечка себя по колену, но тотчас спохватилась:
– Я хочу сказать, что с этой минуты мы берем на себя все заботы и о вас, Ирина, и о будущем ребенке. Предлагаемый генофонд нас устраивает, не правда ли, Дима? Но прежде следует составить что-то вроде договора, да?
– Не что-то вроде, а именно письменный договор из нескольких пунктов, где четко предусмотрены взаимные обязательства сторон, – солидно откликнулся Дима. Он хоть и работал в НИИ ихтиологии, был по внутреннему призванию юристом.
Анина свекровь до сих пор причитала, что Дима пошел на биофак, а не в заочный юридический институт. – Это я беру на себя. К сожалению, наш договор нельзя заверить по всем правилам в юридической консультации, однако мы проработаем все мыслимые и немыслимые «про» и «контра», а свидетелем выступит Нонна Алексеевна.
Так что имейте в виду, Ирина, в случае нарушения каких-то обязательств этот договор будет считаться в суде – если дело дойдет вдруг до суда! – полноценным документом. А пока… пока условимся, что в силу вступает устная договоренность?
– Ладно, – кинула своей повинной головой Ира. – Только… только вы не можете дать мне немножко денег прямо сегодня? Сейчас? Авансом. Потому что… у меня уже ни копейки не осталось, честное слово, а надо же есть, и на мне платья начали трещать, надо что-то купить, чтобы скрыть живот, а то вдруг меня какие-нибудь знакомые увидят…
– Деньги вам ни к чему, – с теми же металлическими интонациями, уже прочно закрепившимися в ее голосе, произнесла Аня. – Платье вам я сама куплю, а лучше – сошью, потому что я вполне профессионально шью. Вы по-прежнему останетесь жить у Нонны Алексеевны, именно ей мы станем выделять суммы на оплату вашего жилья и на текущие расходы. Нонна Алексеевна обязуется следить за вашим питанием, покупать продукты. Смысл в том, чтобы вы днем ни на шаг не выходили из квартиры. Вас никто не должен видеть, ваша беременность должна сохраняться в полнейшей тайне, усвойте это с первой же минуты! Ежевечерне мы с мужем будем приходить сюда и вместе гулять. Прогулки перед сном весьма полезны, – сочла нужным добавить она.
Черт знает, почему Аня несла такую жуткую казенщину! Отродясь она так не говорила, наоборот: все подружки восхищались образностью и богатством ее речи. «Ты, Анечка, говоришь, словно стихи читаешь. Или роман!» Ну а сейчас она будто бы читала инструкцию для электроутюга. Или холодильника. Но ей сейчас необходимо именно это, чтобы не сорваться, чтобы не разлиться слезами от жалости к себе, к Диме, к этой отвратительно красивой девчонке, к младенчику, в конце концов, которого родная мать бестрепетно отдаст чужим людям – бестрепетно, но отнюдь не бесплатно. Да, сколько денег уйдет – подумать страшно! Придется надолго распроститься с мечтой о машине, – деньги на нее откладываются вот уже сколько лет. Ирина получит кругленькую сумму, а дальше готовь деньжата на переезд…
Да, с Хабаровском, родным, любимым, зеленым, решено проститься навеки.
А что делать? Пусть это краевой центр, но, по сути, большая деревня, старожилы все друг друга знают, если не лично, то повязаны общими знакомыми. Здесь невозможно сохранить тайну усыновления, а это для Ани непреложное условие будущего счастья. Если она оказалась несостоятельна как женщина – пусть не по своей вине, но не станешь же это объяснять каждому! – то об этом никто не должен пронюхать. Дима тоже считал, что в интересах будущего ребенка не знать, что его вырастили и воспитали приемные родители, а родная мать продала за деньги. Мальчик (девочка) должен с первого мгновения знать только одну маму – Аню и одного папу – Диму. Значит, подальше от Хабаровска!
