Мэнникс, доктор Линдквист, Чарльз Кливер и, кажется, Спотсвуд. Канарейка была довольно разборчива, и возле нее не было больше никого. Мы не можем больше никого подозревать в убийстве.
– Значит, у вас есть квадрат в полном составе, – флегматично отозвался Ванс. – А вам что – нужен целый батальон?
– Нет, – терпеливо ответил Маркхэм. – Мне нужна одна единственная логическая возможность. Но у Мэнникса все конечно с девушкой больше года тому назад; у Кливера и Спотсвуда – неоспоримое алиби; остается только доктор Линдквист, которого, несмотря на его вспыльчивость, я не могу себе представить в роли душителя и взломщика. Кроме того, у него тоже есть алиби и вполне возможно, что достоверное.
Ванс покачал головой.
– Есть что-то поистине трогательное в детской доверчивости ума законника.
– Он все время цепляется за что-то основательное, правда? – спросил Маркхэм. – За что-то рациональное.
– Дорогой мой, – с упреком обратился к нему Ванс, – самонадеянность вашего замечания в высшей степени нескромна. Если бы вы могли отличить рациональное от иррационального, вы не были бы юристом – вы были бы богом. Нет, вы неправильно подходите к этому. Решающие факторы в этом деле не те, что вы называете известными обстоятельствами, а неизвестные величины человеческие искры, так сказать, – внутренняя сущность членов вашего квадрата.
Он закурил сигарету и откинулся назад, закрыв глаза.
– Расскажите-ка, что вам известно об этой четверке, вы говорили, что Хэс уже составил вам рапорт. Кто были их мамы? Что они любят на завтрак?… Давайте начнем со Спотсвуда. Знаете о нем что-нибудь?
– В общих чертах, – ответил Маркхэм. – Старый пуританский род – вероятно, губернаторы, бургомистры, несколько удачливых купцов. Все чистые янки. Спотсвуд является представителем старейшей и чистейшей новоанглийской аристократии – хотя, я думаю, так называемое пуританское вино уже порядком разбавлено. Его дела с Оделл с трудом вяжутся с умерщвлением плоти, которую предписывали прежние пуритане.
– Однако они вполне вяжутся с той психологической реакцией, которая должна последовать в связи с лишениями, вызванными этим умерщвлением, – заявил Ванс. – Но чем он занимается?
– Его отец был владельцем фабрики автомобильных принадлежностей, составил себе на этом состояние и завещал это дело сыну. Он не очень серьезно увлечен этим, хотя, кажется, выпустил несколько новых образцов.
– Надеюсь, что эти отвратительные стеклянные вазочки для бумажных цветов не из их числа. Человек, который изобрел такое украшение, способен на самое ужасное преступление.
– Тогда, значит, это не Спотсвуд, – терпеливо заметил Маркхэм, – потому что мы не можем считать его возможным убийцей девушки. Мы знаем, что она была еще жива после его ухода, а в то время, когда ее убили, он был с судьей Редферном. Даже вам, друг мой Ванс, не удалось бы обернуть против него эти факты.
– Тут, по крайней мере, мы солидарны, – уступил Ванс. – Это все, что вы знаете об этом джентльмене?
– По-моему, все, если не считать того, что он женат на довольно состоятельной женщине – кажется, дочери сенатора из какого-то штата.
– Не очень-то много. Теперь давайте послушаем историю Мэнникса.
Маркхэм взглянул на листок бумаги с отпечатанным на машинке текстом.
– Родители иммигранты, приехали сюда на палубе. Настоящая фамилия Маникевич или что-то в этом роде. Родился в Ист-Сайде; меховое дело изучил в лавочке своего отца на Гестер-стрит, работал на фирму «Сен фреско», стал мастером, сколотил деньги, сам открыл торговую фирму и упорно трудился, пока не нажил своего теперешнего состояния. Кончил среднюю школу и вечерний коммерческий колледж. Женился в 1900-м году. Через год развелся. Ведет веселую жизнь – принимает участие в вечерних клубах и их судьбе, но не пьет. Вкладывал деньги в музыкальные комедии, всегда имеет под рукой красотку со сцены. Предпочитает блондинок.
