Доить вручную!
Женщина опрометью бросилась обратно.
Разноголосо, надрывно мычали коровы, и председатель слушал с искаженным лицом.
– Иван Тихоныч, я попробую движок?.. – предложил Артамонов. – Может, помогу?
Никитин смерил его презрительным взглядом: ты? городской пижон и белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?!
– Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по последнему слову… А вот сейчас перегорит молоко – и пропало стадо, хоть под нож пускай!
Откуда ему знать, что никакой движок не проблема для мастеровитого Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать.
Заученными, но странными движениями председатель вытряхнул из пачки папиросу и закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки – мертвые кисти в черных перчатках. Протезы.
– Знал бы заранее, – сказал Никитин, прикуривая и близко глядя в глаза Артамонова, – на версту бы не подпустил! Поставил бы на горке пулемет против всей вашей породы – и до последнего патрона! До последнего!.. Жив только верой и надеждой: авось всякую погань – с корнем! А коли нет, то сел бы в твой красивый автомобильчик, закрыл глаза и не стал сворачивать. Мочи нет, понимаешь?! Все сворачивать… везде сворачивать…
Донесся звук набата – резкие тревожные удары по металлическому диску, подвешенному на столбе. Опустошенный своей вспышкой, председатель сделал «кругом» и, сутулясь, пошел назад.
Артамонов долго смотрел вслед. Потом оглянулся и увидел окружающее иначе, чем прежде. Неблагополучием веяло вокруг. Слепо таращилась из-за поваленного забора нежилая изба. А поодаль еще одна была забита свежими досками…
Артамонов приблизился к покинутому жилищу и испытующе, словно стараясь что-то до конца понять, заглянул через забор в пустой двор…
Наваждение рассеял автомобильный гудок. Грузовик с полным кузовом новых ящиков для старухи в баньке давал понять, что легковушка мешает проехать.
Артамонов возвратился к «Волге» и подал назад, освобождая путь грузовику.
А затем рванул с места и покатил, покатил, не разбирая дороги…
* * *
У невысокого забора, ограждающего территорию детского сада, стоят по одну сторону Игорек Артамонов, по другую – Снежкова. Перегнувшись через штакетник, она умиленно гладит ребенка по голове.
– Золотко ты мое! Узнал тетю Тасю, миленький! А у меня конфетки есть, твои любимые! – Снежкова протягивает мальчику пакетик. – Большой-то какой стал… Вкусно, да? Надо же – узнал! Я думала, забыл уже… А папу ты помнишь!?
– Папа уехал.
– А помнишь, как ко мне ездили? Ягодки в палисаднике собирал, помнишь? Я, бывало, жду, пирогов напеку и с луком, и с капустой. Папа с луком любил… А у соседки курочки, помнишь? Цып-цып-цып… Беленькие… Игорек, а мама замуж не вышла?
– Не знаю, – затрудняется мальчик.
– Ну… новый папа к вам не ходит?
– Не-ет.
– Это хорошо. Неродной – он и есть неродной… А ты рад, что я пришла?
– Ага.
– Я к тебе еще приду. Чего тебе принести, Игоречек?
– Машинку принеси.
– А и правда! Ты все, бывало, в машинки играл… Как тебе приехать, я половики скатывала, чтобы не цеплялись под колесами…
Заворковавшись, Снежкова замечает Артамонову, только когда та приближается уже вплотную и кладет сыну руку на плечо.
– Мамочка, это тетя Тася!
– Я поняла, – ровным тоном отзывается Артамонова. – Конфеты отдай тете обратно. – Мальчик нехотя повинуется. – И иди побегай.
Тот, оглядываясь, отходит. Снежкова потерянно смотрит вслед, сжимая пакет с конфетами.
– Мой сын не нуждается в ваших подачках. И не смейте больше здесь появляться, – голос Артамоновой напряжен, но спокоен.
– Съем я его, что ли… – сдавленно бормочет Снежкова.
– Хватит того горя, которое вы причинили нашей семье. При всей неловкости и виноватости, какие неизбежно испытывает любовница при столкновении с законной женой, Снежкова не может смолчать.
– Не я, так другая была бы… При счастливой жизни от жены не бегут…
– А в той своей, вольной жизни… – помолчав, говорит Артамонова, – где была «Волга», вы и все остальное… там Толя был счастлив?
Прямота и серьезность вопроса заставляют Снежкову, может быть, впервые трезво взглянуть на прошлое и ответить искренне.
– Наверное, нет… – поникая, отвечает она. – Все за чем-то он гнался… хотел чего-то… а радости не получалось… Какое уж счастье… – кончает Снежкова на полушепоте и кидает в сумку злосчастные конфеты. – Пойду я…
Она идет вдоль ограды и вдруг слышит:
– Теть Тась!
– Игоречек, к маме беги, – трясет Снежкова головой. – К маме. Ты маму любишь?
– Люблю.
– Вот так ей и скажи, – моргает Снежкова мокрыми ресницами. – Как скажешь?
– Мамочка, я тебя люблю.
