А поддакивать ей не надо.
— Кому это «ей»? — Губарев стоял в коридоре. — Может, я сначала пройду, а потом и поговорим. Где мои тапки?
— Как всегда. В углу.
— Вот, полюбуйся своей дочерью. — В коридоре появилась Наташка. Она была в новом халате нежно-персикового цвета, который очень шел к ее светло-русым волосам до плеч. — Грубит, хамит. Никакого сладу с ней нет. Твоя дочь, ты и разбирайся.
— Я и приехал для этого. Давай хотя бы поздороваемся для начала.
— Ну здравствуй, здравствуй, давненько мы тебя, папочка, не видели. Где же ты пропадал? — пропела жена.
— Я не пропадал, а работал. Сама знаешь, работа такая.
Другие и работают, и деньги приличные зарабатывают, и о детях не забывают, — ядовитым тоном сказала Наташка, делая упор на слово «приличные».
— Таких не знаю. Если знаешь, познакомь хотя бы с одним. Те, кто бабки бешеные зашибают, по вечерам с девочками в саунах развлекаются, а не сидят в кругу семьи. А потом ты — женщина у нас свободная, по вечерам гуляешь непонятно где, тебе и карты в руки — ищи себе миллионера.
— Найду, не беспокойся.
— Найди, найди.
— Я, кажется, позвала тебя не для того, чтобы ты каких-то миллионеров обсуждал, — встряла Дашка в словесную перепалку родителей.
— Я не обсуждаю, я просто» говорю твоей матери, что может хватать миллионеров и миллиардеров пачками. Я ей здесь не помеха.
Наступило молчание. Губарев понял: надо давать «отбой», иначе вместо того, чтобы потушить конфликт между дочерью и матерью, он поссорится с Наташкой. Она уже и так взвинчена до предела и цепляется к каждому слову.
— Меня в этом доме накормят?
Жена вспыхнула и хотела ляпнуть что-то колкое, но раздумала.
— Конечно, накормят. Когда ты уходил от нас голодный? Солянку будешь?
— М-м, — закатил глаза Губарев и изобразил на своем лице неземной восторг. — Обожаю солянку!
— У тебя, пап, вид сейчас, как у кота, который ест сметану.
— Да… от кота он недалеко ушел.
Наташка, видимо, передумала вывешивать белый флаг примирения. Боевой задор в ней еще не иссяк. Была бы теща, мелькнуло в голове Губарева, вечерок стал бы совсем горяченьким.
— Антонина Васильевна в деревне?
— Да. Мама там.
— Ей мой пламенный привет.
— Кстати, она ждет не приветов, а тебя. Там надо кое-что починить.
— Как-нибудь, — уклончиво сказал майор. Несмотря на то, что он не жил в семье, все равно приходилось помогать теще. Иначе домик в Смоленской губернии давно бы рухнул. То перекашивались двери, то надо было чинить крышу, то плохо открывались ставни. Деревенский дом, понятное дело, требовал мужских рук. В благодарность за помощь Антонина Васильевна расплачивалась с зятем банками соленых огурцов, которые Губарев очень любил…
— Не как-нибудь, а как можно скорее. В ближайшее время, — строго сказала жена.
— Есть! — отчеканил Губарев и приложил руку к виску, отдавая честь.
— Мне солянку ставить подогревать? — спросила Дашка, шмыгая носом.
— Не прикидывайся бедной овечкой, — сказала Наталья. — Я тебя все равно никуда не отпущу.
— Подожди, Наташ, — поднял вверх руку Губарев. — Поедим, попьем чай. А потом во всем разберемся. Не торопись.
Жена пожала плечами и пошла в большую комнату.
— Будешь есть в гостиной, — скомандовала дочь. — Я сейчас еду принесу.
— На подносе?
— На подносе.
Губарев старался хоть немного разрядить накаленную атмосферу.
