Если не трудно, я просил бы вас оказать помощь моему русскому другу из Петербурга. Он занимается составлением своей родословной, а в ней обнаружились шотландские корни и даже, представьте, фамилия Лерман. Я хотел бы направить его в ваш архив, его фамилия Захаржевский. Никита Захаржевский...
Услышав это имя, Лерман так разволновался, что у него подскочила температура, и верной Инге пришлось вкатить ему два сверхнормативных укола. И все же вечером Александр Ильич нашел в себе силы через Бобби отзвониться Делоху и передать, что хотя в данный момент он несколько нездоров, но через недельку будет рад принять иностранного гостя и оказать всяческое содействие его изысканиям.
А потом вызвал к себе Бобби и его нынешнего бой-френда Джона...
* * *
Отца своего Александр Ильич знал только по фотографии - старший сержант штабной роты Дерек Лерман пал смертью храбрых, правда, не на поле брани, а спустя несколько месяцев после окончания войны, в пьяной потасовке в Ганноверской кнайпе, где шумно отмечал с товарищами рождение первенца, зачатого в военном госпитале близ Глазго. Мальчика воспитывали мать Джулианна и ее мачеха по имени Дейрдра, о которой Александр до сих пор вспоминал с содроганием, потому что была та Дейрдра ведьмой - и вовсе не по прозванию, каким подчас награждают ближние какую-нибудь старушенцию за мерзкий нрав, а по сути, можно сказать, по профессиональной принадлежности. Гадала, снимала сглаз и порчу, пользовала страждущих травяными сборами и отварами кореньев. Хоть и дразнились на Александра Ильича - впрочем, нет, тогда еще Шоэйна - соседские ребятишки за такое родство, но только бабкино ремесло и держало семью в достатке и даже в благоденствии. Сколько Лерман себя помнил, он всегда был одет, обут, накормлен и обихожен, а когда ему исполни лось шесть, они перебрались из преимущественно пролетарского Дарли в весьма приличный дом в уютном буржуазном пригороде Грэндж. Мальчик пошел в хорошую начальную школу, а потом, успешно выдержав экзамен "одиннадцать-плюс", - в школу грамматическую, откуда открывалась прямая дорога в университет.
Если бы юный Шоэйн обучался в современной российской школе, то непременно заработал бы среди одноклассников кличку "ботан", а в родной Шотландии был он "sissy" или "dork", что примерно то же самое и означало. Тихий, прилежный, успевающий по всем предметам, кроме физкультуры, отличающийся к тому же хрупким телосложением, длинными девчоночьими ресничками и обыкновением по любому случаю заливаться стыдливым румянцем. Понятно, что, оказавшись в университете с его многовековой традицией "наставничества" - по-нашему говоря, персонифицированной дедовщины, - салага Лерман в первый же вечер был классически "опетушен" своим "фэгом", третьекурсником Энди Мак-Дугласом.
- Эй ты, фокс, а звать-то тебя как? - томно осведомился Энди, натягивая подштанники.
- Шоэйн... - чуть слышно простонал истерзанный Лерман.
- Шон? - не расслышал Энди. - Ты что, ирлашка, что ли? "Мик" долбаный?
- Шоэйн... Так по-древнекельтскому правильно произносится...
- Иди ты! Что, предки выпендриться решили или взаправду по гэлику ботают?
- Взаправду... ботают...
- И ты, что ли, сечешь?
- Секу... Маленько.
- Ну, ва-аще... - заметно изменившемся тоном протянул Энди. - Слышь, фокс, там в сортире на полочке вазелин, так ты того, подмажься, легче будет... А меня гэльскому не поучишь?..
Отношения, начавшиеся для юноши столь травматически, вскоре приобрели иное качество. Боль, душевная и физическая, ушла на удивление быстро, а на ее место заступила высокая радость - от почти равноправной дружбы и почти гармоничной любви. Другие фэги даже посмеивались над Энди за неподобающе теплые отношения с презренным салабоном-"фоксом".
- Мой фокс, джентльмены, - это только мой фокс, а вторжение в частную жизнь - это, знаете ли... - отфыркивался Энди и под ручку с Шоэйном отправлялся прошвырнуться по Королевской Миле до ближайшего паба, где обслуживали студентов.
