– Галина Степановна, случалось, что муж работал дома с документами?
– Иногда приносил и что-то заполнял по вечерам. Раза два в месяц.
«Два раза в месяц выдают, например, зарплату…» Пал Палыч машинально берет поролоновую игрушку, сжимает и следит, как она принимает прежнюю форму. Артамоновой чудится невысказанный вопрос.
– Игорек у Аллы. Она опасалась обыска, ребенок мог испугаться. Вы будете делать обыск?
– Если ваш муж хранил какие-нибудь бумаги… то я бы посмотрел, с вашего разрешения.
– Письменного стола у него нет. Верстачок – вы ви­дели – и инструменты. – Она достает из шкафа две небольшие коробки. – Здесь семейные фотографии, здесь справки и квитанции… Еще вот, – поверх коробок ложится небольшая пачка поздравительных открыток и писем, перевязанная шнурком. – А это я нашла за кни­гами.
Знаменский берет протянутый бумажник, бегло про­сматривает содержимое и возвращает: ничего важного.
– Когда в квартире был ремонт?
Артамонова не отвечает, делая досадливый жест.
– Извините, – настаивает Знаменский, – но вопрос о ремонте имеет вполне определенный смысл: свежие обои и побелка могут скрывать следы тайников.
– Ремонтировали в семьдесят восьмом, как въехали.
– А позже муж что-нибудь переделывал?
– Собирался оборудовать кухню. Но потом все мень­ше бывал дома и…
Знаменский понимающе кивает.
– Не планировал он сменить место работы?
– Н-нет. Очень вымотался, пока был техником-смот­рителем. Не умел поддерживать дисциплину и работал за всех. Водопроводчик запил – Толя сам чинит краны. Кто-то в котельной прогулял – Толя бегает включать подкач­ку. Каждые четыре часа, круглые сутки. Говорил уже: мечтаю сидеть на стуле. Даже поступил на заочные курсы счетоводов.
– И кончил? – оживляется Пал Палыч.
– Кончил.
«Значит, знаком с бухгалтерским учетом. Не это ли объясняет его функции в шарашке?» – думает Пал Палыч.
– Сядем, Галина Степановна?
– Пожалуйста, садитесь. Мне легче стоя… – Она к чему-то готовится. – Мне надо спросить: Толя нанес стране материальный ущерб?
– Ну… в подобных случаях без ущерба не бывает.
– Мой долг – возместить, насколько возможно. Я буду выплачивать! Брать дополнительную работу и вно­сить государству. Нужно написать заявление?
Пал Палыч смотрит на нее в замешательстве. Женщи­на говорит безусловно серьезно и искренне. Есть вещи, которые нельзя имитировать.
– Вряд ли это справедливо по отношению к вам и к сыну, – произносит он после изрядной паузы.
– Для меня это вопрос чести и самоуважения!
Артамонова работает секретаршей. Оплотом всех ее планов служит пишущая машинка, стоящая тут же в ожидании, когда ей придется трещать вечера и ночи напролет, чтобы «смыть позор» и «возместить ущерб».
Наивно? Пожалуй. Даже немного комично. Но по су­ществу? Скучноватая «ходячая добродетель» в экстремальной ситуации обернулась готовностью к подвижни­честву во имя своего символа веры. И то, что до сей поры настораживало Пал Палыча, – ходульность фраз, излишний пафос – становится понятным; возникает сердечность, которой недоставало в его общении с Артамоновой.
– Стране не нужно, чтобы вы приговаривали себя к каторжным работам! – говорит он и, видя, что та поры­вается возразить, придает голосу строгость: – Оставим идею искупления, Галина Степановна. Следствие про­должается, и пока наша общая задача довести его до конца!
Артамонова, притихнув, ждет.
– Мы ищем в окружении Анатолия того человека, который втянул его в темные дела. – Увидя, как женщи­на сжалась, он добавляет: – Бардина можете вычеркнуть.
– Та женщина… вы ведь знаете? Если она требовала денег, она могла толкнуть… Толя любил ее? – Вопрос вырывается помимо воли.
– Нет. Она в общем-то немного для него значила, эта женщина. Анатолий изменял не столько вам, сколько себе. Понимаете?
Знаменский снова возвращается к чеканке, разгляды­вает. Снимает, чтобы проверить, нет ли на оборотах товарных ярлыков. Аккуратно вешает обратно.
– Мне пора, Галина Степановна. До свидания.
