Не оттого ли, что соприкосновение с людьми сообщило им какую-то таинственную жизнь, которая мало-помалу слабеет, бледнеет и угасает, когда угасают люди, давшие ее им на минуту? Их пленительный аромат исчезает, их своеобразная прелесть умирает… Вещи подобны людям: они умеют забывать…
Так, в несколько часов, комната убийства, пустая, зловещая, мертвая, забыла своего хозяина!
– Как холодно здесь, – проговорил пристав.
И он начал медленно прохаживаться, осматривая стены, мебель, все уголки, где притаилась тень. Он остановился на минуту возле умывальника, повертел в пальцах линейку, лежавшую на столе, посмотрел на опрокинутые часы, показывавшие двенадцать часов тридцать пять минут.
Нет ничего более страшного, более загадочного, чем часы. Эта машина, сделанная человеческими руками и показывающая время, управляет нашей жизнью, и все тем же ровным шагом подвигающаяся к таинственному будущему, кажется шпионом, приставленным к нам судьбой.
Какой час указывали эти часы? День или ночь? Полдень с его ярким веселым светом? Мрачную и немую полночь? Случайно ли они так остановились или же в минуту, предшествовавшую убийству? Пробили ли они, равнодушный свидетель, последнюю минуту зарезанного старика?
– Нужно позвать сюда опытного часовщика, – сказал пристав. – Он, может быть, объяснит нам, почему эти часы остановились. Интересно было бы узнать, не падение ли этому причиной.
– Посмотрите, – сказал один из инспекторов, поднимая несколько клочков разорванной бумаги. – Вот это мне кажется странным… Мы этого в первый раз не заметили…
Пристав взял все три обрывка и прочитал:
Мосье
иси
м де
Он пожал плечами:
– Это пустяки. Не имеет ни малейшего значения. Что хотите вы заключить из нескольких неполных слогов? Бросьте…
– Возможно, что это и пустяки, но как знать? Если найти то, чего недостает! Посмотрев хорошенько, мне кажется, что это обрывок конверта. Если разместить клочки по порядку, получается что-то вроде адреса: «Мосье – м-де». Остается «иси», представляющее собой часть названия улицы или, может быть, имени адресата. Во всяком случае, – продолжал инспектор, – мы можем в одном быть уверены, что этот мосье живет на какой-то улице де… Это уже облегчает розыски…
– Драгоценные сведения… – смеясь, заметил пристав. Но инспектор с упрямством рассматривал бумажки со всех сторон, нюхал их, смотрел на свет. Вдруг он закричал:
– Ну, вот! Ну, вот! Вот это великолепно… Прочтите-ка!!! Мы до сих пор осматривали только лицевую сторону. Посмотрите на сгиб… Бумажка двойная… у нее есть изнанка…
Задняя часть конверта… и… что же я нахожу на одном обрывке: «Неизвестен в 22», а на другом: «Справьтесь в 16».
– И возле – половина почтовой марки… с надписью: улица Бау… что, верно, означает улица Бауэн, это нетрудно; в полукруге марки что-то черное, должно быть число, а внизу очень отчетливо: 08. Теперь январь, значит, это письмо написано недавно. Я настаиваю на этом: делайте, как знаете, но я думаю, что не мешало бы найти мосье с улицы де… не знаю дальше, который жил в № 16 другой улицы, а может быть, и той же самой…
– Ищите, если хотите… Я же охотно променял бы все ваши открытия на несколько справок насчет жизни, знакомств и привычек жертвы… Вы больше ничего не находите? Значит, мы можем ехать.
И пристав вышел вместе с инспекторами. На бульваре все еще толпились любопытные; полицейские расхаживали взад и вперед перед домом. Какой-то фотограф направил свой аппарат на дом и снимал его во всех видах. Когда пристав собирался садиться в экипаж, фотограф обратился к нему:
– Одну минутку, прошу вас! Так, очень благодарен…
– Вас интересует мой портрет? Вы снимаете для какого-нибудь журнала?