Солянка действительно была восхитительной. Когда они поженились, Наташа почти не умела готовить, и своим друзьям и знакомым Губарев обычно говорил: «А моя жена очень хорошо заваривает чай». Он хотел искренне похвалить жену, но вскоре сообразил, что фраза звучит несколько странновато. Получалось, что, кроме чая, жена больше ни на что не способна. С годами Наташка освоилась на кухне, ей нравилось что-то изобретать, придумывать из привычных блюд.
Опыт — это ерунда, подумал Губарев, дело наживное. Не умеешь сегодня, научишься завтра. Гораздо хуже, что незаметно проходит молодость, пролетают годы. Так, не успеешь оглянуться, и старость подкрадется. Какие у Наташи были красивые волосы: блестящие, густые. А сейчас… Редеют на глазах, и цвет стал непонятно каким. Не то светлым, не то мышиной масти.
Солянка была съедена в молчании. Потом они пили чай. В последний момент Губарев купил малиновый кекс, его разрезали на кусочки и положили на большое белое блюдо с оранжевым ободком по краю.
— Ну что, девочки, — весело сказал Губарев. — И жизнь хороша, и жить хорошо.
— Кому как, — пробурчала Дашка. — Если бы меня отпустили на дачу…
— Не надейся, — вставила жена. — Выкини это из головы.
— Как я могу выкинуть? Все поедут, а я останусь.
— Даш, — сказал Губарев, усаживаясь на диван. — Иди ко мне.
— Не пойду.
— Почему?
— Не хочу.
— Я, как старший, приказываю тебе: иди сюда. Нехотя Даша села рядом с отцом.
— Ну что хорошего в этой поездке? Просто тебе хочется быть как все?
— Хочется.
— Но непонятно, чем все это кончится…
— Почему непонятно? Там будут одни знакомые. Я же не отправляюсь в логово к людоеду?
— А кто знает?! Знаешь, как в жизни бывает?
Сколько уголовных дел вырастает из обыкновенной бытовухи. Кто-то куда-то поехал. К знакомым симпатичным людям. А потом… изнасилования, пытки, трупы. Вино ударило в голову, и человек перестал себя контролировать. Это случается сплошь и рядом. Гораздо чаще, чем ты думаешь. Зачем тебе рисковать? Ты уже не маленькая и должна своей головой думать, а не чужой.
— Я и думаю.
— У меня есть идея — в ближайший выходной поехать к бабушке в деревню.
Неожиданно Дашка разревелась.
— Вечно ты надо мной издеваешься.
— Почему? Поедем всей семьей. По грибы сходим.
— А что? Идея неплохая, — поддержала Губарева Наташа.
— Большинство — за. Так что — сдавайся.
— И не подумаю.
— А у тебя выхода другого нет. — И с этими словами Губарев опрокинул дочь на диван. — Сдавайся, сдавайся.
— Пусти, пап. — Дашка изловчилась и запульнула в него диванной подушкой. — Вот тебе.
— Империя наносит ответный удар, — сказал майор и послал подушку в ответ.
— Осторожно, — предупредила жена. — А то посуду разобьете.
Предостережение было несколько запоздалым, потому что маленькая коричневая подушка описала в воздухе круг и шмякнулась посередине стола, подтолкнув синюю кобальтовую чашку. Чашка упала на пол.
— Разбилась? — спросил Губарев.
— Естественно! Я же вас предупреждала. Это из маминого сервиза. Она страшно расстроится.
— Не надо говорить ей об этом, — предложил майор.
— Она все равно заметит.
— А если купить точно такую же? Это же не какой-нибудь антиквариат.
— Возьми и найди.
Как ни странно, разбитая чашка разрядила атмосферу. Дашка перестала капризничать, а Наташа пришла в хорошее расположение духа.
— Итак, договорились. В следующий выходной едем в Смоленскую губернию. За грибами и ягодами.
— Ягоды уж отошли, — заметила жена.
— Тогда за грибами. Грибы еще остались?
