Обратно его вынесли на персидском халате, когда уже подтянули брандспойты.
Утром в номер заглянул куратор группы в сопровождении посольских ребят.
- Как чувствуете себя? - кивнул он на щеку.
Шурка скривился. Плечо и морду уже не палило жаром, но было как-то знобливо. Все тело гриппозно выламывало, хотелось вырубить кондиционер и согреться под одеялом.
- Вам бы отдохнуть сегодня, Александр Маркович, но дела зовут.
- Мы ненадолго вас потревожим, - порадовал крутоплечий секретарь посольства. - Сирийцы любезно попросили вас, как ближайшего очевидца, рассеять некоторые их сомнения. Мы будем присутствовать.
- Только побреюсь, - лаконично произнес Захаров, погружаясь по дороге в ванную комнату в раздраженное состояние.
"Кто бы сомневался?" - думал он об обещанном присутствии и взыскательно разглядывал собственно отражение в зеркале. Побрил половину лица, залез со стоном в сорочку покроя "сафари". Застегнул до третьей пуговицы, оставив шею открытой. "Сегодня можно", - решил он.
- Ну как огурчик, - оценил его внешний вид куратор.
Хлопнули по стопке "Курвуазье" и направились к выходу.
С посольскими он, впрочем, сдружился. Второй секретарь оказался родом из тех же мест, что и Шурка. Митька Шипулин родился и вырос на берегу Бии, можно сказать, в соседней деревне. Так казалось Захарову с берега Средиземного моря. И хотя алтайцы понимали, что все расстояния относительны, мир казался тесен и было о чем выпить.
- Вначале пойдем наверх. Оттуда весь остров увидим.
Дмитрий стал его гидом. Делал это с воодушевлением, потому что давно слюбился с Востоком, вскоре после окончания высшей школы Комитета Госбезопасности. Сирию знал, как собственные пять пальцев. Рассказывал и показывал он, как профессиональный экскурсовод:
- Во времена французского протектората Арвад стал местом заключения политически опасных арабов.
- Да что ты говоришь? - с иронией спросил Шурик. - Такие были только во времена французского протектората?
- А ну тебя!
Узкими извилистыми улочками, переплетенными как корни на лесной тропе, они поднимались вверх, на крышу цитадели. Следом бежали чумазые ребятишки и любопытные белокурые девчушки с удивительно большими глазами. "Мсье! Шакле, мсье! Шакле!", - выклянчивали дети значки у иностранцев. Угрюмый сторож, ржавый и побитый, как старый дверной засов, громыхая массивными ключами от опустевших, но еще, по всему, пригодных камер, лениво плелся за ними, шаркая коваными армейскими башмаками по финикийскому граниту.
Сверху великолепно просматривался весь остров. По задумке он поднимался по спирали, как башня с широкой террасой или балюстрадой. Взгляду не хватало свисающей по краям виноградной лозы, где люди могли бы отдыхать после дневного труда. В центре проглядывалась площадь, похожая на амфитеатр, а с самого берега тянулись стены. Точнее, их останки. Но и сам остов массивных укреплений впечатлял. "Стены Тира, Сидона, Багдада, Дамаска, Иерусалима, думал о глобальном Шурка. - И всем этим стенам достаточно одной своей иерихонской трубы".
- Как видишь, - прервал молчание Шипулин, - просто готовая площадка для идеального города.
- Да брось ты. Идеальный город живет только в наших мечтах, как и Острова блаженных.
- Причем у каждого - свой, - согласился Митька. - Ну, пойдем осьминога откушаем. Алеппские армяне здесь так славно кашеварят. - Мечтательно причмокнул, щелкнув на армянский манер пальцами.
Захаров еще раз оглянулся на камеру. Мысль зацепилась за какое-то приспособление в стене и всколыхнула воспоминание об избитом полицейскими палестинце. Когда парня втолкнули в апартаменты начальника полиции, Захарова чуть было не стошнило на парчовое кресло. Палестинец больше был похож на Винни Пуха после неудачного лазанья за медом. Лицо заплыло, как надувная подушка. Если бы не ссадины и кровоподтеки, можно было не сомневаться, что над ним потрудились пчелы. На одежде красовались грязно-розовые размывы. И омерзительная, влажная вонь камеры. Захаров про себя взмолился, чтобы сдержать рвотный рефлекс.