– Для «Солнца», который первый…
– Отлично, – проговорил пристав злобно, – можете сказать там, у вас… Впрочем, ничего не говорите…
VI
Неизвестный дома № 16
День прошел однообразно и для полиции, и для Коша. Это дело, с каждым часом завладевавшее все больше вниманием публики, не двигалось с места. Ничего не было известно, кроме имени жертвы. Соседние лавочники припомнили, что к ним заходил маленький старичок, тихий, не болтливый, не имевший, по-видимому, ни родных, ни друзей. Он уже несколько лет жил там, редко выходя из дома, еще реже разговаривая с кем-нибудь и почти не получал писем. Почтальон не помнил, когда он заходил к нему.
Что касается Онисима Коша, то он ждал у моря погоды и нервничал. Ему хотелось одновременно и ускорить события и задержать их неизбежный ход. Он начинал, наконец, отдавать себе отчет в страшных осложнениях, которые сам внес в свою жизнь, и меньше надеяться на блестящие результаты своего предприятия. В настоящую минуту он жил кочевой жизнью, не решаясь нигде долго останавливаться, не имея возможности узнать что-нибудь, терзаясь непреодолимым желанием вновь увидеть место преступления, как настоящий преступник…
– Это совсем не было бы так глупо, – подумал он. – Наверное, в толпе, снующей вокруг дома на бульваре Ланн, находится столько переодетых полицейских, сколько возле гостиниц уличных девиц. Меня многие знают. «Солнце» со своими таинственными статьями очень не по душе полиции, и за мной, наверное, начнут следить… Тогда дело пойдет быстрыми шагами.
Но его страшила одна мысль – о неизбежном столкновении с полицией.
Полное одиночество, в котором он находился в течение двух последних дней, лишило его энергии и «подъема», делавших его – когда дело его интересовало – неподражаемым репортером. Он нуждался во влиянии среды, в опьянении словами, спорами, борьбой, в непрерывной кипучей деятельности; лишенный всего этого, он чувствовал себя слабым, нерешительным.
Около пяти часов Кош зашел на телефонную станцию и попросил соединить его с «Солнцем». Ему ответили, что «Солнце» занято. Он подождал минутку и позвонил опять. Линия была переполнена. До него долетали обрывки фраз, прерываемые резкими голосами телефонисток, передающих друг другу номера. И вдруг посреди всего этого шума, всей этой мешанины, он выделил голос, спрашивавший:
– Газета «Солнце»? Он запротестовал:
– Извините, милостивый государь, но я раньше вас вызывал…
– Очень жаль, но меня первого соединили. Алло, «Солнце»?..
– Что за нахальство! Алло, барышня? Послышался смех.
Кош взбесился.
– Алло, барышня, нас обоих соединили…
– Я слышу. Это не моя вина. Отойдите.
– Ни за что! Я жду уже битых четверть часа, мне это надоело. Соедините меня…
Но он не докончил фразы и начал прислушиваться. До него начали долетать вопросы и ответы. Шум на линии внезапно затих, и он мог свободно следить за разговором.
Голос, только что слышанный им, говорил:
– Вот досада! В котором же часу он обыкновенно приходит?
Другой голос, в котором он сразу узнал секретаря редакции, отвечал ему:
– Около половины пятого или около пяти. Но напрасно вы рассчитываете…
– Как это неприятно, – продолжал первый голос. – Не знаете ли, где можно его найти?
«Где я слышал этот голос?» – подумал Кош.
– Не могу вам сказать, – послышался снова ответ Авио.
– Но, наконец, придет же он вечером? Будьте так добры, попросите его зайти ко мне. Важное сообщение…
– К сожалению, невозможно. Он уехал, и я совершенно не знаю…
«Однако!» – насторожился Кош, прижимая сильнее ухо к телефонной трубке.
– Но когда же он вернется? – спрашивал голос.
– Право, не знаю. Может быть, его отсутствие продолжится, а может быть, он вернется скоро…
– Но все же он в Париже?
– Ничего не могу вам ответить. Очень сожалею…
«Да ведь это обо мне говорят, – подумал Кош, прислушиваясь все с большим вниманием. – И этот голос, этот голос…»
– Не разъединяйте, пожалуйста, мы говорим! – закричал Авио.
