Путешественник приехал без багажа. Где гарантия его возвращения? Когда Кош сделал несколько шагов, управляющий окликнул его:
– Мосье Фарси! Мосье Фарси!
Мосье Фарси не возвращался. Управляющий добежал до двери и снова прокричал:
– Мосье Фарси! Послушайте!..
Кош прекрасно слышал первый окрик, но не обратил на него ни малейшего внимания. Имя Фарси, записанное им несколько минут назад в книге гостиницы, так было чуждо ему, что только когда его во второй раз окликнули, он вспомнил, что это было его имя. Впрочем, он чувствовал себя очень не по себе с того самого момента, как вышел за порог своей комнаты, а в особенности с тех пор, как содержатель гостиницы завел речь – очевидно, совершенно неумышленно – о преступлении на бульваре Ланн. Кош довольно сердито проговорил:
– Что вам еще нужно?
– Видите ли, я забыл вам это сказать, но у нас принято платить за помещение вперед, по крайней мере за первую неделю.
– Это совершенно справедливо, – ответил Кош, возвращаясь обратно.
Он уплатил, решив не ночевать тут следующую ночь. Впоследствии это послужит доказательством если не его виновности, то, во всяком случае, его желания не быть узнанным.
В то же время, по странному противоречию, им овладело еще сильнее, чем накануне, чувство необъяснимого беспокойства. Он едва успел надеть на себя новую личину, и она уже тяготила его. Он чувствовал себя окруженным как бы толпой каких-то призраков; он угадывал движение, сначала тихое и нерешительное, затем все более сильное и уверенное, этой громадной машины, иногда неловкой, но всегда грозной, носящей имя «правосудие». Он чувствовал себя подобно птице, видящей, как на нее медленно спускается с большой высоты гигантская сеть, края которой с каждой минутой стягиваются, и понимающей, что это западня, которой ей не избежать.
Он подумал, что время шло, а он после той ужасной ночи ничего еще не предпринял, что необходимо действовать и нельзя, добровольно вступив на этот путь, предоставлять все случаю. Ему известны были частые ошибки судебных следствий, но все же он не мог считать их такими неизбежными, чтобы терпеливо ждать их результата. Его исчезновение из «Солнца» могло показаться несколько подозрительным; следовало подчеркнуть свою мнимую виновность.
По дороге он прочитал несколько газет. Все они были переполнены разными пустыми или неверными подробностями преступления. Некоторые объявляли, что полиция напала на верный след. Это заявление вызвало у него улыбку. Его место в «Солнце» было занято уже неким Бенсю, который, по-видимому, на основании сенсационного сообщения, напечатанного их газетой, успел повидаться с судебным приставом и теперь смело вдавался в подробности, очевидно, полученные «из достоверного источника».
Дочитав все газеты, Кош сложил их и опустил в карман своего пальто.
– Итак, – подумал он, – достаточно было двух или трех передвинутых стульев, моего неумелого устройства мизансцены, чтоб сбить всех с толку! Полиции платят за то, чтобы она имела нюх, а она попадается в первую расставленную ей ловушку! Несмотря на все, что должно было иметь действительное значение в глазах опытного человека, несмотря на исчезновение серебра, несмотря на самое положение трупа, указывающее с поразительной ясностью, что убийц должно было быть, по крайней мере, двое, все внимание было обращено на мою несчастную запонку, и на этом построен целый роман! И во всей прессе нет ни одного человека, способного указать на всю невежественность, всю нелепость наших судебных следствий! Нет, право, мне везет!.. Затем он спросил себя:
– А что делают в эту минуту настоящие виновные? Они, вероятно, нашли какого-нибудь скупщика краденых вещей, спустили ему свою добычу, потом оставили свое обыкновенное жилище и теперь кочуют из притона в притон…
Эта первая мысль навела его на другую:
– Вино развязывает язык самым осторожным людям. Мошенники и убийцы часто хвастаются своими преступлениями. Если я буду медлить, как знать, не разболтают ли они всей правды раньше, чем я успею привлечь на себя внимание полиции. Не надо терять ни минуты.