– Ничего утешительного, – вздохнул Ванс. – В городе полным-полно таких Мэнниксов… Что у вас припасено в отношении нашего медика?
– Боюсь, что в городе также имеется достаточное количество докторов Линдквистов. Он воспитывался на Среднем Западе, в какой-то смешанной франко-мадьярской семье, получил свое звание после окончания института в Огайо, практиковал в Чикаго – было там какое-то темное дело, но тут ничего не доказано, переехал в Олбани, увлекался тогда этим безумием с рентгеновскими лучами; изобрел какую-то новую иглу для вдувания воздуха в грудь, нажил на этом небольшое состояние, на два года уехал в Вену…
– А, увлечение Фрейдом!
– …вернулся в Нью-Йорк и открыл частную лечебницу. Назвал немыслимые цены и этим сразу завоевал известность. Несколько лет назад обвинялся в нарушении врачебной этики, но дело было прекращено. Не женат.
– И не будет, – добавил Ванс. – Такие джентльмены никогда не женятся… Интересное наблюдение, кстати, весьма интересное. Меня подмывает развить у себя психоневроз и полечиться у Амбруаза. Мне так хочется узнать его поближе. И где – о, где, – был этот выдающийся целитель в момент отбытия из мира сего нашей заблудшей сестры? Ах, кто может сказать, Маркхэм, это, – кто знает, кто знает?
– Во всяком случае, не думаю, чтобы он кого-нибудь убивал.
– Какие лирические предположения, – сказал Ванс. – Но давайте-ка двигаться дальше. Что представляет из себя Кливер? Тот факт, что его фамильярно зовут Стариной Чарли, послужит исходным пунктом. Невозможно вообразить себе, чтобы Бетховена звали Коротышкой, а к Бисмарку обратились, как к Молодчаге.
– Большую часть своей жизни Кливер был политиканом – служил Таммани-Холлу и двадцать пять лет был районным боссом, содержал в Бруклине некоторое время что-то вроде Клуба демократов, два раза был олдерменом. Затем назначается на должность комиссионера по налогам; оставил политику и приобрел небольшую конюшню беговых лошадей. Прежде поддерживал незаконный игорный союз в Саратоге, теперь заправляет тотализатором в Джерси-Сити. Его можно назвать профессиональным славным малым. Любит ликер.
– Женат был?
– В этом не замечен ни разу. Но заметьте: Кливер – вне подозрений. Прошлой ночью в половине двенадцатого в Бунтоне его оштрафовали за превышение скорости.
– Это и есть то самое неоспоримое алиби, о котором вы говорили?
– По моим примитивным понятиям, это оно и есть. – Маркхэма задел вопрос Ванса. – Повестка в суд была вручена ему в половине двенадцатого – она помечена этим часом. А Бунтон находится в пяти десяти милях отсюда – это добрых два часа на автомобиле. Таким образом, Кливер, бесспорно, выехал из Нью-Йорка около половины десятого, и даже если бы он немедленно отправился обратно, то все равно приехал бы некоторое время спустя после того, как девушка была убита. Я, следуя своим рутинным методам, проверил повестку и даже разговаривал по телефону с полицейским, который ее выдал. Это все чистая правда. Я аннулировал повестку.
– Этот бунтонский страж законности узнал Кливера в лицо?
– Нет, здесь он его не видел, но подробно описал его мне по телефону. И, конечно, он записал номер машины.
Ванс взглянул на Маркхэма с неподдельной скорбью.
– Мой дорогой Маркхэм, неужели вы не понимаете, что доказали мне только то, что Немезида уличного движения вручила повестку в суд гладко выбритому мужчине средних лет, который ехал в машине Кливера под Бунтоном около половины двенадцатого в ночь убийства?… О, господи! Разве это не точь в точь то алиби, которое устроил бы себе старина Чарли, если бы намеревался отнять жизнь у леди около полуночи?
– Ну и ну! – засмеялся Маркхэм. – Вы все-таки немножко перехватили. Вы приписываете ему невероятную ловкость.