И Кош, страшно заинтересованный, тоже машинально закричал: «Мы говорим!..» Но тотчас прикусил губу. Счастливый случай позволил ему услышать разговор, относящийся, может быть, к нему. Было бы сумасшествием прервать его неловким восклицанием. Но телефонистка, по счастью, не слышала его обращения. Разговор продолжался:
– Во всяком случае, – говорил незнакомый голос, – вы можете сообщить мне его адрес?
– Конечно.
– И есть надежда застать его дома?
– Черт возьми! – прошептал Кош. – Я не ошибся. Это пристав!
Легкая дрожь пробежала по его телу. Пальцы его судорожно сжали телефонную трубку, и Кош почувствовал, что холодеет. Для чего приставу так настоятельно хотелось увидеть его, узнать его адрес? Он не решился даже мысленно докончить фразы, но грозные слова встали перед ним с поразительной силой и ясностью: «Меня хотят арестовать».
Обратный путь был ему отрезан. Он зашел уже слишком далеко, чтобы возможно было даже минутное колебание.
Три дня прошли с такой головокружительной быстротой, что он не заметил хода времени, и ему показалось, что он в одну секунду был пойман в ловушку. У него мелькнула надежда, что секретарь не ответит; ему хотелось закричать:
– Молчите, не говорите моего адреса!
Но это значило бы серьезно скомпрометировать себя, так как, в сущности, если он и хотел быть арестованным, допрошенным и обвиняемым, то одновременно он стремился сохранить за собой возможность одним словом разрушить все взведенные на него обвинения. Как же в таком случае объяснит он крик страха?..
Голос продолжал:
– Не знаю, застанете ли вы его дома, но вот его адрес… В одну десятую секунды в уме Коша мелькнула мысль, что речь идет не о нем, но Авио уже продолжал:
– Улица де Дуэ. 16.
– Благодарю вас, простите за беспокойство.
– Не за что; до свиданья.
– До свиданья.
Кош услышал отбой… Маленький шипящий звук… больше ничего…
Но он все оставался на том же месте, прислушиваясь, ожидая, неизвестно чего, скованный непонятным волнением. Только через несколько минут он пришел в себя. Не слыша больше ничего, кроме неясного гула, подобного тому, который раздается в больших морских раковинах, он понял, что разговор окончен, что ему здесь нечего больше делать.
Он уже взялся за ручку двери кабинки, но остановился в нерешимости:
– А что если кто-нибудь ожидает за дверью, что, если сильные руки схватят его?..
Сознание его невиновности даже не приходило ему в голову. Он весь был поглощен одной мыслью: скорый, неизбежный арест!..
Собственно говоря, он мог еще, рискуя быть осмеянным, признаться во всем. В худшем случае, его ожидало несколько дней тюремного заключения или даже просто строгий и неприятный выговор… Но он и этого был уже не в силах сделать. Он был совершенно обессилен, загипнотизирован одной неотступной мыслью: «Я буду арестован».
Эта мысль хотя и страшила его, но в то же время и манила, влекла его к себе с непонятной и грозной силой, страшной, как пропасть, над которой наклоняется путешественник, опасной, как страстный призыв сирен, увлекающий в бездну неопытных моряков.
Наконец, он вышел из кабинки. Никто не обратил на него внимания. Только служащий, сидящий за своей конторкой, сказал ему:
– С вас за два разговора.
– Хорошо, – ответил Кош.
И он взял второй билетик, не сделав замечания, что он даже и разу не говорил. У выхода на него опять напало минутное сомнение:
– А если мне все же позвонить в «Солнце» и признаться во всем?
Но он решил, что теперь уже всякие попытки рассказать правду сделались бесполезными… Кош вышел на улицу, стараясь понять, что могло так скоро навести полицию на его след, и в глубине души несколько пристыженный тем, что ему потребовалось так мало усилий и хитрости, чтоб привлечь на себя ее внимание.
…Пристав же, отойдя от телефона, прошел через небольшой зал, где собрались все инспектора. Один из них, сидя за столом, казался погруженным в какое-то важное дело.