- Этого господина вам не довелось видеть поблизости до, после или во время произошедшей трагедии? - перевел вопрос полицейского комитетчик.
- Если б и видел, разве узнал бы? - Захаров развел руками.
- Господин утверждает, что ему не доводилось видеть данного лица ни до, ни после. А в момент трагедии, - добавил от себя Дмитрий Алексеевич с непроницаемым выражением лица, - господин был занят вытаскиванием представителей сирийской охраны-Захаров долго молчал об инциденте. Сейчас откровенно спросил:
- Там что-нибудь прояснилось с этим парнем, как бишь, - Фахри, Аль... Бен... - ну ты понял, о ком я?
- Хрен их разберет.
- Ну, их-то хрен может и не разобраться. Отметелили то за что?
- Рыли по теракту. Думаю, он просто оказался не в то время и не в том месте.
- Тебе не показалось, что палестинец понимает по-русски?
- Он закончил МГУ.
- Даже так? Думаешь, он как-то связан со взрывом?
- Не исключено. Только не твоя это епархия, Захаров.
- Ну да, - почесал нос Шурик. - В общем, кому то поделом, а кому-то и по несытой морде.
Он дотронулся до щеки. Кожа облупливалась, как кожура молодой картошки. В нескольких местах затвердела корочка, болезненная, зудящая, некрасивая.
- Так и напрашивается, чтобы ее сковырнуть, - посетовал Шурик.
К отъезду она все же успела отвалиться. Лицо засветилось розовой поросячьей шкуркой. Физиономия не то сифилитика, не то прокаженного. "Хрен редьки не слаще", - расстраивался Шурик, не представляя, как он явится в такой красе пред карие очи своей благоверной...
"Спасла Лола..." - помянул он на добром слове стюардессу, а в такси совсем воодушевился.
Однако встреча не задалась с порога. Лика обняла, прижалась, а через секунду отстранилась, как чужая. Движения ее были скованными, появился какой-то холодок в голосе. Рассказывая о домашних делах, она не смотрела на Шурку. Докладывалась по деловому, без всякого запала, будто отчитывалась. И лишь один вопрос о нем:
- Как поездка, удачная?
Вот Шурка и скис:
- Я вам тут всякой всячины понавез, разбери пока.
- Пока что?
- Пока с Антоном поздороваюсь.
- Как знаешь, - с ледяной твердостью отрезала Лика.
У Скавронских было на распах, сквозняк донес запах шкварок.
- Здорово, мерзавец! - Он крепко обнял Антона.
- Привет, педераст! - Скавронский нагло ухмылялся.
- Эй, я не посмотрю, что старый друг, живо ногу-то последнюю оторву. Ничего себе поприветствовал.
Он тяжело соображал, обижаться ему или спустить явное оскорбление. Так и не определившись, Захаров залез в кухонную подвеску и по-хозяйски вынул хрустальный графинчик.
- Вы что, сговорились все наизнанку меня встретить и приголубить чем придется?
- А какого рожна на тебе штукатурки, как на кемеровской бляди?
- Ха! - выдохнул рябиновой "скавроновки" Шурка. - Не знаю, в тех борделях не бывал.
- Тогда рассказывай про те, в которых морду вывалял, эгоист.
- Прости. - Он закинул в рот несколько кусков жареного сала, смачно похрустел и достал вторую рюмку. - Ты мне скажи, куда девчонки поступили. Я ж в неведении, а у Лики спросить не решился. Холодна, как ваксберг в океане и прочие Рабиновичи.
- Сегодня у девок большая мандатная. Матерно звучит, нет? - Друзья чокнулись. - Сойдет?
- Годидза!
- Лике тут хватило треволнений. То выпускные балы, то милиция. Откуда у наших женщин на все сила берется?
- Какая милиция? К словечку пришлось?
- Какое уж тут. Тебе Аленка что, не рассказывала про распроклятый день?
- Откуда? Я на следующий день уже в Москве был.
- Тогда поясняю: из-под носа доблестного конвоя сбег Ленчик, Беня Крик местного разлива. Причем удрал на мотоцикле твоего тезки с гордой фамилией Жуков.
- Даже так?
- Мотоцикл обнаружился в нашем подвале. Были вскрыты кладовки всех соседей. Ничего не пропало. Но...
- Но тень подозрения пала на девчонок?
- Мотоцикл нашла Надежда. - Антон отвернулся. - А трясли обеих.
