Так как мое дело очень спешное, то я зайду завтра утром, часов около девяти. Может быть, он к этому времени вернется…
– Отлично. Во всяком случае, вы увидите его прислугу.
Он поблагодарил мадам Изабеллу и вышел. У него не оставалось ни малейшего сомнения. Адресат разорванного письма, найденного в комнате убитого, и Онисим Кош были одним и тем же лицом. Теперь возникал вопрос, нужно ли было видеть во внезапном отъезде журналиста в самую ночь убийства нечто более, чем простое совпадение. Это следовало обдумать и рассмотреть подробно, не волнуясь. С этой мыслью Жавель и протелефонировал приставу о результате своей поездки, ограничиваясь ответом на заданный ему вопрос: его послали узнать на улице де Дуэ, 16, дома ли Кош: Коша дома не было. Ему пока нечего было прибавить. Все остальное было его личным достоянием. Его дело суметь воспользоваться им.
Когда Жавель выслеживал кого-нибудь, он обыкновенно ожидал со стороны своего противника не самых умных поступков, а самых глупых и неосторожных. Если Кош виновен, то самой крупной ошибкой с его стороны будет вернуться на свою квартиру. Отсюда вывод, что он, вероятно, совершит эту ошибку. Если человеку предоставлен выбор между двумя образами действия, то большей частью он выбирает худший, в особенности, если он боится полиции. Самая элементарная осторожность не позволяла журналисту возвращаться на улицу де Дуэ, – значит, там и нужно его ожидать. Жавель стал в нескольких шагах от дверей и принялся ждать.
VII
От шести часов вечера до десяти часов утра
…Выйдя из почтовой конторы, Онисим Кош немного овладел собой. В течение трех дней он ничего, ничего не видел, ничего не узнал, кроме тревоги преследуемого человека. Это было уже не репортерство, а литература… В то время, когда ему хотелось все знать, он не знал ничего, и понимал, что для настоящего преступника неизвестность должна была быть мучительна. К тому же подробность, не лишенная значения: он ни разу не менял белья; его смущал его сомнительный воротничок; манжетки его были грязны, ему было не по себе. К тяжелому нравственному состоянию примешивалось и физическое недомогание. Кош решил зайти домой после того, как будет потушен газ, чтоб не быть узнанным швейцаром или его женой. Около полуночи он остановился у своих дверей. Жавель, незаметно приблизившийся, узнал Коша и улыбнулся с торжеством: зверь был пойман. Жавель вернулся на свой пост, не теряя из виду входных дверей. Полицейские, заметив, что он упорно осматривает дом, недовольно спросили его:
– Чего вы там ждете?
Жавель отвечал, не поворачивая головы:
– Полиция, – и показал свою карточку.
Прошло полчаса, Кош не возвращался. Жавель спросил сам себя:
– Неужели у него хватит смелости ночевать дома?.. Конечно, если он не виноват и если его отъезд не имеет никакого отношения к убийству, то здесь нет ничего удивительного. Он вошел вместе с начальником в комнату дома на бульваре Ланн и мог тогда же выронить эти обрывки… И все же, все же…
Его одолевала такая жажда, такая потребность знать, удостовериться, что он даже не чувствовал холода. Прохожих на улице становилось все меньше, и наблюдение от этого делалось более удобным. Жавель ходил взад и вперед, уверенный, что, если журналист выйдет, он не может пропустить его. Около двух часов дверь, наконец, отворилась. Кош постоял минуту неподвижно, потом тихо притворил ее. Жавель заметил, что Кош колеблется, потом журналист сделал шаг, осмотрелся по сторонам и быстрыми шагами направился прямо вперед. Инспектор дал ему отойти несколько метров и пустился вслед за ним. Они дошли таким образом до бульваров, прошли по улице Ришелье, по набережной и перешли Сену.
– Не понимаю, куда он ведет меня, – проворчал Жавель, видя, что он направляется к площади Сен-Мишель. – Но куда бы он ни шел, я не оставлю его, прежде чем уложу его спать.
Кош свернул на бульвар Сен-Мишель и остановился в нерешительности около Люксембурга.