— Наверное. Ждут тебя. Специально.
— Правильно делают!
— Только ты, пап, не обмани. Дал слово — держи. А то потом позвонишь и скажешь» — работа, работа.
— Не скажу. Заметано.
— Ладно, поверим. Поверим ему, мам?
— Придется.
Губарев подумал, что ради семейного спокойствия ему придется пожертвовать двумя выходными и вкалывать без продыху. Но что делать, выхода нет. Уговор есть уговор.
Ника влетела домой и с размаху кинулась ко мне. В объятия.
— Аврора! Все кончено.
— Что именно? Рассказывай по порядку! Дрожа она прильнула ко мне.
— Я пришла в кабинет… — начала она.
— Тише! — приложила я палец к губам. — Все дома.
— Тогда, может быть, выйдем на улицу?
— Да, это будет лучше. Вдруг кто-то из предков подслушает. Представляешь, какой скандал будет?
— Точно. Отец и так на меня в последнее время рычит.
— А со мной, напротив, разговаривает вежливо и чинно. Все в башке у него перепуталось.
— Да плевать мне на него.
— Пошли. Не будем терять времени. В коридоре нас окликнула мать.
— Далеко собрались?
— Очень, — огрызается Ника. Нервы у нее ходят ходуном.
— Мы скоро придем, — примиряюще говорю я. — Погода хорошая. Пройдемся немного. Прогуляемся.
Мои слова имеют эффект разорвавшейся бомбы. Из большой комнаты выползает отец и смотрит на нас своими глазами-окулярами. Мы съеживаемся под его взглядом, как нашкодившие школьницы.
— Вы помирились? — скрипит отец.
— А мы и не ссорились! Правда, Аврора? — И Ника неожиданно смеется. Вслед за ней смеюсь и я. Мне становится удивительно легко и свободно.
— Конечно. Мы же сестры! — И тут я вспоминаю, что это — неправда. И во рту набухает горечь.
— Аврора, ты чего? — затормошила меня Ника, увидев мое внезапно исказившееся лицо — Тебе плохо?
— Н-нет. Просто что-то кольнуло в живот.
— Съела чего-то не то. Я тоже вчера купила пирожок в метро, — звенит голос Ники. — А он оказался несвежим…
Я гляжу на Нику и чувствую, что не могу относиться к ней как к чужой. Ну не могу — и все.
Мы выходим на улицу. Ника пересказывает мне разговор с Губаревым, вдруг она останавливается и смеется.
— Ты чего?
Да так. Знаешь, там мне было так плохо, я думала, что еще немного — и упаду в обморок. А сейчас я смотрю на тебя, и мне как-то на все абсолютна наплевать. Что будет, то будет. Не могу же я ходить и думать каждую минуту о тюрьме. — Ника морщит нос. — Ой, ой, как хорошо пахнет. Зеленью. Листиками и травкой. Ой-ой. «Тополиный пух, жара, июнь», — поет Ника.
— Июнь уже давно прошел, — резонно замечаю я.
— Все равно, так хорошо! Как давно я не гуляла просто так.
— Какая листва, Ника! Надо думать: как выбраться из этого капкана. Тщательно продумать все ходы и выходы. Что милиция может использовать против тебя, какие улики…
— Плевать! — отрезала Ника. — Плевать и начхать!
— Нельзя же быть такой легкомысленной.
В другое время Ника сказала бы что-то вроде: «Аврора, не ерунди!» или «Отстань со своими советами». А здесь она молчит и смотрит на меня.
— А чего нам возвращаться домой? Пошли посидим в каком-нибудь кафе. Деньги есть. Или замахнемся на ресторан.
— Те самые пять тысяч долларов? Ника молчит, а потом кивает головой:
— Те самые.
— Ты представляешь, какая это против тебя серьезная улика! Это же идеальный мотив для убийства. Долг, который ты не хочешь возвращать.