Энди Мак-Дуглас был ярым шотландским националистом - и столь же ярым коммунистом-ленинцем. Две доктрины легко уживались в его сознании: ежику ведь понятно, что успешная пролетарская революция и полная победа социализма возможна только в независимой Шотландии, окончательно отделившейся от ненавистной, загнивающей, разлагающейся империалистической Британии. За черным "гиннесом" или светлым "карлингом" приятели часами разглагольствовали о Брюсе и Уоллесе, о государстве, революции и праве наций на самоопределение, о реакционной роли религии и нюансах гэльской орфографии.
- Эх, не даются мне языки! - сокрушался раскрасневшийся от выпивки Энди. - Вот в прошлом году русским решил заняться - тоже облом! Даже алфавит их идиотский выучить не сумел. Представляешь, половина букв как у людей, а половина - черт знает откуда...
- А русский-то зачем тебе? - недоумевал Шоэйн.
- Я русский бы выучил только за то, что на нем разговаривал Ленин! - с пафосом продекламировал Энди.
- Красиво сказал, - похвалил Шоэйн.
- Это не я сказал, а их великий поэт Майкоффски... - Энди замолчал и закинул в рот очередную картофельную соломку.
- А моя бабка долго в России жила... - проговорил Шоэйн. - Она точно русский знает. Только не разговаривает.
- Почему не разговаривает?
- А зачем? Все равно не с кем... Хотя одному слову меня научила. Йолька.
- А что такое "йолька"?
- Йольское деревце. Похоже, правда? Должно быть, русский и гэльский родственные языки.
- А что такое "Йольское деревце"?
- Yule tree? To же самое, что у других "Christmas tree". Рождественская елка, иначе говоря... Йоль - это праздник такой языческий, зимнее солнцестояние... И Шоэйн - тоже древний праздник, его сейчас чаще "Самайн" произносят, или вообще по буквам - "С-А-М-Х-Э-Й-Н". А еще его называют День Яблок, Халлоус или Хэллоуин, ну, про Хэллоуин все знают... Я ведь тридцать первого октября родился. Вот мама меня Шоэйном и назвала.
- А если бы на День Подарков родился, Коробочкой назвали бы? Бокс Лерман - это звучит! - Энди расхохотался.
Шоэйн не обиделся.
- Все несколько сложнее, сэр. Моя бабка Дейрдра даже не просто язычница, а натуральная ведьма, да и мамаша туда же, даром что дипломированная медсестра... В Средние века их бы точно на костре сожгли, да и позже... Последнюю ведьму, как известно, в Лондоне сожгли аж при Георге Первом.
- Будь он проклят, чертов голландец! - Энди брякнул пустую кружку об стол. - А вообще-то я тебе скажу: что ведьмы-язычницы, что попы римские, что всякие там баптисты-методисты, высокие и низкие англиканцы, - одно говно! Нет ни Бога, ни богов, религия - опиум для народа!.. Кстати, неплохо было бы вмазаться как-нибудь... Ты пробовал?
- Не-а...
- Это дело поправимое, вот триместр кончится, мы с тобой в Лондон мотанем, есть там пара клевых мест, хотя, конечно, все чертовы англичане гады!.. А вот имечко у тебя все равно мудацкое. Реакционное. Мы тебе новое придумаем!..
И ведь придумали. Придумали, составили соответствующее ходатайство, подали в магистрат... И стал бывший Шоэйн Александром - в честь славной плеяды незалежных шотландских монархов, и Ильичом - в честь вечно живого Ленина. Так Александр Ильич Лерман объединил в своей персоне местный патриотизм с пролетарским интернационализмом.
Мама Джулианна, узнав об этом, закатила сыну тяжелую истерику, а бабка Дейрдра лишь рассмеялась недобрым смехом и сказала:
- Видишь, дочка, от судьбы не уйдешь... Говорила я тебе, имя "Шоэйн" годится лишь человеку отражения, человеку с особым предначертанием - в мире земном и мире духовном одновременно существовать, обе действительности прозревать... - Тут старуха подняла медленно руку и продекламировала:
Этой ночью, в Шоэйн, отмечаю твой путь,
О Солнце-Ярило, твой путь на закат,
В Страну без названья, где Времени ход остановлен.