– Что бы это могло значить? – спросил себя Жавель. – Он, наверное, знает этот квартал. А между тем он как будто колеблется, куда идти… – И он прибавил вполголоса: – Ну же, голубчик, пора тебе ложиться спать…
Как раз в эту минуту Кош обернулся. Их взгляды встретились. Жавель не шелохнулся, но Кош вздрогнул и пустился ускоренным шагом по направлению к обсерватории. На бульваре не было ни души, и полицейскому легко было следить за темной фигурой журналиста, быстро скользившей по сухому и совершенно белому тротуару. Это путешествие к неизвестной цели раздражало его. Он начинал чувствовать усталость и холод. Минутами у него появлялось желание броситься на Коша и схватить его за ворот. Но если он не виновен, то какая это будет ошибка! Это будет скандал, потеря места. И он продолжал идти, сжимая кулаки, глотая свою злобу. В конце концов Кош войдет в какой-нибудь дом, и ему опять придется прождать всю эту ночь до утра, стоя на морозе с пустым желудком, замерзшими ногами и онемевшими пальцами. Вдруг он услышал позади себя голос:
– Здорово, Жавель!
Он обернулся и узнал сослуживца по полиции. Самообладание вернулось к нему. Он приложил палец к губам, взял своего товарища под руку и тихо проговорил:
– Тсс! Осторожней…
– У тебя есть дело?
– Да, вон там перед нами, метрах в двадцати.
– Важное?
– Еще бы! В моих руках, кажется… Но я не могу рассказать тебе. Послушай, если ты не очень устал, я тебе предложу дело. Выследи-ка моего человека; тут, может быть, самое первоклассное дело…
– А нельзя узнать?
– Не теперь. Через несколько часов, утром… Я ног под собой не чувствую, да к тому же, кажется, он меня заметил и догадался. Тебя он остерегаться не будет. Идет?
– Идет, – отвечал другой, – если это тебя устраивает. Мне нужно уложить его спать.
– Да, сперва; затем ты не должен отходить от его двери. Завтра утром, часов в десять, дай мне знать, где он провел остаток ночи и куда мне прийти сменить тебя. Я буду ожидать перед домом 16 на улице де Дуэ. Но ради Бога, не отставай от него ни на шаг. Нам никогда, может быть, не представится такой блестящий случай… И ты тоже в потере не будешь, я тебе за это ручаюсь…
– Все это очень хорошо, но все же мне хотелось бы знать…
– Ну, так слушай, – сказал Жавель, чувствуя, что его товарищ колеблется и что нужно играть в открытую, чтобы не испортить всего дела, – я, вероятно, выслеживаю убийцу с бульвара Ланн.
Он ничуть не был уверен в виновности Коша, но понимал, что если он покажет свою неуверенность, тот может отказаться помогать ему. Такая добыча не могла не соблазнить полицейского, но случай этот казался ему таким невероятным, что он еще раз переспросил инспектора:
– Ты вполне уверен?
– Вполне, – ответил Жавель. – Ты теперь понимаешь, с этим делом стоит повозиться.
– Можешь положиться на меня. Я его не выпущу.
– Главное – осторожность. Он парень ловкий и проворный.
– Да и я не дурак.
– Значит, в десять часов пришлешь кого-нибудь в улицу де Дуэ, 16?
– Будь спокоен.
Жавель повернулся и направился к центру Парижа. Он был спокоен. Кош от него не ускользнет, а если он ошибся, никто не узнает про его ночные похождения, кроме его товарища, которому теперь тоже болтать невыгодно.
От самого Люксембурга Кош шел, не поворачивая головы. Он шел все вперед, угадывая инстинктом грозившую ему опасность. Иногда он замедлял ход, чтоб лучше слышать звук преследовавших его шагов. Одну минуту, когда оба полицейские встретились, он думал, что спасен. Если бы близко была какая-нибудь поперечная улица, он пустился бы бежать что есть духу, но вскоре звук шагов донесся еще отчетливее, и он понял, что за ним гонятся уже двое. Он опять переживал тревогу, уже испытанную им однажды, когда он в ночь убийства шел один по опустевшим бульварам. Тот же страх перед чем-то неизвестным, та же зловещая тишина; чем дальше он шел, тем более он спешил и тем медленнее, казалось ему, он подвигался. Он чувствовал взгляды, устремленные на его затылок; угадывал шепот голосов, как будто незаметное дрожание, которое они сообщали воздуху, доходило до него звонкими волнами. Его нервное возбуждение было так сильно, что он сжал в руке револьвер, решив повернуться и выстрелить. Но его удержала от этого безумного поступка необычайная мысль, пришедшая ему на ум: страх никого не найти перед собою и понять, что он под влиянием галлюцинации.
