А за это время судно не одну сотню миль отмахало… Я не спрашиваю тебя, веришь ты мне или нет. Твое дело. В друзья я к тебе не напрашиваюсь… А о чем вообще речь?
– Ты прожил в этом доме месяц, – напомнил я.
– Ну да! Почти месяц.
– А как собаки тебя сюда пропустили?
– Собаки – это ерунда. Нет такой собаки, которую нельзя было бы приручить… Слушай дальше, если интересно… Как-то на бугор сел вертолет, из него вышла молодая дама, еще несколько мужиков с сумками и чемоданами. Пару часов они тут все разгребали, мусор выносили, оставили дамочку одну и улетели. Мне пришлось переселиться в лес. А неделю назад, когда уже темнеть начало, эту дамочку в одном полотенце отсюда вынесли, и больше она здесь не появлялась. Ее на базу унесли, можешь не сомневаться.
– База? – спросил я. – Что за база?
– Да это я так, по-своему называю. Я этот остров за месяц вдоль и поперек обошел. Процентов на восемьдесят здесь лес и скалы, а на западной стороне равнина, поросшая густым лесом. Там много домов, вертолетный ангар, заборы, сторожевые псы, охрана с автоматами, причал и очень много лысых женщин.
Я кинул на матроса встревоженный взгляд, и он понял, что упоминание о лысых женщинах меня взволновало.
– Да, – кивнул он. – Бритые наголо. Все молодые, приблизительно одного возраста. Одеты, как заключенные, одинаково: в голубые шорты и рубахи. Очень много среди них пузатых.
– В каком смысле – пузатых?
– Беременных!
– Что же это получается? Роддом? – удивился я.
– Не знаю, парень, – как-то странно ответил матрос, пряча глаза. – Может, и роддом. Только нехороший он. Я близко подойти не решился, с вершины горы смотрел. Там, перед колючей проволокой, ровное поле есть. Я служил наемником, когда была война с Перу, и глаз у меня наметан. Там минное поле… Словом, подруга твоя связалась с этими… с акушерами, черт бы их подрал! Боюсь я их.
– А почему ты их боишься? – спросил я и вдруг услышал, что голос мой дрогнул и почти перешел на шепот.
Матрос снова кинул на меня беглый взгляд и голосом, от которого у меня стала застывать кровь в жилах, произнес:
– К причалу почти каждый день подходят катера. Красивые скоростные катера. Без флагов, без названий и портов приписки. Я сначала думал, что если есть беременные женщины, то должны быть и новорожденные дети, и за этими детьми, как и за своими женами, приплывают богатые мужья. Но я ни разу не видел, чтобы на катера заносили детей. Я вообще ни разу не видел на базе детей.
Он помолчал, а затем добавил:
– Когда твоя подруга здесь жила, я незаметно таскал из кухни продукты. Она каждое утро спускалась к океану и ходила по прибою. А я в это время выносил консервы. Понемногу собрал запас. Еще пару дней, и задует юго-восточный пассат. И я отчалю отсюда на своей лодке. Видишь эти простыни? Я сделаю из них парус, и ноги моей не будет на этом проклятом острове!
Он ждал от меня тех слов, которые произнес бы всякий нормальный человек. Он ждал, что я стану просить его взять меня с собой. Но я промолчал, и матрос предложил сам:
– Я могу взять тебя с собой. Продуктов на первое время хватит. А там, даст бог, нас подберет какое-нибудь судно.
Он был уверен, что я, конечно, соглашусь, и потому после моего ответа лицо его вытянулось от удивления.
– Нет, я останусь, – твердо ответил я и, невольно сжав кулак, с треском сломал расческу Анны.
Глава 37
На примусе мы поджарили баночной ветчины с яичницей, за ужином и познакомились. Матроса звали Хосе, было ему тридцать лет, и мечтал он купить яхту. Когда за окнами «маяка» стемнело, я пошел наверх, предпочитая спать в кровати, где спала Анна.
– Не советую, – покачал головой Хосе. – Я обычно сплю внизу. Оттуда легче унести ноги в случае опасности.