- Постой-постой. Она нашла и сообщила в милицию?
- А вот тут ты ошибся. Заявление писал Саня.
- Лихо! В сегодняшней спевке он принимает участие?
Антон понуро кивнул.
- Ну, Адамыч, давай еще по одной, и я пойду супруге помогать салаты резать и жрать.
Кабы Антон не знал его, он поверил бы на слово. Нутром он почуял, что Шурка на взводе, и не хотел, чтобы Жуков попался под горячую руку. И так ходил как привидение, видно, раскаивался. А что там еще - кто знает. У Антона роилось множество сомнений.
- Не ерепенься, - жестко подрезал он намерения соседа разобраться как следует и наказать кого попало. - Не дети уже. Свои головы на плечах.
Такая тоска появилась в его глазах, что у Шурки сердце сжалось:
- Ты скорее подкатывайся. Привез кое-что. Есть чем тебя порадовать и что поведать: удивительное и невероятное.
Дома царила суета. Вернулись повзрослевшие девчонки. Аленка, правда, повизгивала при встрече, как молочный щенок.
- Как съездил? Расскажи... А я две четверки, две пятерки получила. Надька тоже.
Ее подруга стояла рядом, внимательно вглядываясь в захаровское лицо.
- Здравствуй, дядь Шур. Что случилось? - Она мягко тронула щетину. Давай я тебе облепихового масла принесу, или ожог уже сошел? Не разберу. Что-то за крем-пудрой не видно.
Она расплылась в ехидной улыбке, и девчонки дружно подняли его на смех.
Отчужденную Лику, стоявшую столбом, из которого вот-вот просочатся слезы, вдруг прорвало:
- Что же ты молчишь, рухлядь старая? А ну, рассказывай по порядку! Я-то думала, ты по бабам таскаешься...
- Дура ты и самка.
Захаров зарылся в пряную медь ее волос: "А ведь и я, грешным делом, подумал про нее то же самое... Решил, что подыскала себе ухажера и коротала с ним вечера. Гадал все: кому ноги обломать".
- Потому и к папе зашел? - ни с того ни с сего спросила Надежда.
Захаров вздрогнул и посмотрел на молодую девушку. Как она догадалась? Он ведь и сам только сейчас, после заданного ею вопроса, понял, что именно потому и пошел. Что сделаешь, если завещанный классиками основополагающий принцип ученого гласит: "Доверяй, но проверяй"? Вплоть до седьмого колена...
Воспользовавшись суетой, Шурик ушел в спальню, куда воткнули дорожные сумки, достал берет, лихо натянул на полысевшую голову и погрузился в размышления о "седьмом колене". Нахлынули недавние воспоминания...
* * *
У небольшой пристани, справа от которой на камнях возвышается рыбный ресторан, толпились шумные, размахивающие руками, как алеппские армяне, мужчины. Мелькали и женщины в черных, длинных, по самые щиколотки, юбках. Лохматые подростки в пестрых футболках и унылые овцы сновали между лавками. В темных открытых дуканчиках - лица безмятежных торговцев, а рядом с ними свисают гирлянды просушенных на солнце колбас, пучки трав, вязанки вяленой рыбы, ожерелья и браслеты из ракушек и прочая всякая всячина. Захаров увлекал своего спутника Митьку все глубже и глубже в торговые ряды. Иногда что-то его заинтересовывало, он останавливался и на ломаном арабском вступал в переговоры. Когда то он изъяснялся лучше. Арабский был вторым языком при обучении на востфаке, но общаться ему практически не приходилось, поэтому язык затерся в памяти. Поправлял его Дмитрий, помогал подобрать нужные обороты. Но вскоре умолк. Комитетчик заподозрил, что Шурка интересуется чем-то конкретным на Арваде. Казалось, что он ищет кого то из знакомых. Шипулин забеспокоился, вспомнив, что инициатива поездки на остров принадлежала Захарову.
- Спроси его, торгуют ли где то корабликами?
- Чего ж сразу не сказал? - обрадовано спросил он, как крест с плеч сбросил. - Это повыше.
Митьке не в диковинку было, что советский чело век, дорвавшись до зарубежья, затаривается покупками на всю оставшуюся жизнь. Притом у каждого свои причуды. Надо сказать, что ему ни разу за земляка краснеть не пришлось. Захаров вообще не жилился, не выкраивал последние крохи на сувенирчики, не стрелял в целях экономии сигареты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43