Сумасшествие всегда представлялось ему в виде страшного призрака, и мысль, что ум его может пошатнуться, приводила его в ужас. Между тем он чувствовал, что не в силах больше владеть собой и что ужасный страх парализовал его ум, сковал его волю, мешает ему здраво рассуждать. Вскоре он почувствовал усталость, ту внезапную усталость, от которой подкашиваются ноги, против которой невозможно бороться и которая заставляет забыть все: горе, опасность, угрызения совести. Он шатался, объятый непреодолимой потребностью сна, мучительной, как голод, как жажда. Стиснув зубы, он повторял только:
– Вперед… вперед.
В самом конце авеню д'Орланс, около заставы, он заметил круглый фонарь гостиницы. Он позвонил, подождал, прислонившись к стене, чтоб ему открыли, спросил номер, бросился одетый на постель, не заперев даже дверь на ключ, и погрузился в сон, тяжелый, как смерть.
Через несколько минут полицейский, не имевший ни малейшего желания провести ночь под открытым небом, позвонил, в свою очередь, и самым естественным голосом сказал слуге:
– Дайте мне, пожалуйста, номер рядом с моим приятелем, который только что вошел. Не говорите ему, что я здесь, а как только он проснется, предупредите меня. Я хочу сделать ему сюрприз…
Он осторожно поднялся по лестнице и, когда слуга вышел, приложил ухо к стене. Кош дышал тяжело и ровно. Тогда он растянулся на своей постели и, успокоившись за свою добычу, тоже заснул.
В эту ночь Кошу снилось, что он в тюрьме и что за его сном наблюдает тюремщик: сон был странно близок к действительности. Он уже несколько часов перестал быть свободным и превратился в затравленного зверя, вокруг которого мало-помалу сдвигается непроницаемая цепь загонщиков…
В 8 часов утра Жавель был уже опять на своем посту перед 16 номером улицы Дуэ. Он мог бы прямо подняться к Кошу и поговорить с его прислугой; но он не хотел встречаться с мадам Изабеллой и ждал на тротуаре, пока она выйдет. В Париже дело невиданное, чтоб жена швейцара оставалась более часа в своей комнате, в особенности утром, когда совершается обыкновенно обмен слухами; он был уверен поэтому, что ему скоро удастся пройти незаметно. И в самом деле, через несколько минут она вышла. Жавель моментально шмыгнул в подъезд. Он не знал, на котором этаже жил журналист, но это его нисколько не смущало; он позвонил у первой попавшейся двери и спросил:
– Здесь живет мосье Кош?
– Нет, на четвертом этаже.
– Извините, пожалуйста.
На четвертом ему отворила дверь старуха.
– Барин дома? – спросил он тоном человека, задающего этот вопрос только для видимости и уверенного, что в это время «барин, наверное, дома»…
– Его дома нет. Он улыбнулся.
– Скажите ему, что это я пришел, он, наверное, меня примет. Вы только назовите мою фамилию.
– Но уверяю вас, что его нет дома.
– Я думал… Как это неприятно… Вы не знаете, когда он вернется?
Старуха подняла руки к небу:
– Я больше ничего не знаю. Вот уже четыре дня, как он уехал. Он может вернуться с минуты на минуту, а может и не вернуться.
– Видите ли, – проговорил Жавель, – мне бы очень хотелось повидаться с ним.
– Что ж, если вам так хочется, зайдите. Может, он и вернется.
– Да, я подожду его немного.
Он вошел в кабинет и уселся, спрашивая себя, каким образом ему начать разговор. Но ему не пришлось ломать себе голову. Прислуга сама начала рассказывать, не дожидаясь вопросов с его стороны.