— Идеальный мотив для идеального убийства, — дурачится Ника.
Да, мою сестренку ничем не прошибешь. Если уж она решила ничего не воспринимать всерьез, свернуть ее на путь истинный очень трудно.
Я слабо сопротивляюсь.
— Какой ресторан? Тебя обвиняют в убийстве, а ты веселишься…
— Пир во время чумы, — снова смеется Ника.
Ее легкомысленное веселье постепенно заражает и меня. И в самом деле, живем один раз. Чего печалиться о туманном завтра? К чему? Да и можем ли мы предвидеть: что нас ждет впереди? Значит, надо жить сегодняшним днем. И на полную катушку.
— Идет! — Я смотрю сначала на Нику, потом — на себя. Мы обе в джинсах и трикотажных кофточках с короткими рукавами. Она — в голубой, я — в салатовой. — Только наряд у нас не совсем подходящий для ресторана.
— Не комплексуй, Аврора! Мы — девочки что надо. Тип-топ.
— Что надо, — соглашаюсь я. — Тип-топ.
В ресторане мы с жадностью накинулись на еду. Почему-то на нас напал настоящий жор. Обычно я отличаюсь умеренным аппетитом, Ника — тоже не Робин-Бобин. А тут… Мы ели так, словно неделю голодали.
— Это от нервов! — пробормотала я с набитым ртом.
— Ага, — откликнулась Ника. Она ела вторую порцию рыбы в тесте с соусом по-итальянски. — Мы еще забыли заказать десерт.
— Ой, в меня уже не войдет.
— Войдет! — уверенно сказала Ника. — Тут, наверное, такая вкуснятина. Грех не попробовать.
Ника взяла меню, напечатанное удлиненным готическим шрифтом на бумаге цвета кофе со сливками.
— Так, слушай меня внимательно. Домашнее мороженое трех видов: с клубникой, вишней, апельсином. Взбитые сливки с фруктами, малиновое парфе, яблочный торт со сливочным соусом… Выбирай!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Кому это «ей»? — Губарев стоял в коридоре. — Может, я сначала пройду, а потом и поговорим. Где мои тапки?
— Как всегда. В углу.
— Вот, полюбуйся своей дочерью. — В коридоре появилась Наташка. Она была в новом халате нежно-персикового цвета, который очень шел к ее светло-русым волосам до плеч. — Грубит, хамит. Никакого сладу с ней нет. Твоя дочь, ты и разбирайся.
— Я и приехал для этого. Давай хотя бы поздороваемся для начала.
— Ну здравствуй, здравствуй, давненько мы тебя, папочка, не видели. Где же ты пропадал? — пропела жена.
— Я не пропадал, а работал. Сама знаешь, работа такая.
Другие и работают, и деньги приличные зарабатывают, и о детях не забывают, — ядовитым тоном сказала Наташка, делая упор на слово «приличные».
— Таких не знаю. Если знаешь, познакомь хотя бы с одним. Те, кто бабки бешеные зашибают, по вечерам с девочками в саунах развлекаются, а не сидят в кругу семьи. А потом ты — женщина у нас свободная, по вечерам гуляешь непонятно где, тебе и карты в руки — ищи себе миллионера.
— Найду, не беспокойся.
— Найди, найди.
— Я, кажется, позвала тебя не для того, чтобы ты каких-то миллионеров обсуждал, — встряла Дашка в словесную перепалку родителей.
— Я не обсуждаю, я просто» говорю твоей матери, что может хватать миллионеров и миллиардеров пачками. Я ей здесь не помеха.
Наступило молчание. Губарев понял: надо давать «отбой», иначе вместо того, чтобы потушить конфликт между дочерью и матерью, он поссорится с Наташкой. Она уже и так взвинчена до предела и цепляется к каждому слову.
— Меня в этом доме накормят?
Жена вспыхнула и хотела ляпнуть что-то колкое, но раздумала.