Кош наскоро позавтракал и около часа опять очутился на улице. До четырех часов, положительно, нечего делать. Все газеты, за исключением вечерних, отдыхают в это время. Авио не приходил в редакцию ранее пяти часов. До тех пор нужно было как-нибудь убить время.
Никогда день не казался ему таким длинным.
Он зашел в кафе, заказал себе питье, до которого не дотронулся, опять вышел на улицу и начал бесцельно бродить, дожидаясь вечера. Наконец, в окнах магазинов зажглись огни. Наступили сумерки, постепенно сгущавшиеся, затем спустилась ночь…
Он был вблизи Военной школы. Тут, по крайней мере, он был уверен, что никого из знакомых не встретит. Гуляя здесь, Кош ощущал себя как бы в другом городе. Пробило пять. С этой минуты все его поступки должны были быть так рассчитаны, чтоб привести к намеченной цели, то есть к его собственному аресту. Ему и в голову не приходило донести на себя. Ему хотелось показать всю рутинность полиции, всю ее недальновидность. Значит, нужно было, чтобы инициатива его ареста исходила от нее. Таким образом, он ясно докажет, с каким легкомыслием следователи полиции бросаются на след, с каким неразумным упорством идут по нему, а главное, как упрямо держатся его, вопреки всякой очевидности. Интересно было бы дать точную версию преступления и посмотреть, как бы к этому отнеслись…
Он зашел в почтовое отделение и попросил соединить его по телефону с «Солнцем». Как и тогда, в кафе на площади Трокадеро, он изменил голос и попросил, чтобы ему вызвали секретаря редакции для важного сообщения. Он не дал Авио времени задать вопрос, а сам обратился к нему:
– Я ваш вчерашний ночной корреспондент. Это я сообщил вам о преступлении на бульваре Ланн. Вы, надеюсь, убедились, что я хорошо осведомлен; теперь я хочу дать вам еще несколько подробностей.
– Благодарю вас, но мне хотелось бы знать, с кем…
– С кем вы говорите? Это совершенно безразлично. Мои сведения верны, я сообщаю их вам даром, чего же вы еще хотите? Больше вы от меня ничего не узнаете. Теперь, если это вам не нравится, я могу обратиться в другое место…
– Нет-нет! Ради Бога, нет, – протестовал Авио. – Я вас слушаю.
– Так знайте же, что полиция идет по ложным следам, что нет ни слова правды во всем том, что напечатано в газетах. Никаких тайных причин преступления нет: это самое обыденное убийство с единственной целью грабежа. Что же касается до выводов судебного пристава, то все это плод его воображения. Если хотите узнать правду, ведите ваше расследование сами. А главное, посоветуйте вашему редактору удержаться ох печатания всего того, что ему будут рассказывать.
– Еще раз прошу вас…
– Не перебивайте меня: может быть, у меня имеются важные причины сообщать вам то, что я знаю один. Посоветуйте полиции бросить найденный ею след. Утверждайте, несмотря на все видимые доказательства, несмотря на всевозможные уверения, что преступники…
– Как вы сказали?
– Преступники! Вы верно расслышали. Спросите в вашей статье, не нашли ли в саду отпечатка чьих-нибудь шагов? Довольно на сегодня. Что же касается дальнейших сообщений, то я буду давать их вам. Все будет зависеть от того, какой поворот примут дела… Еще одно слово: прошу вас никому не говорить о вашем таинственном корреспонденте. А теперь, до свиданья!
Кош дал отбой и направился к выходу.
Когда на другое утро судебный пристав увидел статью «Солнца», он сначала улыбнулся, но, дошедши до последних строк, нахмурил брови и с сердцем отбросил газету.