– Вот уже четыре дня, как его нет. Это очень странно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Отлично. Во всяком случае, вы увидите его прислугу.
Он поблагодарил мадам Изабеллу и вышел. У него не оставалось ни малейшего сомнения. Адресат разорванного письма, найденного в комнате убитого, и Онисим Кош были одним и тем же лицом. Теперь возникал вопрос, нужно ли было видеть во внезапном отъезде журналиста в самую ночь убийства нечто более, чем простое совпадение. Это следовало обдумать и рассмотреть подробно, не волнуясь. С этой мыслью Жавель и протелефонировал приставу о результате своей поездки, ограничиваясь ответом на заданный ему вопрос: его послали узнать на улице де Дуэ, 16, дома ли Кош: Коша дома не было. Ему пока нечего было прибавить. Все остальное было его личным достоянием. Его дело суметь воспользоваться им.
Когда Жавель выслеживал кого-нибудь, он обыкновенно ожидал со стороны своего противника не самых умных поступков, а самых глупых и неосторожных. Если Кош виновен, то самой крупной ошибкой с его стороны будет вернуться на свою квартиру. Отсюда вывод, что он, вероятно, совершит эту ошибку. Если человеку предоставлен выбор между двумя образами действия, то большей частью он выбирает худший, в особенности, если он боится полиции. Самая элементарная осторожность не позволяла журналисту возвращаться на улицу де Дуэ, – значит, там и нужно его ожидать. Жавель стал в нескольких шагах от дверей и принялся ждать.
VII
От шести часов вечера до десяти часов утра
…Выйдя из почтовой конторы, Онисим Кош немного овладел собой. В течение трех дней он ничего, ничего не видел, ничего не узнал, кроме тревоги преследуемого человека. Это было уже не репортерство, а литература… В то время, когда ему хотелось все знать, он не знал ничего, и понимал, что для настоящего преступника неизвестность должна была быть мучительна. К тому же подробность, не лишенная значения: он ни разу не менял белья; его смущал его сомнительный воротничок; манжетки его были грязны, ему было не по себе. К тяжелому нравственному состоянию примешивалось и физическое недомогание. Кош решил зайти домой после того, как будет потушен газ, чтоб не быть узнанным швейцаром или его женой. Около полуночи он остановился у своих дверей. Жавель, незаметно приблизившийся, узнал Коша и улыбнулся с торжеством: зверь был пойман. Жавель вернулся на свой пост, не теряя из виду входных дверей. Полицейские, заметив, что он упорно осматривает дом, недовольно спросили его:
– Чего вы там ждете?
Жавель отвечал, не поворачивая головы:
– Полиция, – и показал свою карточку.
Прошло полчаса, Кош не возвращался. Жавель спросил сам себя:
– Неужели у него хватит смелости ночевать дома?.. Конечно, если он не виноват и если его отъезд не имеет никакого отношения к убийству, то здесь нет ничего удивительного. Он вошел вместе с начальником в комнату дома на бульваре Ланн и мог тогда же выронить эти обрывки… И все же, все же…
Его одолевала такая жажда, такая потребность знать, удостовериться, что он даже не чувствовал холода. Прохожих на улице становилось все меньше, и наблюдение от этого делалось более удобным. Жавель ходил взад и вперед, уверенный, что, если журналист выйдет, он не может пропустить его. Около двух часов дверь, наконец, отворилась. Кош постоял минуту неподвижно, потом тихо притворил ее. Жавель заметил, что Кош колеблется, потом журналист сделал шаг, осмотрелся по сторонам и быстрыми шагами направился прямо вперед. Инспектор дал ему отойти несколько метров и пустился вслед за ним. Они дошли таким образом до бульваров, прошли по улице Ришелье, по набережной и перешли Сену.
– Не понимаю, куда он ведет меня, – проворчал Жавель, видя, что он направляется к площади Сен-Мишель. – Но куда бы он ни шел, я не оставлю его, прежде чем уложу его спать.
Кош свернул на бульвар Сен-Мишель и остановился в нерешительности около Люксембурга.
