Листья тихо шуршали под ветром, словно шептали на разные голоса:
– Джейс-с-сон… Джейс-с-сон… Оглянис-с-сь!.. А вот этого делать нельзя ни в коем случае – он немало прочел на своем веку русских сказок. Только вперед! Мертвое – мертвым, ну а живое – живым.
– Я где-то читала: связь между близнецами настолько неразрывна и тесна, что они безошибочно чувствуют, когда что-нибудь случается с братом или сестрой.
Я такими вещами всегда интересовалась, как только узнала, что в Нижнем живет моя сестра-близнец. Якобы даже разлученные, близнецы влюблялись в похожих людей, обладали одинаковым темпераментом и вкусом, вплоть до того, что замуж в одно время выходили. У каких-то там американок-близняшек вообще был потрясающий случай: у одной вдруг начались дикие боли в правом боку, ну, где аппендицит.
Отвезли в больницу – ничего, никаких признаков. А бедняжка прямо загибается!
Ну, как-то сняли приступ, успокоили ее, а на другой день пришло известие, что ее сестра именно в это время перенесла операцию по поводу острого аппендицита.
Понятно? Близнецы могут ощущать боль друг друга! Но чтобы раны или травмы одной переходили на тело другой… Как-то слабо верится!
– Стигматы, – с набитым ртом пробормотал Леонид. – Или стигматики?
Словом, я читал про раны Христовы, точно такие якобы появляются у каких-то особо продвинутых верующих. Твоя сестрица, конечно, не Христос, но насчет непорочности у нее все как надо! – И он принялся вычищать корочкой хлеба остатки яичницы со сковороды.
Неведомо ничего насчет порочности или непорочности, угрюмо подумал Струмилин, а хозяйка Лида Литвинова совершенно никакая. Кроме бессчетного количества банок с консервированными абрикосами (с косточками, разумеется!), в квартире не нашлось ничего съедобного, кроме полбуханки черствого ржаного хлеба и трех яиц. Ну, еще подсолнечное масло на донышке бутылки. А так – ни макарон или круп, ни помидорины, ни картофелины, тем паче мяса, рыбы или хотя бы магазинных пельменей. Ничего! Из яиц на скорую руку взболтали яичницу на воде – чтобы побольше казалось – и поделили на троих. Струмилин успел пообедать и поэтому есть не хотел, похлебал только пустого чайку (даже сахару не оказалось!), а порцию свою отдал Лешему, умявшему все с благодарностью, и начал искательно коситься в тарелку хозяйки. Девушка вяло ковыряла вилкой желто-белую массу и, кажется, ничего не имела против того, чтобы с ней расстаться, однако тут уж Андрей призвал на помощь авторитет врача, и Лешему пришлось ограничиться двумя кусками яичницы вместо трех. Зато он съел весь хлеб и самой последней корочкой еще пытался что-то соскрести со сковороды. Лицо его при этом выражало глубокую тоску, и окружающим стало ясно, что Леший совершенно не наелся.
– Может, компотику похлебать? – в задумчивости пробормотал он и захохотал, увидав, как встрепенулся Струмилин:
– Успокойся, я абрикосового компота нипочем больше в рот не возьму.
Соня слабо улыбнулась, осторожно, кончиками пальцев, потирая горло:
– Болит! Вот что странно: болит по-настоящему. То есть если Лида там лежит по-прежнему, в квартире Евгения… мертвая, – она зябко поежилась, – то зачем понадобилось еще и меня душить? Для полного сходства, что ли? И почему не задушили до смерти? Почему именно меня потом запихали в этот поезд?
Предположим, тот человек, который пришел… не помню, говорила ли я вам, что видела, как дверь открылась и кто-то появился на пороге? Дальше ничего не помню. Предположим, он принял меня за Лиду, то есть Лиду за меня, потому что она надела мое красное платье и босо…
Струмилин сделал невольное движение. Соня осеклась, уставилась на него испуганными глазами:
– Погоди! Но ведь я, именно я оказалась в поезде в красном платье и босоножках! В том самом платье и тех самых босоножках, которые заставила надеть Лиду, отправляя ее на свидание к Евгению!