Несмотря на обещание, репортер упомянул о следах ног. Пока это был только намек, пробный камень, но он чувствовал, что к этому обстоятельству еще возвратятся. Для того, чтобы Кош не упоминал этой подробности, он с ним обошелся почти по-дружески, позволил ему увидеть то, чего не видел ни один из остальных журналистов, и вот его благодарность! Мало было того, что «Солнце» поместило известие о преступлении раньше, чем он об этом узнал, оно еще дает повод к новым нападкам на полицию!
Конечно, никто не придаст большого значения этой статье, наполненной небылицами; конечно, он убежден, что напал на верный след, и это докажет конец дела. Но не странно ли было, что газета, в пользу которой он совершил нечто не вполне законное, первая начала разбирать его следствие и критиковать его?
– Положительно, – подумал он, – все эти репортеры страдают манией величия. Им случайно удалось выпустить сенсационное известие, и теперь они думают, что им все дозволено. Они ведут свое следствие параллельно с моим. В сущности, если бы не эта история со следами, по которой мне, пожалуй, придется давать объяснение, эта статья только облегчает мою задачу. Пусть преступник думает, что подозрения направлены в другую сторону, он будет меньше прятаться, сделает какую-нибудь неосторожность, сам себя выдаст. Но все же это мне урок…
Он вошел в комнату помощника с газетой в руках и спросил его:
– Вы прочитали?
– Прочитал.
– Ваше мнение?
– Пожалуй, не мешало бы повидаться с этим Кошем и сообщить ему несколько «приблизительных» сведений, которых мы другим не дадим, он будет удовлетворен…
– Но что вы думаете о его гипотезе, которая диаметрально противоположна моей?
– Гипотеза журналиста. Ей грош цена! Правда, все справки, полученные нами за двое суток, не принесли ничего в подтверждение нашей… Но и в подтверждение его – тоже ничего не дали.
Пристав помолчал минуту, потом пробормотал:
– Не может быть никакого сомнения. Я прав! Позвоните в редакцию «Солнца» и попросите прислать ко мне этого Коша, как только он придет. Я съезжу опять на бульвар Ланн. Когда судебный следователь придет, он найдет все готовым.
Дом оставался совершенно в том виде, в каком его оставил пристав два дня тому назад. Только труп убитого был перенесен в морг, после того как было точно замечено его положение.
Комната имела теперь зловещий вид. Ничто не придает комнате более мрачный, более печальный вид, чем неубранная кровать с помятыми простынями. Запах крови сменился запахом сажи и копоти, присущим заброшенным жилищам. Кучка пепла в камине приняла более темный оттенок. Вода в тазу переменила цвет, утратила общий розовый оттенок, и на ее прозрачной поверхности плавали отдельные кровяные шарики, а по краям таза видна была грязная полоса неопределенного серого цвета – смесь мыла и крови. Когда пристав в первый раз попал в этот дом, в доме еще чувствовался какой-то отголосок жизни.
Иногда кажется, что человек оставляет после себя как бы отражение своей личности, своего существования, как будто бы стены, бывшие столько времени немыми свидетелями нашей жизни, хранят еще надолго ее отпечаток.
История человека не кончается с его смертью в доме, где он долго жил. Комната, в которой любили, страдали, является для тех, кто умеет думать и смотреть, таинственным и вместе с тем нескромным свидетелем. Некоторые жилища – бедные или роскошные, печальные или веселые – недружелюбно встречают посетителя, пришедшего нанимать их. Разве нельзя допустить, что предметы обладают глубокой, непонятной душой? Разве не постоянная смена жильцов является причиной того, что гостиничные комнаты приобретают вид банальный, безликий? Хотя мебель, находящаяся в них, часто совершенно подобна той, которая украшает любимый вами родной дом… Кровать палисандрового дерева, зеркальный шкаф, умывальник с разрисованным цветами прибором, коврик у постели с изображением льва, лежащего среди яркой зелени, камин со стоящими на нем бронзовыми часами и мраморными канделябрами, маленькая этажерочка с безделушками из поддельного Сакса, не похоже ли все это на обстановку старых провинциальных домов?