Я пожелал невольному отшельнику спокойной ночи и поднялся в спальню.
– Эй! – донеслось снизу. – Надеюсь, ты не станешь зажигать свечи?
Я хорошо понимал его. Матрос прожил на острове больше месяца, он видел и знал намного больше меня, и у него, само собой, были все основания опасаться за свою жизнь. В его глазах я выглядел легкомысленным и самоуверенным драчуном, каким мне сначала казался Дик, и Хосе считал необходимым давать мне советы и предостерегать от возможных неприятностей.
Я успокоил его, пообещав, что не только не буду зажигать свечей, но также не посмею храпеть и выходить из спальни по малой нужде.
Вскоре стихли шаги матроса и его кашель. Я неподвижно лежал поверх покрывала, глядя на конусообразный потолок, на который оконные рамы от восходящей луны отбрасывали тень, похожую на гигантскую паутину. Я представлял, как всего несколько ночей назад здесь, под этой тенью, в полном одиночестве, лежала Анна, так же смотрела в потолок и прислушивалась к мерному шуму волн, накатывающих на берег. О чем она думала тогда? Вспоминала ли меня? Отводила ли она мне какую-либо роль в своих ошеломляющих замыслах?
Я повернулся на живот, утопая лицом в подушке. Горьковатый запах духов Анны вызвал в душе такие яркие воспоминания, что у меня мучительно заныло под сердцем. Казалось, что Анна сейчас где-то совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, и в то же время – бесконечно далеко от меня, и расстояние это непреодолимо. Я не хотел обманывать себя, и интуиция говорила, что в жизни Анны произошло нечто такое, что в мгновение изменило ее, удалило на бесконечность и вычеркнуло меня из ее сердца. Это рано или поздно должно было случиться. Я не ценил Анну так, как она того заслуживала, я привык, что она всегда была рядом со мной и будет довольствоваться нашими неопределенными отношениями полусемьи, полудрузей и полулюбовников.
Я протянул руку к тумбочке, коснулся панели магнитолы и нажал на кнопку воспроизведения. Динамики тихо зашипели. Музыка, которую слушала Анна, не зазвучала. Кассета оказалась чистой, во всяком случае, после того места, на котором лента была остановлена.
Я отмотал немного назад и снова включил воспроизведение. И тотчас комната наполнилась голосом Анны: «…удастся увидеть какие-либо признаки подготовки к загрузке товара: рабочие могут переносить тюки, возить на тележках баулы, словом, во всякой муравьиной возне можно заметить что-нибудь полезное. Это будет очень удачный момент, тем более что Гонсалес в это время будет находиться в море, на одном из катеров…»
Очень кстати! Это было что-то вроде звукового дневника или письма, адресованного, может быть, нам с Владом.
Я сел в постели, бережно взял магнитолу в руки, поставил ее на колени и перемотал кассету в начало. Записано было немного, и я понадеялся, что энергии в батарейках хватит на то, чтобы можно было прослушать всю запись.
Громкость я убавил до такой степени, чтобы за пределы спальни звук не проникал, и слушал голос Анны, лежа головой на динамике, как на подушке.
«Столько событий, я так взволнована, а до выхода на связь с комиссаром еще целых два дня! Я просто умираю от желания поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями от пережитого. Сторожевые псы плохие слушатели, они нетерпеливы, часто перебивают своим лаем и норовят лизнуть в лицо. Хорошо, что я нашла в доме магнитолу. Она молча мотает на свой ус все, что я ей говорю, и у меня есть надежда, что кассету удастся передать на материк с каким-нибудь рыболовецким судном, которые проходят мимо острова довольно часто.
Чутье не подвело Влада – остров прекрасен. Может быть, мое сравнение будет не совсем удачное, но с вертолета он напоминает круглый белый хлеб, который испекли на наклонном противне, и оттого масса теста переместилась к одному краю (восточному), образовав там неприступные скалы с глубокими промоинами и утесами. Противоположная, западная, сторона представляет собой невысокое, ровное, как стол, плато, имеющее форму серпа. Там я разглядела постройки, спрятанные под сенью деревьев. Южный и северный берега острова идеально подходят для воплощения идеи Влада: белый песочек, мелководье, лохматые пальмы и пологий подъем, где природа постаралась и создала террасы, словно специально предназначенные для дорог и капитального строительства.