Путь всех, кто ушел, и всех, кто вернется...
Владычица Вечности, Белая Мать,
О Ты, что всем детям своим затворяешь глаза
И вновь отворяешь,
Укажи мне дорогу к Великому Свету,
Когда наступает Великая Тьма...
Джулианна сидела неподвижно, закрыв лицо руками. Новоиспеченный Александр Ильич смущенно переминался с ноги на ногу.
- А ты, матушка, глазки-то не отводи, личико не прячь, лучше вон полюбуйся на наследничка. Хорош гусь! И то сказать - зачат без венчания, без Великой Матери благословения, от стручка какого-то болотного, не по Древней Науке выношен, наречен без Совета, без ведома моего. И не надо мне опять про войну, про случайность, про запрет на аборты и что гнева моего боялась... Шоэйн! - Старая ведьма сплюнула презрительно, будто в рот мошка залетела. Пусть уж остается Александром. Имя, конечно, великое, щенку твоему и за десять жизней не дорасти, но вместе с "Ильичом", пожалуй, в самый раз. Помню, еще в Петербурге, в аптеке нашей на Каменноостровском служил один Александр Ильич. Пыльный плюгавый сморчок, три волосинки поперек плеши, пенсне с треснутым стеклышком, из жалости держали. Видать, и твоему таким быть, случайного ничего не бывает... Ну, что встал, Ильич Александр? Ступай уж!..
Бывший Шоэйн пулей вылетел из комнаты, и в этот вечер они с Энди так нализались, что ночь провели в полицейском участке, утром имели мучительное объяснение с проктором, а днем - с деканом. Но обошлось, не выгнали...
И спустя всего два-три года после смены имени, заглядывая в зеркало, Лерман всякий раз с тоской осознавал, что неуклонно превращается в того самого Александра Ильича из Петербурга. Кудри заметно поредели, зрение ослабло, так что приходилось постоянно носить... не треснутое пенсне, конечно, но очки в толстой оправе, лицо покрылось ранними унылыми морщинами, тонкая шея обрела заметное сходство с цыплячьей... Воистину сморчок, какой-то диккенсовский клерк и, кстати, почти что копия легендарного маньяка-убийцы Криппена, того самого, что удостоился целого зальчика в музее мадам Тюссо...
Кстати, похожую картину мог наблюдать в те годы в зеркале тихий советский паренек. Только вот про маньяка Криппена он ничего не знал и знать не мог - потому и внутренний голос не предостерег. А фамилия у того паренька была смешная, щекотная. Чикатило...
Александр же Ильич судьбу Криппена, даже при гарантиях посмертной славы, разделить не хотел и направлял свои либидозные порывы в менее губительное русло. Примерно раз в два месяца он доставал с полочки чемодан, укладывал в него алый смокинг с золотыми пуговицами, остроносые лакированные штиблеты, белоснежную кружевную сорочку, несессер-косметичку с разного рода ножничками, пилочками и флакончиками, поверх всего осторожно выкладывал предмет своей особой гордости - смоляно-черный тупей, коим не погнушался бы и неведомый Александру Иосиф Кобзон. И отправлялся в развратный мегаполис Лондон прожигать уик-энд в клубах специфической ориентации. Там он блистал этаким принцем-инкогнито и, флиртуя как с ослепительно мужественными "буграми", так и с гибкими, накрашенными мальчиками, отпускал туманные намеки на морганатическое родство с царствующей фамилией. Зачастую это способствовало достижению желаемого, и домой Александр возвращался усталый, но удовлетворенный. Скромное жалованье служащего Шотландского Исторического архива, куда он устроился после университета, не позволяло повторять эти эскапады чаще, да и существующий график личных праздников выдерживался исключительно благодаря строжайшей экономии во всем остальном. Именно в силу этого обстоятельства Лерман не снимал отдельного жилья, а продолжал ютиться в своей когда-то детской комнатке домика в Грэндже, под одной крышей с двумя окончательно сбрендившими старухами.