– Да, – протянул Леший, задумчиво грызя спичку (больше в этом доме погрызть решительно нечего), – какая-то просто фантастика. Главное дело, выходит, что Лидка вообще совершенно случайно затесалась в это смертоубийственное дело. Приехала навестить сестричку – и вдруг…
– Вот именно, – кивнул Струмилин. – И вдруг! Больно уж неожиданное «вдруг» получается. Прямо рок, фатум. Судьба. Не знала Лида ничего о Соне, потом узнала – и это привело ее к смерти. Мне почему-то кажется, что она врала, когда уверяла, будто услышала о твоем существовании только две недели назад.
– Да брось! – махнул на него Леший. – Я Лидку сто лет знаю, ну, года два – уж точно. И никогда ни про каких сестер от нее и слыхом не слыхал. Уж когда-нибудь она о чем-то таком проболталась бы, женщины вообще ведь…
– Женщины! – Соня повернулась к нему так пылко, что Леший даже отпрянул. – Женщины такие, женщины сякие! А вы-то какие сами, мужчины? Ничего дальше своего носа не видите, вообще слепые, как курицы! Вот ты, художник от слова «худо»! Говорят, у художников глаз алмаз, говорят, у вас особенная наблюдательность развита, но почему же ты остолоп этакий и сразу не обнаружил, что я – вовсе не Лида?! Я и одета была по-другому, и вообще… Нет – Лидочка, заорал на вокзале, что с тобой?! И сразу запутал всю ситуацию. А я, между прочим, такая же Лидочка, как ты – Поль Гоген!
– Попрошу без намеков, – надменно сказал Леший, – тот был псих и умер от дурной болезни. А я, чтоб ты знала, без предохранителей в койку и шагу не ступлю. И вообще – он трахался с черномазыми… Б-р-р! – Леший демонстративно заколотил зубами и затряс своим тощим телом, причем создалось полное впечатление, что к грохоту зубовному присоединился и грохот его костей.
Батюшки, еще один расист, качнул головой Струмилин. Не много ли на один квадратный метр жилплощади?
– А-га, – со злорадной улыбкой протянула Соня, – вам с черномазыми не нравится, а мне, значит, все равно с кем, будь он хоть негром преклонных лет?
Струмилина откровенно передернуло, и Соня умолкла, опустив голову.
– Идиотское слово «негр», правда? – сказал Леший, с интересом патологоанатома наблюдая эту жанровую сценку. – Не-гр… Кто ж такой этот Гр и чего он Не?.. Логически мысля, должны существовать также и дагры? Негры и дагры. Причем если негры – черные дагры, получается, белые?
– Вот-вот! – с той же горестно-ехидной интонацией воскликнула Соня. – Да будь он хоть дагром преклонных годов! Придурки! Вы все придурки! И ты, – она ткнула пальцем в Лешего, – и ты, – перепало также Струмилину, – и Валерка с Пирогом.
– Не имею чести знать этих последних, – завелся Леший, – однако не позволю…
– Погоди ты! – отмахнулся Струмилин. – Погоди! – И с робкой надеждой вгляделся в Сонино лицо:
– Ты что хочешь сказать? Ты хочешь сказать, что на той фотографии… на той… была не ты, а…
– Вот именно! – огрызнулась она. – Вот именно! И это было видно с первого взгляда! Думаешь, я там, на кладбище, голову потеряла оттого, что увидела этот поганый компромат на себя? Нет! Я чуть не рехнулась, поняв, что меня родная сестра как минимум год водила за нос! И не она одна! Правильно ты сказал: никаким «вдруг» тут и не пахнет. Все Лидочкой подстроено, все!
Она вгляделась в растерянные мужские глаза, обращенные к ней, и зло сказала:
– Да неужели никто из вас так и не заметил, что у Лиды не было челки?!
– И резким взмахом убрала волосы со лба.
Лицо ее тотчас изменилось. Появилась в нем некая отстраненная холодность, что-то недоброе проглянуло в очертаниях слишком, может быть, высокого лба. Это, конечно, Соня, но совсем другая, Соня, исполненная не радостного доверия к миру, что так поразило Струмилина при первом же взгляде на нее, – а Соня замкнутая, настороженная, готовая каждую минуту столкнуться с какой-то каверзой окружающих… и, что характерно, подстроить каверзу и им.
– Ни суя хебе, – знакомо выразился Леший. – Дидка! Вот теперь ты – Лидка!