– Правильно, Игоречек… Беги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Женщина опрометью бросилась обратно.
Разноголосо, надрывно мычали коровы, и председатель слушал с искаженным лицом.
– Иван Тихоныч, я попробую движок?.. – предложил Артамонов. – Может, помогу?
Никитин смерил его презрительным взглядом: ты? городской пижон и белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?!
– Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по последнему слову… А вот сейчас перегорит молоко – и пропало стадо, хоть под нож пускай!
Откуда ему знать, что никакой движок не проблема для мастеровитого Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать.
Заученными, но странными движениями председатель вытряхнул из пачки папиросу и закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки – мертвые кисти в черных перчатках. Протезы.
– Знал бы заранее, – сказал Никитин, прикуривая и близко глядя в глаза Артамонова, – на версту бы не подпустил! Поставил бы на горке пулемет против всей вашей породы – и до последнего патрона! До последнего!.. Жив только верой и надеждой: авось всякую погань – с корнем! А коли нет, то сел бы в твой красивый автомобильчик, закрыл глаза и не стал сворачивать. Мочи нет, понимаешь?! Все сворачивать… везде сворачивать…
Донесся звук набата – резкие тревожные удары по металлическому диску, подвешенному на столбе. Опустошенный своей вспышкой, председатель сделал «кругом» и, сутулясь, пошел назад.
Артамонов долго смотрел вслед. Потом оглянулся и увидел окружающее иначе, чем прежде. Неблагополучием веяло вокруг. Слепо таращилась из-за поваленного забора нежилая изба. А поодаль еще одна была забита свежими досками…
Артамонов приблизился к покинутому жилищу и испытующе, словно стараясь что-то до конца понять, заглянул через забор в пустой двор…
Наваждение рассеял автомобильный гудок. Грузовик с полным кузовом новых ящиков для старухи в баньке давал понять, что легковушка мешает проехать.
Артамонов возвратился к «Волге» и подал назад, освобождая путь грузовику.
А затем рванул с места и покатил, покатил, не разбирая дороги…
* * *
У невысокого забора, ограждающего территорию детского сада, стоят по одну сторону Игорек Артамонов, по другую – Снежкова. Перегнувшись через штакетник, она умиленно гладит ребенка по голове.
– Золотко ты мое! Узнал тетю Тасю, миленький! А у меня конфетки есть, твои любимые! – Снежкова протягивает мальчику пакетик. – Большой-то какой стал… Вкусно, да? Надо же – узнал! Я думала, забыл уже… А папу ты помнишь!?
– Папа уехал.
– А помнишь, как ко мне ездили? Ягодки в палисаднике собирал, помнишь? Я, бывало, жду, пирогов напеку и с луком, и с капустой. Папа с луком любил… А у соседки курочки, помнишь? Цып-цып-цып… Беленькие… Игорек, а мама замуж не вышла?
– Не знаю, – затрудняется мальчик.
– Ну… новый папа к вам не ходит?
– Не-ет.
– Это хорошо. Неродной – он и есть неродной… А ты рад, что я пришла?
– Ага.
– Я к тебе еще приду. Чего тебе принести, Игоречек?
– Машинку принеси.
– А и правда! Ты все, бывало, в машинки играл… Как тебе приехать, я половики скатывала, чтобы не цеплялись под колесами…
Заворковавшись, Снежкова замечает Артамонову, только когда та приближается уже вплотную и кладет сыну руку на плечо.
– Мамочка, это тетя Тася!
– Я поняла, – ровным тоном отзывается Артамонова. – Конфеты отдай тете обратно. – Мальчик нехотя повинуется. – И иди побегай.
Тот, оглядываясь, отходит. Снежкова потерянно смотрит вслед, сжимая пакет с конфетами.
– Мой сын не нуждается в ваших подачках. И не смейте больше здесь появляться, – голос Артамоновой напряжен, но спокоен.
– Съем я его, что ли… – сдавленно бормочет Снежкова.
– Хватит того горя, которое вы причинили нашей семье. При всей неловкости и виноватости, какие неизбежно испытывает любовница при столкновении с законной женой, Снежкова не может смолчать.
– Не я, так другая была бы… При счастливой жизни от жены не бегут…
– А в той своей, вольной жизни… – помолчав, говорит Артамонова, – где была «Волга», вы и все остальное… там Толя был счастлив?
Прямота и серьезность вопроса заставляют Снежкову, может быть, впервые трезво взглянуть на прошлое и ответить искренне.
– Наверное, нет… – поникая, отвечает она. – Все за чем-то он гнался… хотел чего-то… а радости не получалось… Какое уж счастье… – кончает Снежкова на полушепоте и кидает в сумку злосчастные конфеты. – Пойду я…
Она идет вдоль ограды и вдруг слышит:
– Теть Тась!
– Игоречек, к маме беги, – трясет Снежкова головой. – К маме. Ты маму любишь?
– Люблю.
– Вот так ей и скажи, – моргает Снежкова мокрыми ресницами. – Как скажешь?
– Мамочка, я тебя люблю.
– Правильно, Игоречек… Беги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10