– До свидания… – Она не ожидала, что все так быст­ро кончится.
Знаменский на площадке дожидается лифта. Вдруг отворяется дверь.
– Пал Палыч!
Выдержка оставила женщину. Она едва владеет собой, говорит с паузами:
– Вот вы… вы знаете жизнь, реальную… Скажите, была я права? Толя называл меня «вечная пионерка»… Я с ним теперь все разговариваю, разговариваю… ночи на­пролет, чтобы понять… Все спрашиваю и спрашиваю. Иногда мне кажется, я его слышу, он говорит… ужасные вещи. Если бы не твои железные принципы… ты по уши в иллюзиях… Если бы не ты, я не убегал и был бы жив. Может быть, – переходит она на шепот, – я неверно жила и думала? А правы те… другие?..
Знаменский молчит. Он может сказать, что все слу­чившееся с Артамоновым – аргумент ее правоты. Но назидательные слова здесь не к месту.
– Нет, не надо! – отшатывается Артамонова. – Я должна сама… все решать сама!
Пал Палыч молча наклоняет голову и осторожно прикрывает красиво обитую дверь квартиры.

* * *
Туго движется расследование, ох, туго! Вот Кибрит беседует с председателем совета, утверждающего ассор­тимент художественно-прикладных изделий.
Кабинет его сочетает черты административного стиля с небольшой выставкой образчиков продукции: керами­ка, дерево, чугунное литье, плетенье из соломки. Предсе­датель передает Кибрит четыре металлические пластины с заурядной чеканкой, на которых болтаются круглые сургучные печати УВД.
– Возвращаю в целости.
– И что скажете?
– Наше производство. Месяц назад партия пошла в торговую сеть. Сюжет, пожалуй, не из лучших, но как декоративное пятно в интерьере… – Он отставляет че­канку на край стола и прищуривается.
– Нас волнует не столько сюжет, сколько возмож­ность махинаций вокруг, – усмехается Кибрит.
– Комбинат чист! Недавно закончилась комплексная ревизия – полный ажур. Если обещаете вернуть, дам экземпляр акта.
– Вернем. Еще меня просили узнать: этот цех, – ока указывает на чеканку, – не в области?
– В городе.
– А за городом есть у комбината склады, базы, фи­лиалы?
– Нет, все здесь…
Эти же не оправдавшие надежд Пал Палыча экземп­ляры чеканки лежат на столе в следственном кабинете. В сборе вся троица.
– А все-таки! Ладно, что понавешаны дома. Ладно, у любовницы. Но на кой шут вез еще в машине четыре штуки? Причем одинаковые и без торговых ярлыков!
– Ну, купил и вез, – возражает Томин. – Может, он их дарил. С подарков всегда цену сдирают.
– Если купил для подарка – в магазине завернули бы в оберточную бумагу, а не в газету.
– А какая газета?
– «Сельская жизнь» от двадцать пятого мая, – уточ­няет Кибрит.
– «Сельская жизнь»… Кстати, о селе. Мне не присни­лось, что ты брала пробы грунта с колес?
– Я с этими пробами уже людей замучила, Шурик! Сначала ведь ориентировались на Калужское шоссе. Ну и никакого толка. Если же танцевать от Киевского, то есть одно похожее место.
– И скрываешь от следствия! – обрадованно воскли­цает Пал Палыч.
– Нет, рассказываю, но перебивают.
– Молчим, – смиренно складывает руки Томин.
– Только не ждите чудес! В грунте обнаружилась при­месь химиката, который употребляют в борьбе с дубовым шелкопрядом. Районный лесопатолог участ…
– Кто?
– Лесопатолог, Шурик. Лесной врач. Он участвовал в экспертизе и начертил примерную схему. – Кибрит дос­тает из папки лист машинописного формата. – Вот смот­рите: шоссе. Это лесной массив, который в прошлом году обрабатывали с самолета. До него километров семь. – Она обводит большое заштрихованное пятно, вытянутое вдоль шоссе. – Здесь поле и сосновая роща. А вот проселочная дорога. – Кибрит показывает направление, пер­пендикулярное шоссе.
– Через рощу, через поле в зараженный массив? – прослеживает Пал Палыч дорогу. – А дальше?
– Дальше – увы! После дубняка она разветвляется, след потерян.
– Единственная дорога на этом участке? – перепро­веряет Томин.
– Единственная проезжая для легковушек.