Куда конкретно ехать – такого вопроса не существовало. Сокурсник и друг Димы Коля Вострецов сто раз звал его в Горький, где работал в закрытом оборонном КБ, имевшем дело с подводными лодками и очень заинтересовавшемся темой Диминой кандидатской диссертации: «Миграции глубоководных рыб в связи с геотектоническими процессами». В любую минуту, стоит только Диме сказать «да», его ждет квартира и зарплата, настолько превосходящая жалкие гроши НИИ ихтиологии (пусть и с дальневосточной надбавкой!), что ни один здравомыслящий человек не стал бы сомневаться. Но романтик Дима сомневался, потому что уж очень любил Амур-батюшку. Ну что ж, Горький стоит на Волге, а она, как известно, матушка…
Сегодня же, вернувшись домой, Дима позвонит в Горький (учитывая семичасовую разницу во времени, там как раз наступит утро, самое время начинать новую жизнь!) и скажет Коле, что согласен переезжать. Но не сразу, а только через четыре или пять месяцев. Потому что жена беременна, и врачи не рекомендуют ей сейчас перелеты или длительные переезды. Вот как родится малыш – так они, Литвиновы, и прибудут в Нижний, и Дима незамедлительно приступит к работе.
А пока… пока они станут выгуливать по вечерам, в темноте, Ирину, и платить Нонне за молчание, и… ладно, о грядущих проблемах не стоит загадывать. Когда придет время, все как-нибудь разрешится. Главное, усвоила для себя Аня, чтобы на этих поздних прогулках Дима держался подальше от Ирины. Она сама будет вести Иру-инкубатор под руку, а Дима – пусть поддерживает ее. Свою жену!
Перрон уже давно опустел, когда пассажиры девятого купе вывалились наконец из вагона. От свежего воздуха – днем-то еще жарко, а по утрам уже чувствуется близость осени – Струмилину стало полегче. Однако женщины еле тащились, Литвинова вообще едва не свалилась с подножки. Глаза у нее закрывались на ходу, словно девушка никак не могла проснуться. А может, она просто-напросто мастерски притворяется, – кто ее знает.
Антон эскортировал свою команду в здание вокзала, как вдруг из боковых ворот выскочил тощий молодой человек со взлохмаченными волосами и суматошно огляделся. Но тут же встревоженное выражение его лица сменилось на облегченное, и он пронзительно заорал:
– Лидочка! Вот он я, погоди!
Все невольно вздрогнули и приостановились, уж больно громко он кричал.
Парень подскочил к Литвиновой и схватил ее за руку:
– Приветик! Извини, проспал. Пошли. Слушай, ты чего такая?
Литвинова смотрела на него, медленно моргая и потирая горло. Ресницы порхали, как бабочки.
Струмилин покачал головой. Сам не знал почему – просто покачал, и все.
– Вы знаете эту женщину? – сурово спросил Антон.
– Конечно, – кивнул тощий. – А что?
– Назовите ее.
– О господи! Лидочка ее зовут, то есть Лида Литвинова. А в чем вообще дело?
– Отчество у нее какое? – вел свою линию Антон.
– Не знаю, – дернул плечами парень. – Зачем мне ее отчество? Вы у нее спросите. Лид, как тебя по батюшке, а? Будем заодно знакомы, – вдруг шутливо раскланялся он. – По паспорту я Алексей Степанович Семикопный, для друзей Леха, в просторечии Леший. А вас как величать по отечеству?
Литвинова продолжала моргать, а Струмилин все качал и качал головой, как китайский болванчик. Правда, у болванчика вдруг мелькнула мысль, что он откуда-то знает этого Лешего вместе с его шевелюрой.
– Лид, да ты что? – вдруг встревожился «в просторечии Леший». – Ты что какая-то… не такая? Ух, елки… Опять началось, да? Ты чувствовала, что опять начинается?! Поэтому и просила тебя встретить сегодня? Ах ты, бедняжечка…
Лицо его сморщилось так жалобно, что показалось, будто веселый и болтливый Леший сейчас разревется, как девчонка.
– Вы что имеете в виду? – прищурился Антон. – Что начинается?
– Ломка небось, – хмыкнул Бордо. – Наркоманит девочка, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54