– Совершенно верно, – согласился Ванс. – Знаете, я еще и не то могу приписать человеку, который замышляет убийство, ставит при этом на карту свою жизнь. Меня просто поражает наивное мнение, что у убийцы не хватит ума, чтобы заранее позаботиться о своей безопасности. Это прямо трогательно.
Маркхэм фыркнул.
– Ну, хорошо, можете смело поверить, что Кливер сам получил повестку.
– Пускай вы правы, – согласился Ванс. – Я просто допустил возможность обмана. Единственное, на чем я действительно настаиваю, это то, что мисс Оделл была убита человеком тонкого и незаурядного ума.
– А я, в свою очередь, – с раздражением заявил Маркхэм, – что единственными людьми, которые подходят под это определение и которые были достаточно близки с ней, чтобы иметь свои причины для убийства, являются: Мэнникс, Кливер, Линдквист и Спотсвуд. И далее, я утверждаю, что ни одного из них мы не можем подозревать.
– Боюсь, что я не согласен с вами, – безмятежно сказал Ванс. – Мы можем подозревать всех четверых – а виновен один из них.
– Ну и ну! Так все уже ясно! А теперь, если вы всего лишь укажите мне, кто именно виновен, я немедленно арестую его и вернусь к своим делам.
– Вы всегда так торопитесь, – жалобно сказал Ванс. – Зачем нестись и скакать? Мудрость мировой философии против этого.
Маркхэм поднялся с нетерпеливым жестом.
– К черту! Надеюсь попасть домой, пока вы не принялись за детские сказки, – проворчал он, – да еще на ночь.
Ванс все-таки рассказал детскую сказку на ночь, но рассказал он ее мне, в своей библиотеке, и суть ее была такова:
– Хэс душой и телом был предан мысли о виновности Скила, а Маркхэм задыхается в законной рутине, как задыхалась Каранейка в руках убийцы. Ну что ж, Ван, мне остается не обращать внимания на них обоих и стать мудрым пеликаном своей пустыни, одиноким вороном на крыше. Нет, действительно, я питаю отвращение к еще нерешенным задачам.
ГЛАВА 16
ВАЖНЫЕ ОТКРЫТИЯ
(четверг, 13 сентября, первая половина дня)
К великому удивлению Кэрри, Ванс велел разбудить себя на следующее утро в девять часов, а в десять мы уже завтракали в его маленьком садике на крыше под мягким сентябрьским солнцем.
– Ванс, – сказал он, когда Карри принес нам по второй чашке кофе, – как бы скрытна не была женщина, она все равно имеет кого-то, кому изливает душу. Женщине необходимо изливаться.
Это может быть мать или возлюбленный, или священник, или доктор, или, чаще всего, подруга.
В случае с Канарейкой нет ни матери, ни священника. Ее возлюбленный элегантный Скил был для нее возможным врагом, а ее доктора можно смело исключить из списка – она была слишком хитра, чтобы довериться такому человеку, как Линдквист.
Остается, следовательно, подруга.
И сегодня мы будем ее разыскивать. – Он закурил сигарету и встал. – Но, прежде всего, мы должны навестить мистера Бенджамена Брауна с Седьмой авеню.
Браун – известный фотограф, клиентами которого были знаменитости сцены. Его ателье находилось в центре театрального района города, и когда в то утро мы входили в приемную его роскошной студии, мое любопытство по поводу нашего визита достигло предела.
Ванс подошел прямо к столу, за которым сидела молодая женщина с огненно-рыжими волосами и сильно подведенными глазами, и поклонился самым изысканным образом. Затем вынул из кармана небольшую фотографию и положил ее на стол.
– Я ставлю музыкальную комедию, мадемуазель, – сказал он, – и хотел бы найти молодую леди, которая оставила мне вот эту свою фотографию. К несчастью, я потерял ее визитную карточку. Но так как на фото есть штамп ателье Брауна, то я подумал: может быть, вы будете настолько добры, что посмотрите свои записи и сообщите мне, кто она и где я могу ее найти.
Он подсунул под пресс-папье пятидолларовую бумажку и ждал со скромным и несчастным видом.