– Теперь, теперь, – с досадой передразнила Соня. – Я никогда не была Лидкой, понял? А вот она мною, как стало ясно, не раз притворялась. Не раз и не два! Ну не цирк ли: первое, о чем я попросила ее при встрече, – это опять прикинуться мною! И еще успокаивала ее, главное дело: не надолго, не надолго. А оказалось… оказалось, я ее на смерть обрекла. Конечно, когда я потом увидела эти фотографии, мне здорово захотелось ее убить, но не так… не до смерти…
Она нервно поднялась. Струмилин почему-то не нашел ничего лучше, как вскочить со стула именно в этот момент. Соня наткнулась на него, рванулась в сторону, но он придержал ее и убрал руку, пригладившую волосы. Челка снова упала на лоб.
– Да, – сказал он ошеломленно. – Да… Тупицей и слепым идиотом Струмилин никогда себя не считал, да и женщин вроде бы знал достаточно, чтобы иметь некоторые основания гордиться собой, и вдруг показался себе каким-то первоклашкой, вдруг обнаружившим, что девчонки – это совсем не безликая масса на одно лицо, созданная лишь для того, чтобы их всех подряд драли за косы.
Бездна женской тайны приоткрылась перед ним на миг, воплотившись в этом столь обыкновенном жесте: убрать со лба волосы… опустить челку…
Лида и Соня. Соня и Лида. Да они совсем не одинаковые! Они разные, как небо и земля! И у женщины на тех кошмарных фотографиях в самом деле не было челки! Не было! Струмилин еще тогда обратил внимание на эту бледно-золотую пряжу волос, разметавшуюся по красно-зеленому, попугайно-пестрому ковру.
Он растерянно опустил глаза – и чуть не ахнул увидев, что стоит сейчас на том самом ковре…
Этот ковер лежит в Лидиной квартире!
Струмилин потрясение уставился на Соню. Тупица. Слепой идиот. Одно утешение – не он один. Весь род мужской – толпа тупиц и слепых идиотов, исполненных самодовольной самодостаточности, и только любовь к женщине помогает отдельным счастливчикам прозреть и ощутить то, что испытывали боги в миг сотворения мира. Только любовь делает это!
Ну вот и произнесено слово. Вот оно и сказано – пусть всего лишь про себя. А вслух он ничего сейчас говорить не мог – только стоял, смотрел на Соню… смотрел и смотрел…
– Извините, – послышался тихий, благонравный голосок, а потом кто-то осторожненько постучался в то замкнутое пространство, какое внезапно окружило Струмилина и Соню. – Я вам не помешаю?
Андрей рассеянно оглянулся и увидел, что Леший тихонько – и, возможно, уже довольно давно – постукивает согнутым пальцем по краю стола.
– Ребята, ребята, – пробормотал он, – не знаю, конечно, о чем речь, но если вы о какой-то порнушке, то вот что я вам скажу, ребята… нет, я, конечно, понимаю, о мертвых аут хорошо, аут ничего, но, чтобы в Лидкином характере разобраться, надо вам знать одну маленькую деталь. Она в сексуальном плане… ну, не совсем нормальная, что ли.
– Да? – усмехнулся Струмилин, неохотно отступая от Сони. – Это в том смысле, что тебе ничего не удалось от нее добиться?
Оттенок ревности, прозвучавшей в его голосе, поразил его самого. Но ничего не мог с собой поделать: в голову так и лезли воспоминания о диване с разрисованной девицей, и представить, чтобы Лида (Соня?) – ну словом, кто-то из них! – возлежал в непотребной позе на куске полиэтилена, потому что пастель пачкает постель…
– Не больно-то и хотелось, – ухмыльнулся Леший. – Но я тебе вот что скажу: там, где я ничего не добился, другим делать уже нечего. Это означает – глухая стена! Вот такая глухая стена была Лидка. Ну, я парень понятливый: меня не надо бить по лбу, чтобы я уразумел – не клюет и не клюнет. И с тех пор относился к Лидке только как к товарищу по работе. И она ко мне неплохо относилась именно потому, что знала: я к ней под юбку не полезу. А то ведь такой хорошенькой девочке небось проходу нет, это ты по себе небось знаешь, – улыбнулся он Соне, на которую поглядывал в некоторой задумчивости: не морочат ли ему голову? Не Лида ли это все-таки?