Примерно за год до своего столетнего юбилея миссис Дейрдра вдруг начала слышать голос, да так, что его невольно слышал и Александр Ильич, если, конечно, ему случалось оказаться дома во время "сеансов связи".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Услышав это имя, Лерман так разволновался, что у него подскочила температура, и верной Инге пришлось вкатить ему два сверхнормативных укола. И все же вечером Александр Ильич нашел в себе силы через Бобби отзвониться Делоху и передать, что хотя в данный момент он несколько нездоров, но через недельку будет рад принять иностранного гостя и оказать всяческое содействие его изысканиям.
А потом вызвал к себе Бобби и его нынешнего бой-френда Джона...
* * *
Отца своего Александр Ильич знал только по фотографии - старший сержант штабной роты Дерек Лерман пал смертью храбрых, правда, не на поле брани, а спустя несколько месяцев после окончания войны, в пьяной потасовке в Ганноверской кнайпе, где шумно отмечал с товарищами рождение первенца, зачатого в военном госпитале близ Глазго. Мальчика воспитывали мать Джулианна и ее мачеха по имени Дейрдра, о которой Александр до сих пор вспоминал с содроганием, потому что была та Дейрдра ведьмой - и вовсе не по прозванию, каким подчас награждают ближние какую-нибудь старушенцию за мерзкий нрав, а по сути, можно сказать, по профессиональной принадлежности. Гадала, снимала сглаз и порчу, пользовала страждущих травяными сборами и отварами кореньев. Хоть и дразнились на Александра Ильича - впрочем, нет, тогда еще Шоэйна - соседские ребятишки за такое родство, но только бабкино ремесло и держало семью в достатке и даже в благоденствии. Сколько Лерман себя помнил, он всегда был одет, обут, накормлен и обихожен, а когда ему исполни лось шесть, они перебрались из преимущественно пролетарского Дарли в весьма приличный дом в уютном буржуазном пригороде Грэндж. Мальчик пошел в хорошую начальную школу, а потом, успешно выдержав экзамен "одиннадцать-плюс", - в школу грамматическую, откуда открывалась прямая дорога в университет.
Если бы юный Шоэйн обучался в современной российской школе, то непременно заработал бы среди одноклассников кличку "ботан", а в родной Шотландии был он "sissy" или "dork", что примерно то же самое и означало. Тихий, прилежный, успевающий по всем предметам, кроме физкультуры, отличающийся к тому же хрупким телосложением, длинными девчоночьими ресничками и обыкновением по любому случаю заливаться стыдливым румянцем. Понятно, что, оказавшись в университете с его многовековой традицией "наставничества" - по-нашему говоря, персонифицированной дедовщины, - салага Лерман в первый же вечер был классически "опетушен" своим "фэгом", третьекурсником Энди Мак-Дугласом.
- Эй ты, фокс, а звать-то тебя как? - томно осведомился Энди, натягивая подштанники.
- Шоэйн... - чуть слышно простонал истерзанный Лерман.
- Шон? - не расслышал Энди. - Ты что, ирлашка, что ли? "Мик" долбаный?
- Шоэйн... Так по-древнекельтскому правильно произносится...
- Иди ты! Что, предки выпендриться решили или взаправду по гэлику ботают?
- Взаправду... ботают...
- И ты, что ли, сечешь?
- Секу... Маленько.
- Ну, ва-аще... - заметно изменившемся тоном протянул Энди. - Слышь, фокс, там в сортире на полочке вазелин, так ты того, подмажься, легче будет... А меня гэльскому не поучишь?..
Отношения, начавшиеся для юноши столь травматически, вскоре приобрели иное качество. Боль, душевная и физическая, ушла на удивление быстро, а на ее место заступила высокая радость - от почти равноправной дружбы и почти гармоничной любви. Другие фэги даже посмеивались над Энди за неподобающе теплые отношения с презренным салабоном-"фоксом".
- Мой фокс, джентльмены, - это только мой фокс, а вторжение в частную жизнь - это, знаете ли... - отфыркивался Энди и под ручку с Шоэйном отправлялся прошвырнуться по Королевской Миле до ближайшего паба, где обслуживали студентов.