Молодая женщина смешливо взглянула на него, и мне показалось, что в уголках ее тщательно накрашенного рта промелькнула улыбка. Но она молча взяла фотографию и исчезла за дверью. Через десять минут она вернулась и подала фото Вансу. На обратной стороне были написаны имя и адрес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Значит, у вас есть квадрат в полном составе, – флегматично отозвался Ванс. – А вам что – нужен целый батальон?
– Нет, – терпеливо ответил Маркхэм. – Мне нужна одна единственная логическая возможность. Но у Мэнникса все конечно с девушкой больше года тому назад; у Кливера и Спотсвуда – неоспоримое алиби; остается только доктор Линдквист, которого, несмотря на его вспыльчивость, я не могу себе представить в роли душителя и взломщика. Кроме того, у него тоже есть алиби и вполне возможно, что достоверное.
Ванс покачал головой.
– Есть что-то поистине трогательное в детской доверчивости ума законника.
– Он все время цепляется за что-то основательное, правда? – спросил Маркхэм. – За что-то рациональное.
– Дорогой мой, – с упреком обратился к нему Ванс, – самонадеянность вашего замечания в высшей степени нескромна. Если бы вы могли отличить рациональное от иррационального, вы не были бы юристом – вы были бы богом. Нет, вы неправильно подходите к этому. Решающие факторы в этом деле не те, что вы называете известными обстоятельствами, а неизвестные величины человеческие искры, так сказать, – внутренняя сущность членов вашего квадрата.
Он закурил сигарету и откинулся назад, закрыв глаза.
– Расскажите-ка, что вам известно об этой четверке, вы говорили, что Хэс уже составил вам рапорт. Кто были их мамы? Что они любят на завтрак?… Давайте начнем со Спотсвуда. Знаете о нем что-нибудь?
– В общих чертах, – ответил Маркхэм. – Старый пуританский род – вероятно, губернаторы, бургомистры, несколько удачливых купцов. Все чистые янки. Спотсвуд является представителем старейшей и чистейшей новоанглийской аристократии – хотя, я думаю, так называемое пуританское вино уже порядком разбавлено. Его дела с Оделл с трудом вяжутся с умерщвлением плоти, которую предписывали прежние пуритане.
– Однако они вполне вяжутся с той психологической реакцией, которая должна последовать в связи с лишениями, вызванными этим умерщвлением, – заявил Ванс. – Но чем он занимается?
– Его отец был владельцем фабрики автомобильных принадлежностей, составил себе на этом состояние и завещал это дело сыну. Он не очень серьезно увлечен этим, хотя, кажется, выпустил несколько новых образцов.
– Надеюсь, что эти отвратительные стеклянные вазочки для бумажных цветов не из их числа. Человек, который изобрел такое украшение, способен на самое ужасное преступление.
– Тогда, значит, это не Спотсвуд, – терпеливо заметил Маркхэм, – потому что мы не можем считать его возможным убийцей девушки. Мы знаем, что она была еще жива после его ухода, а в то время, когда ее убили, он был с судьей Редферном. Даже вам, друг мой Ванс, не удалось бы обернуть против него эти факты.
– Тут, по крайней мере, мы солидарны, – уступил Ванс. – Это все, что вы знаете об этом джентльмене?
– По-моему, все, если не считать того, что он женат на довольно состоятельной женщине – кажется, дочери сенатора из какого-то штата.
– Не очень-то много. Теперь давайте послушаем историю Мэнникса.
Маркхэм взглянул на листок бумаги с отпечатанным на машинке текстом.
– Родители иммигранты, приехали сюда на палубе. Настоящая фамилия Маникевич или что-то в этом роде. Родился в Ист-Сайде; меховое дело изучил в лавочке своего отца на Гестер-стрит, работал на фирму «Сен фреско», стал мастером, сколотил деньги, сам открыл торговую фирму и упорно трудился, пока не нажил своего теперешнего состояния. Кончил среднюю школу и вечерний коммерческий колледж. Женился в 1900-м году. Через год развелся. Ведет веселую жизнь – принимает участие в вечерних клубах и их судьбе, но не пьет. Вкладывал деньги в музыкальные комедии, всегда имеет под рукой красотку со сцены. Предпочитает блондинок.
– Ничего утешительного, – вздохнул Ванс. – В городе полным-полно таких Мэнниксов… Что у вас припасено в отношении нашего медика?