– Скажите-ка мне, – обратился к нему пристав. – Это очень спешно, что вы делаете?
Тот улыбнулся:
– Чтоб очень спешно, – нет, но чем скорее я это закончу, тем лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Так, в несколько часов, комната убийства, пустая, зловещая, мертвая, забыла своего хозяина!
– Как холодно здесь, – проговорил пристав.
И он начал медленно прохаживаться, осматривая стены, мебель, все уголки, где притаилась тень. Он остановился на минуту возле умывальника, повертел в пальцах линейку, лежавшую на столе, посмотрел на опрокинутые часы, показывавшие двенадцать часов тридцать пять минут.
Нет ничего более страшного, более загадочного, чем часы. Эта машина, сделанная человеческими руками и показывающая время, управляет нашей жизнью, и все тем же ровным шагом подвигающаяся к таинственному будущему, кажется шпионом, приставленным к нам судьбой.
Какой час указывали эти часы? День или ночь? Полдень с его ярким веселым светом? Мрачную и немую полночь? Случайно ли они так остановились или же в минуту, предшествовавшую убийству? Пробили ли они, равнодушный свидетель, последнюю минуту зарезанного старика?
– Нужно позвать сюда опытного часовщика, – сказал пристав. – Он, может быть, объяснит нам, почему эти часы остановились. Интересно было бы узнать, не падение ли этому причиной.
– Посмотрите, – сказал один из инспекторов, поднимая несколько клочков разорванной бумаги. – Вот это мне кажется странным… Мы этого в первый раз не заметили…
Пристав взял все три обрывка и прочитал:
Мосье
иси
м де
Он пожал плечами:
– Это пустяки. Не имеет ни малейшего значения. Что хотите вы заключить из нескольких неполных слогов? Бросьте…
– Возможно, что это и пустяки, но как знать? Если найти то, чего недостает! Посмотрев хорошенько, мне кажется, что это обрывок конверта. Если разместить клочки по порядку, получается что-то вроде адреса: «Мосье – м-де». Остается «иси», представляющее собой часть названия улицы или, может быть, имени адресата. Во всяком случае, – продолжал инспектор, – мы можем в одном быть уверены, что этот мосье живет на какой-то улице де… Это уже облегчает розыски…
– Драгоценные сведения… – смеясь, заметил пристав. Но инспектор с упрямством рассматривал бумажки со всех сторон, нюхал их, смотрел на свет. Вдруг он закричал:
– Ну, вот! Ну, вот! Вот это великолепно… Прочтите-ка!!! Мы до сих пор осматривали только лицевую сторону. Посмотрите на сгиб… Бумажка двойная… у нее есть изнанка…
Задняя часть конверта… и… что же я нахожу на одном обрывке: «Неизвестен в 22», а на другом: «Справьтесь в 16».
– И возле – половина почтовой марки… с надписью: улица Бау… что, верно, означает улица Бауэн, это нетрудно; в полукруге марки что-то черное, должно быть число, а внизу очень отчетливо: 08. Теперь январь, значит, это письмо написано недавно. Я настаиваю на этом: делайте, как знаете, но я думаю, что не мешало бы найти мосье с улицы де… не знаю дальше, который жил в № 16 другой улицы, а может быть, и той же самой…
– Ищите, если хотите… Я же охотно променял бы все ваши открытия на несколько справок насчет жизни, знакомств и привычек жертвы… Вы больше ничего не находите? Значит, мы можем ехать.
И пристав вышел вместе с инспекторами. На бульваре все еще толпились любопытные; полицейские расхаживали взад и вперед перед домом. Какой-то фотограф направил свой аппарат на дом и снимал его во всех видах. Когда пристав собирался садиться в экипаж, фотограф обратился к нему:
– Одну минутку, прошу вас! Так, очень благодарен…
– Вас интересует мой портрет? Вы снимаете для какого-нибудь журнала?