— Конечно, накормят. Когда ты уходил от нас голодный? Солянку будешь?
— М-м, — закатил глаза Губарев и изобразил на своем лице неземной восторг. — Обожаю солянку!
— У тебя, пап, вид сейчас, как у кота, который ест сметану.
— Да… от кота он недалеко ушел.
Наташка, видимо, передумала вывешивать белый флаг примирения. Боевой задор в ней еще не иссяк. Была бы теща, мелькнуло в голове Губарева, вечерок стал бы совсем горяченьким.
— Антонина Васильевна в деревне?
— Да. Мама там.
— Ей мой пламенный привет.
— Кстати, она ждет не приветов, а тебя. Там надо кое-что починить.
— Как-нибудь, — уклончиво сказал майор. Несмотря на то, что он не жил в семье, все равно приходилось помогать теще. Иначе домик в Смоленской губернии давно бы рухнул. То перекашивались двери, то надо было чинить крышу, то плохо открывались ставни. Деревенский дом, понятное дело, требовал мужских рук. В благодарность за помощь Антонина Васильевна расплачивалась с зятем банками соленых огурцов, которые Губарев очень любил…
— Не как-нибудь, а как можно скорее. В ближайшее время, — строго сказала жена.
— Есть! — отчеканил Губарев и приложил руку к виску, отдавая честь.
— Мне солянку ставить подогревать? — спросила Дашка, шмыгая носом.
— Не прикидывайся бедной овечкой, — сказала Наталья. — Я тебя все равно никуда не отпущу.
— Подожди, Наташ, — поднял вверх руку Губарев. — Поедим, попьем чай. А потом во всем разберемся. Не торопись.
Жена пожала плечами и пошла в большую комнату.
— Будешь есть в гостиной, — скомандовала дочь. — Я сейчас еду принесу.
— На подносе?
— На подносе.
Губарев старался хоть немного разрядить накаленную атмосферу.
Солянка действительно была восхитительной. Когда они поженились, Наташа почти не умела готовить, и своим друзьям и знакомым Губарев обычно говорил: «А моя жена очень хорошо заваривает чай». Он хотел искренне похвалить жену, но вскоре сообразил, что фраза звучит несколько странновато. Получалось, что, кроме чая, жена больше ни на что не способна. С годами Наташка освоилась на кухне, ей нравилось что-то изобретать, придумывать из привычных блюд.
Опыт — это ерунда, подумал Губарев, дело наживное. Не умеешь сегодня, научишься завтра. Гораздо хуже, что незаметно проходит молодость, пролетают годы. Так, не успеешь оглянуться, и старость подкрадется. Какие у Наташи были красивые волосы: блестящие, густые. А сейчас… Редеют на глазах, и цвет стал непонятно каким. Не то светлым, не то мышиной масти.
Солянка была съедена в молчании. Потом они пили чай. В последний момент Губарев купил малиновый кекс, его разрезали на кусочки и положили на большое белое блюдо с оранжевым ободком по краю.
— Ну что, девочки, — весело сказал Губарев. — И жизнь хороша, и жить хорошо.
— Кому как, — пробурчала Дашка. — Если бы меня отпустили на дачу…
— Не надейся, — вставила жена. — Выкини это из головы.
— Как я могу выкинуть? Все поедут, а я останусь.
— Даш, — сказал Губарев, усаживаясь на диван. — Иди ко мне.
— Не пойду.
— Почему?
— Не хочу.
— Я, как старший, приказываю тебе: иди сюда. Нехотя Даша села рядом с отцом.
— Ну что хорошего в этой поездке? Просто тебе хочется быть как все?
— Хочется.
— Но непонятно, чем все это кончится…
— Почему непонятно? Там будут одни знакомые. Я же не отправляюсь в логово к людоеду?
— А кто знает?! Знаешь, как в жизни бывает?