– Боюсь, что в городе также имеется достаточное количество докторов Линдквистов. Он воспитывался на Среднем Западе, в какой-то смешанной франко-мадьярской семье, получил свое звание после окончания института в Огайо, практиковал в Чикаго – было там какое-то темное дело, но тут ничего не доказано, переехал в Олбани, увлекался тогда этим безумием с рентгеновскими лучами; изобрел какую-то новую иглу для вдувания воздуха в грудь, нажил на этом небольшое состояние, на два года уехал в Вену…
– А, увлечение Фрейдом!
– …вернулся в Нью-Йорк и открыл частную лечебницу. Назвал немыслимые цены и этим сразу завоевал известность. Несколько лет назад обвинялся в нарушении врачебной этики, но дело было прекращено. Не женат.
– И не будет, – добавил Ванс. – Такие джентльмены никогда не женятся… Интересное наблюдение, кстати, весьма интересное. Меня подмывает развить у себя психоневроз и полечиться у Амбруаза. Мне так хочется узнать его поближе. И где – о, где, – был этот выдающийся целитель в момент отбытия из мира сего нашей заблудшей сестры? Ах, кто может сказать, Маркхэм, это, – кто знает, кто знает?
– Во всяком случае, не думаю, чтобы он кого-нибудь убивал.
– Какие лирические предположения, – сказал Ванс. – Но давайте-ка двигаться дальше. Что представляет из себя Кливер? Тот факт, что его фамильярно зовут Стариной Чарли, послужит исходным пунктом. Невозможно вообразить себе, чтобы Бетховена звали Коротышкой, а к Бисмарку обратились, как к Молодчаге.
– Большую часть своей жизни Кливер был политиканом – служил Таммани-Холлу и двадцать пять лет был районным боссом, содержал в Бруклине некоторое время что-то вроде Клуба демократов, два раза был олдерменом. Затем назначается на должность комиссионера по налогам; оставил политику и приобрел небольшую конюшню беговых лошадей. Прежде поддерживал незаконный игорный союз в Саратоге, теперь заправляет тотализатором в Джерси-Сити. Его можно назвать профессиональным славным малым. Любит ликер.
– Женат был?
– В этом не замечен ни разу. Но заметьте: Кливер – вне подозрений. Прошлой ночью в половине двенадцатого в Бунтоне его оштрафовали за превышение скорости.
– Это и есть то самое неоспоримое алиби, о котором вы говорили?
– По моим примитивным понятиям, это оно и есть. – Маркхэма задел вопрос Ванса. – Повестка в суд была вручена ему в половине двенадцатого – она помечена этим часом. А Бунтон находится в пяти десяти милях отсюда – это добрых два часа на автомобиле. Таким образом, Кливер, бесспорно, выехал из Нью-Йорка около половины десятого, и даже если бы он немедленно отправился обратно, то все равно приехал бы некоторое время спустя после того, как девушка была убита. Я, следуя своим рутинным методам, проверил повестку и даже разговаривал по телефону с полицейским, который ее выдал. Это все чистая правда. Я аннулировал повестку.
– Этот бунтонский страж законности узнал Кливера в лицо?
– Нет, здесь он его не видел, но подробно описал его мне по телефону. И, конечно, он записал номер машины.
Ванс взглянул на Маркхэма с неподдельной скорбью.
– Мой дорогой Маркхэм, неужели вы не понимаете, что доказали мне только то, что Немезида уличного движения вручила повестку в суд гладко выбритому мужчине средних лет, который ехал в машине Кливера под Бунтоном около половины двенадцатого в ночь убийства?… О, господи! Разве это не точь в точь то алиби, которое устроил бы себе старина Чарли, если бы намеревался отнять жизнь у леди около полуночи?
– Ну и ну! – засмеялся Маркхэм. – Вы все-таки немножко перехватили. Вы приписываете ему невероятную ловкость.
– Совершенно верно, – согласился Ванс. – Знаете, я еще и не то могу приписать человеку, который замышляет убийство, ставит при этом на карту свою жизнь. Меня просто поражает наивное мнение, что у убийцы не хватит ума, чтобы заранее позаботиться о своей безопасности. Это прямо трогательно.