Отчего же, в таком случае, все вещи в старых провинциальных домах имеют веселый и приветливый вид!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Мосье Фарси! Мосье Фарси!
Мосье Фарси не возвращался. Управляющий добежал до двери и снова прокричал:
– Мосье Фарси! Послушайте!..
Кош прекрасно слышал первый окрик, но не обратил на него ни малейшего внимания. Имя Фарси, записанное им несколько минут назад в книге гостиницы, так было чуждо ему, что только когда его во второй раз окликнули, он вспомнил, что это было его имя. Впрочем, он чувствовал себя очень не по себе с того самого момента, как вышел за порог своей комнаты, а в особенности с тех пор, как содержатель гостиницы завел речь – очевидно, совершенно неумышленно – о преступлении на бульваре Ланн. Кош довольно сердито проговорил:
– Что вам еще нужно?
– Видите ли, я забыл вам это сказать, но у нас принято платить за помещение вперед, по крайней мере за первую неделю.
– Это совершенно справедливо, – ответил Кош, возвращаясь обратно.
Он уплатил, решив не ночевать тут следующую ночь. Впоследствии это послужит доказательством если не его виновности, то, во всяком случае, его желания не быть узнанным.
В то же время, по странному противоречию, им овладело еще сильнее, чем накануне, чувство необъяснимого беспокойства. Он едва успел надеть на себя новую личину, и она уже тяготила его. Он чувствовал себя окруженным как бы толпой каких-то призраков; он угадывал движение, сначала тихое и нерешительное, затем все более сильное и уверенное, этой громадной машины, иногда неловкой, но всегда грозной, носящей имя «правосудие». Он чувствовал себя подобно птице, видящей, как на нее медленно спускается с большой высоты гигантская сеть, края которой с каждой минутой стягиваются, и понимающей, что это западня, которой ей не избежать.
Он подумал, что время шло, а он после той ужасной ночи ничего еще не предпринял, что необходимо действовать и нельзя, добровольно вступив на этот путь, предоставлять все случаю. Ему известны были частые ошибки судебных следствий, но все же он не мог считать их такими неизбежными, чтобы терпеливо ждать их результата. Его исчезновение из «Солнца» могло показаться несколько подозрительным; следовало подчеркнуть свою мнимую виновность.
По дороге он прочитал несколько газет. Все они были переполнены разными пустыми или неверными подробностями преступления. Некоторые объявляли, что полиция напала на верный след. Это заявление вызвало у него улыбку. Его место в «Солнце» было занято уже неким Бенсю, который, по-видимому, на основании сенсационного сообщения, напечатанного их газетой, успел повидаться с судебным приставом и теперь смело вдавался в подробности, очевидно, полученные «из достоверного источника».
Дочитав все газеты, Кош сложил их и опустил в карман своего пальто.
– Итак, – подумал он, – достаточно было двух или трех передвинутых стульев, моего неумелого устройства мизансцены, чтоб сбить всех с толку! Полиции платят за то, чтобы она имела нюх, а она попадается в первую расставленную ей ловушку! Несмотря на все, что должно было иметь действительное значение в глазах опытного человека, несмотря на исчезновение серебра, несмотря на самое положение трупа, указывающее с поразительной ясностью, что убийц должно было быть, по крайней мере, двое, все внимание было обращено на мою несчастную запонку, и на этом построен целый роман! И во всей прессе нет ни одного человека, способного указать на всю невежественность, всю нелепость наших судебных следствий! Нет, право, мне везет!.. Затем он спросил себя:
– А что делают в эту минуту настоящие виновные? Они, вероятно, нашли какого-нибудь скупщика краденых вещей, спустили ему свою добычу, потом оставили свое обыкновенное жилище и теперь кочуют из притона в притон…
Эта первая мысль навела его на другую:
– Вино развязывает язык самым осторожным людям. Мошенники и убийцы часто хвастаются своими преступлениями. Если я буду медлить, как знать, не разболтают ли они всей правды раньше, чем я успею привлечь на себя внимание полиции. Не надо терять ни минуты.