– Для «Солнца», который первый…
– Отлично, – проговорил пристав злобно, – можете сказать там, у вас… Впрочем, ничего не говорите…
VI
Неизвестный дома № 16
День прошел однообразно и для полиции, и для Коша. Это дело, с каждым часом завладевавшее все больше вниманием публики, не двигалось с места. Ничего не было известно, кроме имени жертвы. Соседние лавочники припомнили, что к ним заходил маленький старичок, тихий, не болтливый, не имевший, по-видимому, ни родных, ни друзей. Он уже несколько лет жил там, редко выходя из дома, еще реже разговаривая с кем-нибудь и почти не получал писем. Почтальон не помнил, когда он заходил к нему.
Что касается Онисима Коша, то он ждал у моря погоды и нервничал. Ему хотелось одновременно и ускорить события и задержать их неизбежный ход. Он начинал, наконец, отдавать себе отчет в страшных осложнениях, которые сам внес в свою жизнь, и меньше надеяться на блестящие результаты своего предприятия. В настоящую минуту он жил кочевой жизнью, не решаясь нигде долго останавливаться, не имея возможности узнать что-нибудь, терзаясь непреодолимым желанием вновь увидеть место преступления, как настоящий преступник…
– Это совсем не было бы так глупо, – подумал он. – Наверное, в толпе, снующей вокруг дома на бульваре Ланн, находится столько переодетых полицейских, сколько возле гостиниц уличных девиц. Меня многие знают. «Солнце» со своими таинственными статьями очень не по душе полиции, и за мной, наверное, начнут следить… Тогда дело пойдет быстрыми шагами.
Но его страшила одна мысль – о неизбежном столкновении с полицией.
Полное одиночество, в котором он находился в течение двух последних дней, лишило его энергии и «подъема», делавших его – когда дело его интересовало – неподражаемым репортером. Он нуждался во влиянии среды, в опьянении словами, спорами, борьбой, в непрерывной кипучей деятельности; лишенный всего этого, он чувствовал себя слабым, нерешительным.
Около пяти часов Кош зашел на телефонную станцию и попросил соединить его с «Солнцем». Ему ответили, что «Солнце» занято. Он подождал минутку и позвонил опять. Линия была переполнена. До него долетали обрывки фраз, прерываемые резкими голосами телефонисток, передающих друг другу номера. И вдруг посреди всего этого шума, всей этой мешанины, он выделил голос, спрашивавший:
– Газета «Солнце»? Он запротестовал:
– Извините, милостивый государь, но я раньше вас вызывал…
– Очень жаль, но меня первого соединили. Алло, «Солнце»?..
– Что за нахальство! Алло, барышня? Послышался смех.
Кош взбесился.
– Алло, барышня, нас обоих соединили…
– Я слышу. Это не моя вина. Отойдите.
– Ни за что! Я жду уже битых четверть часа, мне это надоело. Соедините меня…
Но он не докончил фразы и начал прислушиваться. До него начали долетать вопросы и ответы. Шум на линии внезапно затих, и он мог свободно следить за разговором.
Голос, только что слышанный им, говорил:
– Вот досада! В котором же часу он обыкновенно приходит?
Другой голос, в котором он сразу узнал секретаря редакции, отвечал ему:
– Около половины пятого или около пяти. Но напрасно вы рассчитываете…
– Как это неприятно, – продолжал первый голос. – Не знаете ли, где можно его найти?
«Где я слышал этот голос?» – подумал Кош.
– Не могу вам сказать, – послышался снова ответ Авио.
– Но, наконец, придет же он вечером? Будьте так добры, попросите его зайти ко мне. Важное сообщение…
– К сожалению, невозможно. Он уехал, и я совершенно не знаю…
«Однако!» – насторожился Кош, прижимая сильнее ухо к телефонной трубке.
– Но когда же он вернется? – спрашивал голос.
– Право, не знаю. Может быть, его отсутствие продолжится, а может быть, он вернется скоро…
– Но все же он в Париже?
– Ничего не могу вам ответить. Очень сожалею…
«Да ведь это обо мне говорят, – подумал Кош, прислушиваясь все с большим вниманием. – И этот голос, этот голос…»
– Не разъединяйте, пожалуйста, мы говорим! – закричал Авио.