Сколько уголовных дел вырастает из обыкновенной бытовухи. Кто-то куда-то поехал. К знакомым симпатичным людям. А потом… изнасилования, пытки, трупы. Вино ударило в голову, и человек перестал себя контролировать. Это случается сплошь и рядом. Гораздо чаще, чем ты думаешь. Зачем тебе рисковать? Ты уже не маленькая и должна своей головой думать, а не чужой.
— Я и думаю.
— У меня есть идея — в ближайший выходной поехать к бабушке в деревню.
Неожиданно Дашка разревелась.
— Вечно ты надо мной издеваешься.
— Почему? Поедем всей семьей. По грибы сходим.
— А что? Идея неплохая, — поддержала Губарева Наташа.
— Большинство — за. Так что — сдавайся.
— И не подумаю.
— А у тебя выхода другого нет. — И с этими словами Губарев опрокинул дочь на диван. — Сдавайся, сдавайся.
— Пусти, пап. — Дашка изловчилась и запульнула в него диванной подушкой. — Вот тебе.
— Империя наносит ответный удар, — сказал майор и послал подушку в ответ.
— Осторожно, — предупредила жена. — А то посуду разобьете.
Предостережение было несколько запоздалым, потому что маленькая коричневая подушка описала в воздухе круг и шмякнулась посередине стола, подтолкнув синюю кобальтовую чашку. Чашка упала на пол.
— Разбилась? — спросил Губарев.
— Естественно! Я же вас предупреждала. Это из маминого сервиза. Она страшно расстроится.
— Не надо говорить ей об этом, — предложил майор.
— Она все равно заметит.
— А если купить точно такую же? Это же не какой-нибудь антиквариат.
— Возьми и найди.
Как ни странно, разбитая чашка разрядила атмосферу. Дашка перестала капризничать, а Наташа пришла в хорошее расположение духа.
— Итак, договорились. В следующий выходной едем в Смоленскую губернию. За грибами и ягодами.
— Ягоды уж отошли, — заметила жена.
— Тогда за грибами. Грибы еще остались?
— Наверное. Ждут тебя. Специально.
— Правильно делают!
— Только ты, пап, не обмани. Дал слово — держи. А то потом позвонишь и скажешь» — работа, работа.
— Не скажу. Заметано.
— Ладно, поверим. Поверим ему, мам?
— Придется.
Губарев подумал, что ради семейного спокойствия ему придется пожертвовать двумя выходными и вкалывать без продыху. Но что делать, выхода нет. Уговор есть уговор.
Ника влетела домой и с размаху кинулась ко мне. В объятия.
— Аврора! Все кончено.
— Что именно? Рассказывай по порядку! Дрожа она прильнула ко мне.
— Я пришла в кабинет… — начала она.
— Тише! — приложила я палец к губам. — Все дома.
— Тогда, может быть, выйдем на улицу?
— Да, это будет лучше. Вдруг кто-то из предков подслушает. Представляешь, какой скандал будет?
— Точно. Отец и так на меня в последнее время рычит.
— А со мной, напротив, разговаривает вежливо и чинно. Все в башке у него перепуталось.
— Да плевать мне на него.
— Пошли. Не будем терять времени. В коридоре нас окликнула мать.
— Далеко собрались?
— Очень, — огрызается Ника. Нервы у нее ходят ходуном.
— Мы скоро придем, — примиряюще говорю я. — Погода хорошая. Пройдемся немного. Прогуляемся.
Мои слова имеют эффект разорвавшейся бомбы. Из большой комнаты выползает отец и смотрит на нас своими глазами-окулярами. Мы съеживаемся под его взглядом, как нашкодившие школьницы.
— Вы помирились? — скрипит отец.
— А мы и не ссорились! Правда, Аврора? — И Ника неожиданно смеется. Вслед за ней смеюсь и я. Мне становится удивительно легко и свободно.
— Конечно. Мы же сестры! — И тут я вспоминаю, что это — неправда. И во рту набухает горечь.