– Да, – сдержанно кивнула Соня. – Бывает иной раз непросто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Джейс-с-сон… Джейс-с-сон… Оглянис-с-сь!.. А вот этого делать нельзя ни в коем случае – он немало прочел на своем веку русских сказок. Только вперед! Мертвое – мертвым, ну а живое – живым.
– Я где-то читала: связь между близнецами настолько неразрывна и тесна, что они безошибочно чувствуют, когда что-нибудь случается с братом или сестрой.
Я такими вещами всегда интересовалась, как только узнала, что в Нижнем живет моя сестра-близнец. Якобы даже разлученные, близнецы влюблялись в похожих людей, обладали одинаковым темпераментом и вкусом, вплоть до того, что замуж в одно время выходили. У каких-то там американок-близняшек вообще был потрясающий случай: у одной вдруг начались дикие боли в правом боку, ну, где аппендицит.
Отвезли в больницу – ничего, никаких признаков. А бедняжка прямо загибается!
Ну, как-то сняли приступ, успокоили ее, а на другой день пришло известие, что ее сестра именно в это время перенесла операцию по поводу острого аппендицита.
Понятно? Близнецы могут ощущать боль друг друга! Но чтобы раны или травмы одной переходили на тело другой… Как-то слабо верится!
– Стигматы, – с набитым ртом пробормотал Леонид. – Или стигматики?
Словом, я читал про раны Христовы, точно такие якобы появляются у каких-то особо продвинутых верующих. Твоя сестрица, конечно, не Христос, но насчет непорочности у нее все как надо! – И он принялся вычищать корочкой хлеба остатки яичницы со сковороды.
Неведомо ничего насчет порочности или непорочности, угрюмо подумал Струмилин, а хозяйка Лида Литвинова совершенно никакая. Кроме бессчетного количества банок с консервированными абрикосами (с косточками, разумеется!), в квартире не нашлось ничего съедобного, кроме полбуханки черствого ржаного хлеба и трех яиц. Ну, еще подсолнечное масло на донышке бутылки. А так – ни макарон или круп, ни помидорины, ни картофелины, тем паче мяса, рыбы или хотя бы магазинных пельменей. Ничего! Из яиц на скорую руку взболтали яичницу на воде – чтобы побольше казалось – и поделили на троих. Струмилин успел пообедать и поэтому есть не хотел, похлебал только пустого чайку (даже сахару не оказалось!), а порцию свою отдал Лешему, умявшему все с благодарностью, и начал искательно коситься в тарелку хозяйки. Девушка вяло ковыряла вилкой желто-белую массу и, кажется, ничего не имела против того, чтобы с ней расстаться, однако тут уж Андрей призвал на помощь авторитет врача, и Лешему пришлось ограничиться двумя кусками яичницы вместо трех. Зато он съел весь хлеб и самой последней корочкой еще пытался что-то соскрести со сковороды. Лицо его при этом выражало глубокую тоску, и окружающим стало ясно, что Леший совершенно не наелся.
– Может, компотику похлебать? – в задумчивости пробормотал он и захохотал, увидав, как встрепенулся Струмилин:
– Успокойся, я абрикосового компота нипочем больше в рот не возьму.
Соня слабо улыбнулась, осторожно, кончиками пальцев, потирая горло:
– Болит! Вот что странно: болит по-настоящему. То есть если Лида там лежит по-прежнему, в квартире Евгения… мертвая, – она зябко поежилась, – то зачем понадобилось еще и меня душить? Для полного сходства, что ли? И почему не задушили до смерти? Почему именно меня потом запихали в этот поезд?
Предположим, тот человек, который пришел… не помню, говорила ли я вам, что видела, как дверь открылась и кто-то появился на пороге? Дальше ничего не помню. Предположим, он принял меня за Лиду, то есть Лиду за меня, потому что она надела мое красное платье и босо…
Струмилин сделал невольное движение. Соня осеклась, уставилась на него испуганными глазами:
– Погоди! Но ведь я, именно я оказалась в поезде в красном платье и босоножках! В том самом платье и тех самых босоножках, которые заставила надеть Лиду, отправляя ее на свидание к Евгению!