Энди Мак-Дуглас был ярым шотландским националистом - и столь же ярым коммунистом-ленинцем. Две доктрины легко уживались в его сознании: ежику ведь понятно, что успешная пролетарская революция и полная победа социализма возможна только в независимой Шотландии, окончательно отделившейся от ненавистной, загнивающей, разлагающейся империалистической Британии. За черным "гиннесом" или светлым "карлингом" приятели часами разглагольствовали о Брюсе и Уоллесе, о государстве, революции и праве наций на самоопределение, о реакционной роли религии и нюансах гэльской орфографии.
- Эх, не даются мне языки! - сокрушался раскрасневшийся от выпивки Энди. - Вот в прошлом году русским решил заняться - тоже облом! Даже алфавит их идиотский выучить не сумел. Представляешь, половина букв как у людей, а половина - черт знает откуда...
- А русский-то зачем тебе? - недоумевал Шоэйн.
- Я русский бы выучил только за то, что на нем разговаривал Ленин! - с пафосом продекламировал Энди.
- Красиво сказал, - похвалил Шоэйн.
- Это не я сказал, а их великий поэт Майкоффски... - Энди замолчал и закинул в рот очередную картофельную соломку.
- А моя бабка долго в России жила... - проговорил Шоэйн. - Она точно русский знает. Только не разговаривает.
- Почему не разговаривает?
- А зачем? Все равно не с кем... Хотя одному слову меня научила. Йолька.
- А что такое "йолька"?
- Йольское деревце. Похоже, правда? Должно быть, русский и гэльский родственные языки.
- А что такое "Йольское деревце"?
- Yule tree? To же самое, что у других "Christmas tree". Рождественская елка, иначе говоря... Йоль - это праздник такой языческий, зимнее солнцестояние... И Шоэйн - тоже древний праздник, его сейчас чаще "Самайн" произносят, или вообще по буквам - "С-А-М-Х-Э-Й-Н". А еще его называют День Яблок, Халлоус или Хэллоуин, ну, про Хэллоуин все знают... Я ведь тридцать первого октября родился. Вот мама меня Шоэйном и назвала.
- А если бы на День Подарков родился, Коробочкой назвали бы? Бокс Лерман - это звучит! - Энди расхохотался.
Шоэйн не обиделся.
- Все несколько сложнее, сэр. Моя бабка Дейрдра даже не просто язычница, а натуральная ведьма, да и мамаша туда же, даром что дипломированная медсестра... В Средние века их бы точно на костре сожгли, да и позже... Последнюю ведьму, как известно, в Лондоне сожгли аж при Георге Первом.
- Будь он проклят, чертов голландец! - Энди брякнул пустую кружку об стол. - А вообще-то я тебе скажу: что ведьмы-язычницы, что попы римские, что всякие там баптисты-методисты, высокие и низкие англиканцы, - одно говно! Нет ни Бога, ни богов, религия - опиум для народа!.. Кстати, неплохо было бы вмазаться как-нибудь... Ты пробовал?
- Не-а...
- Это дело поправимое, вот триместр кончится, мы с тобой в Лондон мотанем, есть там пара клевых мест, хотя, конечно, все чертовы англичане гады!.. А вот имечко у тебя все равно мудацкое. Реакционное. Мы тебе новое придумаем!..
И ведь придумали. Придумали, составили соответствующее ходатайство, подали в магистрат... И стал бывший Шоэйн Александром - в честь славной плеяды незалежных шотландских монархов, и Ильичом - в честь вечно живого Ленина. Так Александр Ильич Лерман объединил в своей персоне местный патриотизм с пролетарским интернационализмом.
Мама Джулианна, узнав об этом, закатила сыну тяжелую истерику, а бабка Дейрдра лишь рассмеялась недобрым смехом и сказала:
- Видишь, дочка, от судьбы не уйдешь... Говорила я тебе, имя "Шоэйн" годится лишь человеку отражения, человеку с особым предначертанием - в мире земном и мире духовном одновременно существовать, обе действительности прозревать... - Тут старуха подняла медленно руку и продекламировала:
Этой ночью, в Шоэйн, отмечаю твой путь,
О Солнце-Ярило, твой путь на закат,
В Страну без названья, где Времени ход остановлен.