— Аврора, ты чего? — затормошила меня Ника, увидев мое внезапно исказившееся лицо — Тебе плохо?
— Н-нет. Просто что-то кольнуло в живот.
— Съела чего-то не то. Я тоже вчера купила пирожок в метро, — звенит голос Ники. — А он оказался несвежим…
Я гляжу на Нику и чувствую, что не могу относиться к ней как к чужой. Ну не могу — и все.
Мы выходим на улицу. Ника пересказывает мне разговор с Губаревым, вдруг она останавливается и смеется.
— Ты чего?
Да так. Знаешь, там мне было так плохо, я думала, что еще немного — и упаду в обморок. А сейчас я смотрю на тебя, и мне как-то на все абсолютна наплевать. Что будет, то будет. Не могу же я ходить и думать каждую минуту о тюрьме. — Ника морщит нос. — Ой, ой, как хорошо пахнет. Зеленью. Листиками и травкой. Ой-ой. «Тополиный пух, жара, июнь», — поет Ника.
— Июнь уже давно прошел, — резонно замечаю я.
— Все равно, так хорошо! Как давно я не гуляла просто так.
— Какая листва, Ника! Надо думать: как выбраться из этого капкана. Тщательно продумать все ходы и выходы. Что милиция может использовать против тебя, какие улики…
— Плевать! — отрезала Ника. — Плевать и начхать!
— Нельзя же быть такой легкомысленной.
В другое время Ника сказала бы что-то вроде: «Аврора, не ерунди!» или «Отстань со своими советами». А здесь она молчит и смотрит на меня.
— А чего нам возвращаться домой? Пошли посидим в каком-нибудь кафе. Деньги есть. Или замахнемся на ресторан.
— Те самые пять тысяч долларов? Ника молчит, а потом кивает головой:
— Те самые.
— Ты представляешь, какая это против тебя серьезная улика! Это же идеальный мотив для убийства. Долг, который ты не хочешь возвращать.
— Идеальный мотив для идеального убийства, — дурачится Ника.
Да, мою сестренку ничем не прошибешь. Если уж она решила ничего не воспринимать всерьез, свернуть ее на путь истинный очень трудно.
Я слабо сопротивляюсь.
— Какой ресторан? Тебя обвиняют в убийстве, а ты веселишься…
— Пир во время чумы, — снова смеется Ника.
Ее легкомысленное веселье постепенно заражает и меня. И в самом деле, живем один раз. Чего печалиться о туманном завтра? К чему? Да и можем ли мы предвидеть: что нас ждет впереди? Значит, надо жить сегодняшним днем. И на полную катушку.
— Идет! — Я смотрю сначала на Нику, потом — на себя. Мы обе в джинсах и трикотажных кофточках с короткими рукавами. Она — в голубой, я — в салатовой. — Только наряд у нас не совсем подходящий для ресторана.
— Не комплексуй, Аврора! Мы — девочки что надо. Тип-топ.
— Что надо, — соглашаюсь я. — Тип-топ.
В ресторане мы с жадностью накинулись на еду. Почему-то на нас напал настоящий жор. Обычно я отличаюсь умеренным аппетитом, Ника — тоже не Робин-Бобин. А тут… Мы ели так, словно неделю голодали.
— Это от нервов! — пробормотала я с набитым ртом.
— Ага, — откликнулась Ника. Она ела вторую порцию рыбы в тесте с соусом по-итальянски. — Мы еще забыли заказать десерт.
— Ой, в меня уже не войдет.
— Войдет! — уверенно сказала Ника. — Тут, наверное, такая вкуснятина. Грех не попробовать.
Ника взяла меню, напечатанное удлиненным готическим шрифтом на бумаге цвета кофе со сливками.
— Так, слушай меня внимательно. Домашнее мороженое трех видов: с клубникой, вишней, апельсином. Взбитые сливки с фруктами, малиновое парфе, яблочный торт со сливочным соусом… Выбирай!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44