– Да, – протянул Леший, задумчиво грызя спичку (больше в этом доме погрызть решительно нечего), – какая-то просто фантастика. Главное дело, выходит, что Лидка вообще совершенно случайно затесалась в это смертоубийственное дело. Приехала навестить сестричку – и вдруг…
– Вот именно, – кивнул Струмилин. – И вдруг! Больно уж неожиданное «вдруг» получается. Прямо рок, фатум. Судьба. Не знала Лида ничего о Соне, потом узнала – и это привело ее к смерти. Мне почему-то кажется, что она врала, когда уверяла, будто услышала о твоем существовании только две недели назад.
– Да брось! – махнул на него Леший. – Я Лидку сто лет знаю, ну, года два – уж точно. И никогда ни про каких сестер от нее и слыхом не слыхал. Уж когда-нибудь она о чем-то таком проболталась бы, женщины вообще ведь…
– Женщины! – Соня повернулась к нему так пылко, что Леший даже отпрянул. – Женщины такие, женщины сякие! А вы-то какие сами, мужчины? Ничего дальше своего носа не видите, вообще слепые, как курицы! Вот ты, художник от слова «худо»! Говорят, у художников глаз алмаз, говорят, у вас особенная наблюдательность развита, но почему же ты остолоп этакий и сразу не обнаружил, что я – вовсе не Лида?! Я и одета была по-другому, и вообще… Нет – Лидочка, заорал на вокзале, что с тобой?! И сразу запутал всю ситуацию. А я, между прочим, такая же Лидочка, как ты – Поль Гоген!
– Попрошу без намеков, – надменно сказал Леший, – тот был псих и умер от дурной болезни. А я, чтоб ты знала, без предохранителей в койку и шагу не ступлю. И вообще – он трахался с черномазыми… Б-р-р! – Леший демонстративно заколотил зубами и затряс своим тощим телом, причем создалось полное впечатление, что к грохоту зубовному присоединился и грохот его костей.
Батюшки, еще один расист, качнул головой Струмилин. Не много ли на один квадратный метр жилплощади?
– А-га, – со злорадной улыбкой протянула Соня, – вам с черномазыми не нравится, а мне, значит, все равно с кем, будь он хоть негром преклонных лет?
Струмилина откровенно передернуло, и Соня умолкла, опустив голову.
– Идиотское слово «негр», правда? – сказал Леший, с интересом патологоанатома наблюдая эту жанровую сценку. – Не-гр… Кто ж такой этот Гр и чего он Не?.. Логически мысля, должны существовать также и дагры? Негры и дагры. Причем если негры – черные дагры, получается, белые?
– Вот-вот! – с той же горестно-ехидной интонацией воскликнула Соня. – Да будь он хоть дагром преклонных годов! Придурки! Вы все придурки! И ты, – она ткнула пальцем в Лешего, – и ты, – перепало также Струмилину, – и Валерка с Пирогом.
– Не имею чести знать этих последних, – завелся Леший, – однако не позволю…
– Погоди ты! – отмахнулся Струмилин. – Погоди! – И с робкой надеждой вгляделся в Сонино лицо:
– Ты что хочешь сказать? Ты хочешь сказать, что на той фотографии… на той… была не ты, а…
– Вот именно! – огрызнулась она. – Вот именно! И это было видно с первого взгляда! Думаешь, я там, на кладбище, голову потеряла оттого, что увидела этот поганый компромат на себя? Нет! Я чуть не рехнулась, поняв, что меня родная сестра как минимум год водила за нос! И не она одна! Правильно ты сказал: никаким «вдруг» тут и не пахнет. Все Лидочкой подстроено, все!
Она вгляделась в растерянные мужские глаза, обращенные к ней, и зло сказала:
– Да неужели никто из вас так и не заметил, что у Лиды не было челки?!
– И резким взмахом убрала волосы со лба.
Лицо ее тотчас изменилось. Появилась в нем некая отстраненная холодность, что-то недоброе проглянуло в очертаниях слишком, может быть, высокого лба. Это, конечно, Соня, но совсем другая, Соня, исполненная не радостного доверия к миру, что так поразило Струмилина при первом же взгляде на нее, – а Соня замкнутая, настороженная, готовая каждую минуту столкнуться с какой-то каверзой окружающих… и, что характерно, подстроить каверзу и им.
– Ни суя хебе, – знакомо выразился Леший. – Дидка! Вот теперь ты – Лидка!