Я думала, что Гонсалес сразу же представит меня Августино, но ошиблась. Вертолет приземлился где-то на юго-востоке, на маленькой площадке, поросшей выжженной травой. Неподалеку возвышалось белое цилиндрическое здание, построенное в стиле маяка. Вокруг него когда-то был прекрасный сад, к которому как минимум год не прикладывались руки садовника. И этот умирающий сад оказался самым тяжелым зрелищем первого дня.
Гонсалес со своей неизменной улыбочкой смотрел, как я хватаюсь за голову и ищу садовые инструменты. Не располагая временем наблюдать за моими поисками, он пригласил меня в дом.
Внутри дом производил не менее унылое впечатление, чем сад, хотя было заметно, что к моему приезду здесь мало-мальски пытались навести порядок. Полусумрачная гостиная, свет в которую проникал из двух крохотных окошек, напоминающих крепостные бойницы, была заставлена антикварной мебелью эпохи английского колонизаторства в Индии. Но не это омрачило мое настроение. Гонсалес, наблюдая за тем, какую реакцию произведут на меня его слова, пояснил, что в этом доме Августино прожил практически в одиночку свой самый трудный год жизни – когда погибла дочь Валери.
Я не нашла в себе мужества даже прикоснуться к этим ампирным креслам и диванам, от которых, казалось, веет могильным холодом, и быстро поднялась на второй этаж. Это был хозяйственный этаж, частично занятый кухней, душевой (в связи с отсутствием электричества подачи воды не было, и я пользовалась родником в саду) и кладовыми с ржавыми холодильниками и кухонным оборудованием.
Зато от спальни, которая находилась на последнем этаже, я была в восторге. Это трудно описать словами. Стеклянные стены по окружности, через которые можно любоваться удивительным видом на южный берег и поросшую густым лесом главную вершину острова, зеркальный конусообразный потолок, большая кровать (о такой я даже не могла мечтать!) – словом, райское ложе, его надо видеть.
Гонсалес пообещал, что здесь я буду в полной безопасности, как, собственно, в любой точке острова, так как его территория постоянно патрулируется моторными лодками и вертолетом. Двух одичавших черных псов, невероятно похожих друг на друга, которые охраняли особняк, он посоветовал мне покормить и приручить. Затем попросил все мои документы, касающиеся собственности на остров, сунул их в папку и пообещал, что сегодня же обсудит наше дальнейшее сотрудничество с Августино.
Когда мы распрощались, он вспомнил (вернее, сделал вид, что вспомнил) о необходимости дать мне один важный совет. «Ты можешь ходить по острову там, где тебе вздумается. Но не приведи господь зайти тебе на западную часть. Поля, которые ограничивают эту часть от остальной территории, заминированы». На мой вопрос, от кого так серьезно защищается Августино, Гонсалес ничего не ответил.
Несмотря на острое чувство одиночества и неприятное, почти мистическое ощущение присутствия в доме духа Августино, я заснула сразу, как сгустились сумерки, но проснулась глубокой ночью от громкого лая псов. Выглянув в окно, я увидела, что мои охранники черными тенями несутся по саду в сторону главных ворот, но бежали они, виляя хвостами, и лаяли, поскуливая, словно чуяли приближение хозяина. Они растаяли в темноте, и снова наступила тишина, если не считать убаюкивающего шума прибоя.
Я снова легла, но долго не могла уснуть, думая о предупреждении Гонсалеса. Минное поле на необитаемом острове – это было что-то странное. Если таким образом Августино охранял свои склады с наркотиками, то почему он оставил «голой» береговую линию? По логике, прикрывать склады следовало бы со стороны моря, а не со стороны леса.
Я проснулась рано. Нервы были натянуты, словно у солдата перед боем, даже во сне мысли не оставили меня, и было такое ощущение, словно я всю ночь при свете луны разгадывала кроссворды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65