И Кош, страшно заинтересованный, тоже машинально закричал: «Мы говорим!..» Но тотчас прикусил губу. Счастливый случай позволил ему услышать разговор, относящийся, может быть, к нему. Было бы сумасшествием прервать его неловким восклицанием. Но телефонистка, по счастью, не слышала его обращения. Разговор продолжался:
– Во всяком случае, – говорил незнакомый голос, – вы можете сообщить мне его адрес?
– Конечно.
– И есть надежда застать его дома?
– Черт возьми! – прошептал Кош. – Я не ошибся. Это пристав!
Легкая дрожь пробежала по его телу. Пальцы его судорожно сжали телефонную трубку, и Кош почувствовал, что холодеет. Для чего приставу так настоятельно хотелось увидеть его, узнать его адрес? Он не решился даже мысленно докончить фразы, но грозные слова встали перед ним с поразительной силой и ясностью: «Меня хотят арестовать».
Обратный путь был ему отрезан. Он зашел уже слишком далеко, чтобы возможно было даже минутное колебание.
Три дня прошли с такой головокружительной быстротой, что он не заметил хода времени, и ему показалось, что он в одну секунду был пойман в ловушку. У него мелькнула надежда, что секретарь не ответит; ему хотелось закричать:
– Молчите, не говорите моего адреса!
Но это значило бы серьезно скомпрометировать себя, так как, в сущности, если он и хотел быть арестованным, допрошенным и обвиняемым, то одновременно он стремился сохранить за собой возможность одним словом разрушить все взведенные на него обвинения. Как же в таком случае объяснит он крик страха?..
Голос продолжал:
– Не знаю, застанете ли вы его дома, но вот его адрес… В одну десятую секунды в уме Коша мелькнула мысль, что речь идет не о нем, но Авио уже продолжал:
– Улица де Дуэ. 16.
– Благодарю вас, простите за беспокойство.
– Не за что; до свиданья.
– До свиданья.
Кош услышал отбой… Маленький шипящий звук… больше ничего…
Но он все оставался на том же месте, прислушиваясь, ожидая, неизвестно чего, скованный непонятным волнением. Только через несколько минут он пришел в себя. Не слыша больше ничего, кроме неясного гула, подобного тому, который раздается в больших морских раковинах, он понял, что разговор окончен, что ему здесь нечего больше делать.
Он уже взялся за ручку двери кабинки, но остановился в нерешимости:
– А что если кто-нибудь ожидает за дверью, что, если сильные руки схватят его?..
Сознание его невиновности даже не приходило ему в голову. Он весь был поглощен одной мыслью: скорый, неизбежный арест!..
Собственно говоря, он мог еще, рискуя быть осмеянным, признаться во всем. В худшем случае, его ожидало несколько дней тюремного заключения или даже просто строгий и неприятный выговор… Но он и этого был уже не в силах сделать. Он был совершенно обессилен, загипнотизирован одной неотступной мыслью: «Я буду арестован».
Эта мысль хотя и страшила его, но в то же время и манила, влекла его к себе с непонятной и грозной силой, страшной, как пропасть, над которой наклоняется путешественник, опасной, как страстный призыв сирен, увлекающий в бездну неопытных моряков.
Наконец, он вышел из кабинки. Никто не обратил на него внимания. Только служащий, сидящий за своей конторкой, сказал ему:
– С вас за два разговора.
– Хорошо, – ответил Кош.
И он взял второй билетик, не сделав замечания, что он даже и разу не говорил. У выхода на него опять напало минутное сомнение:
– А если мне все же позвонить в «Солнце» и признаться во всем?
Но он решил, что теперь уже всякие попытки рассказать правду сделались бесполезными… Кош вышел на улицу, стараясь понять, что могло так скоро навести полицию на его след, и в глубине души несколько пристыженный тем, что ему потребовалось так мало усилий и хитрости, чтоб привлечь на себя ее внимание.
…Пристав же, отойдя от телефона, прошел через небольшой зал, где собрались все инспектора. Один из них, сидя за столом, казался погруженным в какое-то важное дело.
– Скажите-ка мне, – обратился к нему пристав. – Это очень спешно, что вы делаете?
Тот улыбнулся:
– Чтоб очень спешно, – нет, но чем скорее я это закончу, тем лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21