– Что бы это могло значить? – спросил себя Жавель. – Он, наверное, знает этот квартал. А между тем он как будто колеблется, куда идти… – И он прибавил вполголоса: – Ну же, голубчик, пора тебе ложиться спать…
Как раз в эту минуту Кош обернулся. Их взгляды встретились. Жавель не шелохнулся, но Кош вздрогнул и пустился ускоренным шагом по направлению к обсерватории. На бульваре не было ни души, и полицейскому легко было следить за темной фигурой журналиста, быстро скользившей по сухому и совершенно белому тротуару. Это путешествие к неизвестной цели раздражало его. Он начинал чувствовать усталость и холод. Минутами у него появлялось желание броситься на Коша и схватить его за ворот. Но если он не виновен, то какая это будет ошибка! Это будет скандал, потеря места. И он продолжал идти, сжимая кулаки, глотая свою злобу. В конце концов Кош войдет в какой-нибудь дом, и ему опять придется прождать всю эту ночь до утра, стоя на морозе с пустым желудком, замерзшими ногами и онемевшими пальцами. Вдруг он услышал позади себя голос:
– Здорово, Жавель!
Он обернулся и узнал сослуживца по полиции. Самообладание вернулось к нему. Он приложил палец к губам, взял своего товарища под руку и тихо проговорил:
– Тсс! Осторожней…
– У тебя есть дело?
– Да, вон там перед нами, метрах в двадцати.
– Важное?
– Еще бы! В моих руках, кажется… Но я не могу рассказать тебе. Послушай, если ты не очень устал, я тебе предложу дело. Выследи-ка моего человека; тут, может быть, самое первоклассное дело…
– А нельзя узнать?
– Не теперь. Через несколько часов, утром… Я ног под собой не чувствую, да к тому же, кажется, он меня заметил и догадался. Тебя он остерегаться не будет. Идет?
– Идет, – отвечал другой, – если это тебя устраивает. Мне нужно уложить его спать.
– Да, сперва; затем ты не должен отходить от его двери. Завтра утром, часов в десять, дай мне знать, где он провел остаток ночи и куда мне прийти сменить тебя. Я буду ожидать перед домом 16 на улице де Дуэ. Но ради Бога, не отставай от него ни на шаг. Нам никогда, может быть, не представится такой блестящий случай… И ты тоже в потере не будешь, я тебе за это ручаюсь…
– Все это очень хорошо, но все же мне хотелось бы знать…
– Ну, так слушай, – сказал Жавель, чувствуя, что его товарищ колеблется и что нужно играть в открытую, чтобы не испортить всего дела, – я, вероятно, выслеживаю убийцу с бульвара Ланн.
Он ничуть не был уверен в виновности Коша, но понимал, что если он покажет свою неуверенность, тот может отказаться помогать ему. Такая добыча не могла не соблазнить полицейского, но случай этот казался ему таким невероятным, что он еще раз переспросил инспектора:
– Ты вполне уверен?
– Вполне, – ответил Жавель. – Ты теперь понимаешь, с этим делом стоит повозиться.
– Можешь положиться на меня. Я его не выпущу.
– Главное – осторожность. Он парень ловкий и проворный.
– Да и я не дурак.
– Значит, в десять часов пришлешь кого-нибудь в улицу де Дуэ, 16?
– Будь спокоен.
Жавель повернулся и направился к центру Парижа. Он был спокоен. Кош от него не ускользнет, а если он ошибся, никто не узнает про его ночные похождения, кроме его товарища, которому теперь тоже болтать невыгодно.
От самого Люксембурга Кош шел, не поворачивая головы. Он шел все вперед, угадывая инстинктом грозившую ему опасность. Иногда он замедлял ход, чтоб лучше слышать звук преследовавших его шагов. Одну минуту, когда оба полицейские встретились, он думал, что спасен. Если бы близко была какая-нибудь поперечная улица, он пустился бы бежать что есть духу, но вскоре звук шагов донесся еще отчетливее, и он понял, что за ним гонятся уже двое. Он опять переживал тревогу, уже испытанную им однажды, когда он в ночь убийства шел один по опустевшим бульварам. Тот же страх перед чем-то неизвестным, та же зловещая тишина; чем дальше он шел, тем более он спешил и тем медленнее, казалось ему, он подвигался. Он чувствовал взгляды, устремленные на его затылок; угадывал шепот голосов, как будто незаметное дрожание, которое они сообщали воздуху, доходило до него звонкими волнами. Его нервное возбуждение было так сильно, что он сжал в руке револьвер, решив повернуться и выстрелить. Но его удержала от этого безумного поступка необычайная мысль, пришедшая ему на ум: страх никого не найти перед собою и понять, что он под влиянием галлюцинации.