Путь всех, кто ушел, и всех, кто вернется...
Владычица Вечности, Белая Мать,
О Ты, что всем детям своим затворяешь глаза
И вновь отворяешь,
Укажи мне дорогу к Великому Свету,
Когда наступает Великая Тьма...
Джулианна сидела неподвижно, закрыв лицо руками. Новоиспеченный Александр Ильич смущенно переминался с ноги на ногу.
- А ты, матушка, глазки-то не отводи, личико не прячь, лучше вон полюбуйся на наследничка. Хорош гусь! И то сказать - зачат без венчания, без Великой Матери благословения, от стручка какого-то болотного, не по Древней Науке выношен, наречен без Совета, без ведома моего. И не надо мне опять про войну, про случайность, про запрет на аборты и что гнева моего боялась... Шоэйн! - Старая ведьма сплюнула презрительно, будто в рот мошка залетела. Пусть уж остается Александром. Имя, конечно, великое, щенку твоему и за десять жизней не дорасти, но вместе с "Ильичом", пожалуй, в самый раз. Помню, еще в Петербурге, в аптеке нашей на Каменноостровском служил один Александр Ильич. Пыльный плюгавый сморчок, три волосинки поперек плеши, пенсне с треснутым стеклышком, из жалости держали. Видать, и твоему таким быть, случайного ничего не бывает... Ну, что встал, Ильич Александр? Ступай уж!..
Бывший Шоэйн пулей вылетел из комнаты, и в этот вечер они с Энди так нализались, что ночь провели в полицейском участке, утром имели мучительное объяснение с проктором, а днем - с деканом. Но обошлось, не выгнали...
И спустя всего два-три года после смены имени, заглядывая в зеркало, Лерман всякий раз с тоской осознавал, что неуклонно превращается в того самого Александра Ильича из Петербурга. Кудри заметно поредели, зрение ослабло, так что приходилось постоянно носить... не треснутое пенсне, конечно, но очки в толстой оправе, лицо покрылось ранними унылыми морщинами, тонкая шея обрела заметное сходство с цыплячьей... Воистину сморчок, какой-то диккенсовский клерк и, кстати, почти что копия легендарного маньяка-убийцы Криппена, того самого, что удостоился целого зальчика в музее мадам Тюссо...
Кстати, похожую картину мог наблюдать в те годы в зеркале тихий советский паренек. Только вот про маньяка Криппена он ничего не знал и знать не мог - потому и внутренний голос не предостерег. А фамилия у того паренька была смешная, щекотная. Чикатило...
Александр же Ильич судьбу Криппена, даже при гарантиях посмертной славы, разделить не хотел и направлял свои либидозные порывы в менее губительное русло. Примерно раз в два месяца он доставал с полочки чемодан, укладывал в него алый смокинг с золотыми пуговицами, остроносые лакированные штиблеты, белоснежную кружевную сорочку, несессер-косметичку с разного рода ножничками, пилочками и флакончиками, поверх всего осторожно выкладывал предмет своей особой гордости - смоляно-черный тупей, коим не погнушался бы и неведомый Александру Иосиф Кобзон. И отправлялся в развратный мегаполис Лондон прожигать уик-энд в клубах специфической ориентации. Там он блистал этаким принцем-инкогнито и, флиртуя как с ослепительно мужественными "буграми", так и с гибкими, накрашенными мальчиками, отпускал туманные намеки на морганатическое родство с царствующей фамилией. Зачастую это способствовало достижению желаемого, и домой Александр возвращался усталый, но удовлетворенный. Скромное жалованье служащего Шотландского Исторического архива, куда он устроился после университета, не позволяло повторять эти эскапады чаще, да и существующий график личных праздников выдерживался исключительно благодаря строжайшей экономии во всем остальном. Именно в силу этого обстоятельства Лерман не снимал отдельного жилья, а продолжал ютиться в своей когда-то детской комнатке домика в Грэндже, под одной крышей с двумя окончательно сбрендившими старухами.
Примерно за год до своего столетнего юбилея миссис Дейрдра вдруг начала слышать голос, да так, что его невольно слышал и Александр Ильич, если, конечно, ему случалось оказаться дома во время "сеансов связи".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43