– Теперь, теперь, – с досадой передразнила Соня. – Я никогда не была Лидкой, понял? А вот она мною, как стало ясно, не раз притворялась. Не раз и не два! Ну не цирк ли: первое, о чем я попросила ее при встрече, – это опять прикинуться мною! И еще успокаивала ее, главное дело: не надолго, не надолго. А оказалось… оказалось, я ее на смерть обрекла. Конечно, когда я потом увидела эти фотографии, мне здорово захотелось ее убить, но не так… не до смерти…
Она нервно поднялась. Струмилин почему-то не нашел ничего лучше, как вскочить со стула именно в этот момент. Соня наткнулась на него, рванулась в сторону, но он придержал ее и убрал руку, пригладившую волосы. Челка снова упала на лоб.
– Да, – сказал он ошеломленно. – Да… Тупицей и слепым идиотом Струмилин никогда себя не считал, да и женщин вроде бы знал достаточно, чтобы иметь некоторые основания гордиться собой, и вдруг показался себе каким-то первоклашкой, вдруг обнаружившим, что девчонки – это совсем не безликая масса на одно лицо, созданная лишь для того, чтобы их всех подряд драли за косы.
Бездна женской тайны приоткрылась перед ним на миг, воплотившись в этом столь обыкновенном жесте: убрать со лба волосы… опустить челку…
Лида и Соня. Соня и Лида. Да они совсем не одинаковые! Они разные, как небо и земля! И у женщины на тех кошмарных фотографиях в самом деле не было челки! Не было! Струмилин еще тогда обратил внимание на эту бледно-золотую пряжу волос, разметавшуюся по красно-зеленому, попугайно-пестрому ковру.
Он растерянно опустил глаза – и чуть не ахнул увидев, что стоит сейчас на том самом ковре…
Этот ковер лежит в Лидиной квартире!
Струмилин потрясение уставился на Соню. Тупица. Слепой идиот. Одно утешение – не он один. Весь род мужской – толпа тупиц и слепых идиотов, исполненных самодовольной самодостаточности, и только любовь к женщине помогает отдельным счастливчикам прозреть и ощутить то, что испытывали боги в миг сотворения мира. Только любовь делает это!
Ну вот и произнесено слово. Вот оно и сказано – пусть всего лишь про себя. А вслух он ничего сейчас говорить не мог – только стоял, смотрел на Соню… смотрел и смотрел…
– Извините, – послышался тихий, благонравный голосок, а потом кто-то осторожненько постучался в то замкнутое пространство, какое внезапно окружило Струмилина и Соню. – Я вам не помешаю?
Андрей рассеянно оглянулся и увидел, что Леший тихонько – и, возможно, уже довольно давно – постукивает согнутым пальцем по краю стола.
– Ребята, ребята, – пробормотал он, – не знаю, конечно, о чем речь, но если вы о какой-то порнушке, то вот что я вам скажу, ребята… нет, я, конечно, понимаю, о мертвых аут хорошо, аут ничего, но, чтобы в Лидкином характере разобраться, надо вам знать одну маленькую деталь. Она в сексуальном плане… ну, не совсем нормальная, что ли.
– Да? – усмехнулся Струмилин, неохотно отступая от Сони. – Это в том смысле, что тебе ничего не удалось от нее добиться?
Оттенок ревности, прозвучавшей в его голосе, поразил его самого. Но ничего не мог с собой поделать: в голову так и лезли воспоминания о диване с разрисованной девицей, и представить, чтобы Лида (Соня?) – ну словом, кто-то из них! – возлежал в непотребной позе на куске полиэтилена, потому что пастель пачкает постель…
– Не больно-то и хотелось, – ухмыльнулся Леший. – Но я тебе вот что скажу: там, где я ничего не добился, другим делать уже нечего. Это означает – глухая стена! Вот такая глухая стена была Лидка. Ну, я парень понятливый: меня не надо бить по лбу, чтобы я уразумел – не клюет и не клюнет. И с тех пор относился к Лидке только как к товарищу по работе. И она ко мне неплохо относилась именно потому, что знала: я к ней под юбку не полезу. А то ведь такой хорошенькой девочке небось проходу нет, это ты по себе небось знаешь, – улыбнулся он Соне, на которую поглядывал в некоторой задумчивости: не морочат ли ему голову? Не Лида ли это все-таки?
– Да, – сдержанно кивнула Соня. – Бывает иной раз непросто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54