Кош наскоро позавтракал и около часа опять очутился на улице. До четырех часов, положительно, нечего делать. Все газеты, за исключением вечерних, отдыхают в это время. Авио не приходил в редакцию ранее пяти часов. До тех пор нужно было как-нибудь убить время.
Никогда день не казался ему таким длинным.
Он зашел в кафе, заказал себе питье, до которого не дотронулся, опять вышел на улицу и начал бесцельно бродить, дожидаясь вечера. Наконец, в окнах магазинов зажглись огни. Наступили сумерки, постепенно сгущавшиеся, затем спустилась ночь…
Он был вблизи Военной школы. Тут, по крайней мере, он был уверен, что никого из знакомых не встретит. Гуляя здесь, Кош ощущал себя как бы в другом городе. Пробило пять. С этой минуты все его поступки должны были быть так рассчитаны, чтоб привести к намеченной цели, то есть к его собственному аресту. Ему и в голову не приходило донести на себя. Ему хотелось показать всю рутинность полиции, всю ее недальновидность. Значит, нужно было, чтобы инициатива его ареста исходила от нее. Таким образом, он ясно докажет, с каким легкомыслием следователи полиции бросаются на след, с каким неразумным упорством идут по нему, а главное, как упрямо держатся его, вопреки всякой очевидности. Интересно было бы дать точную версию преступления и посмотреть, как бы к этому отнеслись…
Он зашел в почтовое отделение и попросил соединить его по телефону с «Солнцем». Как и тогда, в кафе на площади Трокадеро, он изменил голос и попросил, чтобы ему вызвали секретаря редакции для важного сообщения. Он не дал Авио времени задать вопрос, а сам обратился к нему:
– Я ваш вчерашний ночной корреспондент. Это я сообщил вам о преступлении на бульваре Ланн. Вы, надеюсь, убедились, что я хорошо осведомлен; теперь я хочу дать вам еще несколько подробностей.
– Благодарю вас, но мне хотелось бы знать, с кем…
– С кем вы говорите? Это совершенно безразлично. Мои сведения верны, я сообщаю их вам даром, чего же вы еще хотите? Больше вы от меня ничего не узнаете. Теперь, если это вам не нравится, я могу обратиться в другое место…
– Нет-нет! Ради Бога, нет, – протестовал Авио. – Я вас слушаю.
– Так знайте же, что полиция идет по ложным следам, что нет ни слова правды во всем том, что напечатано в газетах. Никаких тайных причин преступления нет: это самое обыденное убийство с единственной целью грабежа. Что же касается до выводов судебного пристава, то все это плод его воображения. Если хотите узнать правду, ведите ваше расследование сами. А главное, посоветуйте вашему редактору удержаться ох печатания всего того, что ему будут рассказывать.
– Еще раз прошу вас…
– Не перебивайте меня: может быть, у меня имеются важные причины сообщать вам то, что я знаю один. Посоветуйте полиции бросить найденный ею след. Утверждайте, несмотря на все видимые доказательства, несмотря на всевозможные уверения, что преступники…
– Как вы сказали?
– Преступники! Вы верно расслышали. Спросите в вашей статье, не нашли ли в саду отпечатка чьих-нибудь шагов? Довольно на сегодня. Что же касается дальнейших сообщений, то я буду давать их вам. Все будет зависеть от того, какой поворот примут дела… Еще одно слово: прошу вас никому не говорить о вашем таинственном корреспонденте. А теперь, до свиданья!
Кош дал отбой и направился к выходу.
Когда на другое утро судебный пристав увидел статью «Солнца», он сначала улыбнулся, но, дошедши до последних строк, нахмурил брови и с сердцем отбросил газету.
Несмотря на обещание, репортер упомянул о следах ног. Пока это был только намек, пробный камень, но он чувствовал, что к этому обстоятельству еще возвратятся. Для того, чтобы Кош не упоминал этой подробности, он с ним обошелся почти по-дружески, позволил ему увидеть то, чего не видел ни один из остальных журналистов, и вот его благодарность! Мало было того, что «Солнце» поместило известие о преступлении раньше, чем он об этом узнал, оно еще дает повод к новым нападкам на полицию!