Маркхэм фыркнул.
– Ну, хорошо, можете смело поверить, что Кливер сам получил повестку.
– Пускай вы правы, – согласился Ванс. – Я просто допустил возможность обмана. Единственное, на чем я действительно настаиваю, это то, что мисс Оделл была убита человеком тонкого и незаурядного ума.
– А я, в свою очередь, – с раздражением заявил Маркхэм, – что единственными людьми, которые подходят под это определение и которые были достаточно близки с ней, чтобы иметь свои причины для убийства, являются: Мэнникс, Кливер, Линдквист и Спотсвуд. И далее, я утверждаю, что ни одного из них мы не можем подозревать.
– Боюсь, что я не согласен с вами, – безмятежно сказал Ванс. – Мы можем подозревать всех четверых – а виновен один из них.
– Ну и ну! Так все уже ясно! А теперь, если вы всего лишь укажите мне, кто именно виновен, я немедленно арестую его и вернусь к своим делам.
– Вы всегда так торопитесь, – жалобно сказал Ванс. – Зачем нестись и скакать? Мудрость мировой философии против этого.
Маркхэм поднялся с нетерпеливым жестом.
– К черту! Надеюсь попасть домой, пока вы не принялись за детские сказки, – проворчал он, – да еще на ночь.
Ванс все-таки рассказал детскую сказку на ночь, но рассказал он ее мне, в своей библиотеке, и суть ее была такова:
– Хэс душой и телом был предан мысли о виновности Скила, а Маркхэм задыхается в законной рутине, как задыхалась Каранейка в руках убийцы. Ну что ж, Ван, мне остается не обращать внимания на них обоих и стать мудрым пеликаном своей пустыни, одиноким вороном на крыше. Нет, действительно, я питаю отвращение к еще нерешенным задачам.
ГЛАВА 16
ВАЖНЫЕ ОТКРЫТИЯ
(четверг, 13 сентября, первая половина дня)
К великому удивлению Кэрри, Ванс велел разбудить себя на следующее утро в девять часов, а в десять мы уже завтракали в его маленьком садике на крыше под мягким сентябрьским солнцем.
– Ванс, – сказал он, когда Карри принес нам по второй чашке кофе, – как бы скрытна не была женщина, она все равно имеет кого-то, кому изливает душу. Женщине необходимо изливаться.
Это может быть мать или возлюбленный, или священник, или доктор, или, чаще всего, подруга.
В случае с Канарейкой нет ни матери, ни священника. Ее возлюбленный элегантный Скил был для нее возможным врагом, а ее доктора можно смело исключить из списка – она была слишком хитра, чтобы довериться такому человеку, как Линдквист.
Остается, следовательно, подруга.
И сегодня мы будем ее разыскивать. – Он закурил сигарету и встал. – Но, прежде всего, мы должны навестить мистера Бенджамена Брауна с Седьмой авеню.
Браун – известный фотограф, клиентами которого были знаменитости сцены. Его ателье находилось в центре театрального района города, и когда в то утро мы входили в приемную его роскошной студии, мое любопытство по поводу нашего визита достигло предела.
Ванс подошел прямо к столу, за которым сидела молодая женщина с огненно-рыжими волосами и сильно подведенными глазами, и поклонился самым изысканным образом. Затем вынул из кармана небольшую фотографию и положил ее на стол.
– Я ставлю музыкальную комедию, мадемуазель, – сказал он, – и хотел бы найти молодую леди, которая оставила мне вот эту свою фотографию. К несчастью, я потерял ее визитную карточку. Но так как на фото есть штамп ателье Брауна, то я подумал: может быть, вы будете настолько добры, что посмотрите свои записи и сообщите мне, кто она и где я могу ее найти.
Он подсунул под пресс-папье пятидолларовую бумажку и ждал со скромным и несчастным видом.
Молодая женщина смешливо взглянула на него, и мне показалось, что в уголках ее тщательно накрашенного рта промелькнула улыбка. Но она молча взяла фотографию и исчезла за дверью. Через десять минут она вернулась и подала фото Вансу. На обратной стороне были написаны имя и адрес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38