Сумасшествие всегда представлялось ему в виде страшного призрака, и мысль, что ум его может пошатнуться, приводила его в ужас. Между тем он чувствовал, что не в силах больше владеть собой и что ужасный страх парализовал его ум, сковал его волю, мешает ему здраво рассуждать. Вскоре он почувствовал усталость, ту внезапную усталость, от которой подкашиваются ноги, против которой невозможно бороться и которая заставляет забыть все: горе, опасность, угрызения совести. Он шатался, объятый непреодолимой потребностью сна, мучительной, как голод, как жажда. Стиснув зубы, он повторял только:
– Вперед… вперед.
В самом конце авеню д'Орланс, около заставы, он заметил круглый фонарь гостиницы. Он позвонил, подождал, прислонившись к стене, чтоб ему открыли, спросил номер, бросился одетый на постель, не заперев даже дверь на ключ, и погрузился в сон, тяжелый, как смерть.
Через несколько минут полицейский, не имевший ни малейшего желания провести ночь под открытым небом, позвонил, в свою очередь, и самым естественным голосом сказал слуге:
– Дайте мне, пожалуйста, номер рядом с моим приятелем, который только что вошел. Не говорите ему, что я здесь, а как только он проснется, предупредите меня. Я хочу сделать ему сюрприз…
Он осторожно поднялся по лестнице и, когда слуга вышел, приложил ухо к стене. Кош дышал тяжело и ровно. Тогда он растянулся на своей постели и, успокоившись за свою добычу, тоже заснул.
В эту ночь Кошу снилось, что он в тюрьме и что за его сном наблюдает тюремщик: сон был странно близок к действительности. Он уже несколько часов перестал быть свободным и превратился в затравленного зверя, вокруг которого мало-помалу сдвигается непроницаемая цепь загонщиков…
В 8 часов утра Жавель был уже опять на своем посту перед 16 номером улицы Дуэ. Он мог бы прямо подняться к Кошу и поговорить с его прислугой; но он не хотел встречаться с мадам Изабеллой и ждал на тротуаре, пока она выйдет. В Париже дело невиданное, чтоб жена швейцара оставалась более часа в своей комнате, в особенности утром, когда совершается обыкновенно обмен слухами; он был уверен поэтому, что ему скоро удастся пройти незаметно. И в самом деле, через несколько минут она вышла. Жавель моментально шмыгнул в подъезд. Он не знал, на котором этаже жил журналист, но это его нисколько не смущало; он позвонил у первой попавшейся двери и спросил:
– Здесь живет мосье Кош?
– Нет, на четвертом этаже.
– Извините, пожалуйста.
На четвертом ему отворила дверь старуха.
– Барин дома? – спросил он тоном человека, задающего этот вопрос только для видимости и уверенного, что в это время «барин, наверное, дома»…
– Его дома нет. Он улыбнулся.
– Скажите ему, что это я пришел, он, наверное, меня примет. Вы только назовите мою фамилию.
– Но уверяю вас, что его нет дома.
– Я думал… Как это неприятно… Вы не знаете, когда он вернется?
Старуха подняла руки к небу:
– Я больше ничего не знаю. Вот уже четыре дня, как он уехал. Он может вернуться с минуты на минуту, а может и не вернуться.
– Видите ли, – проговорил Жавель, – мне бы очень хотелось повидаться с ним.
– Что ж, если вам так хочется, зайдите. Может, он и вернется.
– Да, я подожду его немного.
Он вошел в кабинет и уселся, спрашивая себя, каким образом ему начать разговор. Но ему не пришлось ломать себе голову. Прислуга сама начала рассказывать, не дожидаясь вопросов с его стороны.
– Вот уже четыре дня, как его нет. Это очень странно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21