Конечно, никто не придаст большого значения этой статье, наполненной небылицами; конечно, он убежден, что напал на верный след, и это докажет конец дела. Но не странно ли было, что газета, в пользу которой он совершил нечто не вполне законное, первая начала разбирать его следствие и критиковать его?
– Положительно, – подумал он, – все эти репортеры страдают манией величия. Им случайно удалось выпустить сенсационное известие, и теперь они думают, что им все дозволено. Они ведут свое следствие параллельно с моим. В сущности, если бы не эта история со следами, по которой мне, пожалуй, придется давать объяснение, эта статья только облегчает мою задачу. Пусть преступник думает, что подозрения направлены в другую сторону, он будет меньше прятаться, сделает какую-нибудь неосторожность, сам себя выдаст. Но все же это мне урок…
Он вошел в комнату помощника с газетой в руках и спросил его:
– Вы прочитали?
– Прочитал.
– Ваше мнение?
– Пожалуй, не мешало бы повидаться с этим Кошем и сообщить ему несколько «приблизительных» сведений, которых мы другим не дадим, он будет удовлетворен…
– Но что вы думаете о его гипотезе, которая диаметрально противоположна моей?
– Гипотеза журналиста. Ей грош цена! Правда, все справки, полученные нами за двое суток, не принесли ничего в подтверждение нашей… Но и в подтверждение его – тоже ничего не дали.
Пристав помолчал минуту, потом пробормотал:
– Не может быть никакого сомнения. Я прав! Позвоните в редакцию «Солнца» и попросите прислать ко мне этого Коша, как только он придет. Я съезжу опять на бульвар Ланн. Когда судебный следователь придет, он найдет все готовым.
Дом оставался совершенно в том виде, в каком его оставил пристав два дня тому назад. Только труп убитого был перенесен в морг, после того как было точно замечено его положение.
Комната имела теперь зловещий вид. Ничто не придает комнате более мрачный, более печальный вид, чем неубранная кровать с помятыми простынями. Запах крови сменился запахом сажи и копоти, присущим заброшенным жилищам. Кучка пепла в камине приняла более темный оттенок. Вода в тазу переменила цвет, утратила общий розовый оттенок, и на ее прозрачной поверхности плавали отдельные кровяные шарики, а по краям таза видна была грязная полоса неопределенного серого цвета – смесь мыла и крови. Когда пристав в первый раз попал в этот дом, в доме еще чувствовался какой-то отголосок жизни.
Иногда кажется, что человек оставляет после себя как бы отражение своей личности, своего существования, как будто бы стены, бывшие столько времени немыми свидетелями нашей жизни, хранят еще надолго ее отпечаток.
История человека не кончается с его смертью в доме, где он долго жил. Комната, в которой любили, страдали, является для тех, кто умеет думать и смотреть, таинственным и вместе с тем нескромным свидетелем. Некоторые жилища – бедные или роскошные, печальные или веселые – недружелюбно встречают посетителя, пришедшего нанимать их. Разве нельзя допустить, что предметы обладают глубокой, непонятной душой? Разве не постоянная смена жильцов является причиной того, что гостиничные комнаты приобретают вид банальный, безликий? Хотя мебель, находящаяся в них, часто совершенно подобна той, которая украшает любимый вами родной дом… Кровать палисандрового дерева, зеркальный шкаф, умывальник с разрисованным цветами прибором, коврик у постели с изображением льва, лежащего среди яркой зелени, камин со стоящими на нем бронзовыми часами и мраморными канделябрами, маленькая этажерочка с безделушками из поддельного Сакса, не похоже ли все это на обстановку старых провинциальных домов?
Отчего же, в таком случае, все вещи в старых провинциальных домах имеют веселый и приветливый вид!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21