– Ага… Тогда здорово, братцы! Мы знаем место, где деньги выехали на шоссе!
– Но откуда выехали?.. Надо прикинуть на карте этот поворот и радиус поиска. Придется отрабатывать объект за объектом: поселки, предприятия…
Томин вскидывается.
– Ох, долго! Пока мы набредем на ту шарашку, ее по кирпичику разнесут. Время, Паша, время!
– Что ты предлагаешь? Не вижу, кого еще допраши­вать и о чем. Связи Артамонова не доработаны.
– Нет у него больше связей! – в сердцах восклицает Томин. – Копай вглубь те, которые есть!
– Без драки! – вмешивается Кибрит.
Томин переходит на вкрадчивый тон.
– Слушай, Паша, предложу-ка тебе одного старичка. По профессии часовщик. Когда стал прихварывать, уст­роился завтехотделом в контору по ремонту часов. Три года на пенсии. Очень прелестный старичок!
– Чем?
– Во-первых – А. П. Во-вторых, имеет собачку, род­ную дочь артамоновской Фанты.
– А, опять ты с Щепкиным!
– Опять. Купи, Паша, недорого отдам!
– Пал Палыч, берегись, – шутя отговаривает Киб­рит. – Сплавляет лежалый товар.
– Лежалого не берем.
– Начальник, обижаешь! Нет, серьезно. Он за свои семьдесят пять лет ни разу не привлекался. Но, думаю, и участвовал и состоял. Вперемежку с часовым делом нема­ло крутился в артелях, знакомства могли сохраниться – ого-го! Мне он понравился с первого взгляда.
– Тебе много кто нравился, – припоминает Киб­рит. – И обойщик дверей, и шурин, и какой-то еще беглый на даче.
– Саша, допустим даже, что все на свете ему извест­но. Дальше? «Присаживайтесь, пожалуйста, товарищ Щепкин, – говорю я. – Будьте любезны, просветите. Нам надо бы узнать следующие фактики». Или как?
– Нет. Будьте любезны, товарищ Щепкин! – Томин произносит фразу с категорической, не допускающей возражения интонацией. – Не на цыпочках, а с ходу, прыжком! Не «надо узнать», а «мы знаем»! Чем мы рискуем, в конце концов?! Твоя чеканка, Зинин поворо­тик и мой старичок. Ну? Идет?

* * *
Положив руки на набалдашник антикварной трости, Щепкин, элегантный старый джентльмен, скептически наблюдает за разыгрываемым перед ним спектаклем.
Пал Палыч и Томин тщательно отрепетировали ре­шающий «прыжок». Они очень заняты и пока не обраща­ют на Щепкина ни малейшего внимания.
– Оформи в срочном порядке! – Знаменский переда­ет Томину некий бланк.
– Понял, – серьезно отвечает тот, вынимая из порт­феля запечатанную и опломбированную картонную ко­робку. Он водружает ее перед Знаменским. – Я пару звоночков, не возражаешь?
Пал Палыч делает великодушный разрешающий жест. Томин пристраивается так, чтобы видеть Щепкина в профиль, придвигает телефон и несколько раз набирает внутренний номер.
– Занято и занято! – ворчит он и отстраняет трубку от уха, чтобы были слышны короткие гудки.
Возясь с телефоном, он наблюдает за Щепкиным. Его задача уловить, какова будет реакция на содержимое коробки.
А Пал Палыч целиком поглощен ее распаковывани­ем. Вооружился ножницами, разрезает веревочки, не­спешно снимает печати. Достает из коробки плотный опечатанный пакет. Сосредоточенно вскрывает его и стопкой выкладывает на стол чеканки, изъятые из ма­шины Артамонова.
Процедура с распломбированием и распечатыванием невольно вызвала внимание и некоторую насторожен­ность Щепкина. А поскольку следователь на него не смот­рит, будто забыл, то самоконтроль у старика ослаблен, и при виде чеканки он на мгновение меняется в лице. Томин это засекает. И когда Знаменский, убрав со стола всю тару, оборачивается к нему, Томин кладет трубку и подмигивает: сработало!
Пал Палыч усаживается против Щепкина и спраши­вает весело и напористо:
– Как вам нравятся эти изделия, Алексей Прокопыч?
– Я к подобным штукам равнодушен, – неторопливо откликается Щепкин.
– Даже если ехать по Киевскому шоссе? И потом свернуть налево?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10