я ничего о нем не знаю.
— Он расплачивался с вашим мужем после рабочего дня?
— Да. Муж два дня подряд уезжал куда-то к семи утра, а возвращался около десяти вечера. Я еще предупреждала, смотри, мол, не опоздай к своему благодетелю, а то он найдет себе другого водителя. Сегодня он тоже поехал к семи.
— Много бензина потратил за эти три дня?
— Муж обычно собирает и хранит в бардачке квитанции с бензоколонок. Следователь просмотрел их и сказал, что последний раз муж заправлялся четыре дня назад.
— Выходит, в эти дни он на большие расстояния не ездил?
— Выходит, что так…
— Никаких подозрительных предметов в карманах вашего мужа не нашли? — потеряв бдительность, спросил я, и с опозданием прикусил себе язык.
Женщина сразу обратила внимание на то, что вопрос нелепый. Она скрестила руки на груди, откинулась на спинку дивана и, не сводя с меня глаз, произнесла:
— Странно, что вы, работник милиции, меня об этом спрашиваете. Это я вас об этом должна была спросить. Это ведь вы вместе со своими коллегами обыскивали карманы Лени! Или я ошибаюсь?
— Видите ли, — начал я выкручиваться, — меня только что подключили к оперативной группе.
— Нет, ничего не нашли, — ответила женщина, кидая на меня пытливые взгляды, и я заметил в них хорошо спрятанное недоверие. — А его права, и записная книжка, и паспорт были так залиты кровью, что уже не все там разберешь… Господи, сколько крови! Я чуть в обморок не упала, когда мне машину показали. Это не машина, а какой-то цех по свежеванию…
И тут я заметил, что женщина смотрит вниз, на мои ноги, и лицо ее быстро меняется, глаза расширяются, губы размыкаются, словно ей хотелось крикнуть. Я невольно кинул взгляд на свои кроссовки.
— А в чем это они у вас выпачканы? — тихо произнесла она.
И тут к своему ужасу я увидел отчетливые бурые пятна крови на кайме подошв.
— Сам не знаю, — пробормотал я и убрал ноги под стул. — Может, кирпичная пыль? Я вчера на стройке рабочих опрашивал.
— Ну да, — произнесла женщина. Губы ее были напряжены. — Очень похоже на кирпичную пыль. Просто поразительное сходство…
Я встал, чувствуя, как начинает полыхать мое лицо.
— Больше не буду вас мучить своими вопросами, —пробормотал я, пятясь к выходу. Мною овладело жуткое желание снять с себя кроссовки и вышвырнуть их из квартиры.
— Я вас не провожаю, — произнесла женщина и прикрыла глаза.
Я быстро вышел из квартиры, закрыл за собой дверь, спустился вниз и там, у окна, внимательно осмотрел подошвы кроссовок. Проклятье! Это, конечно, кровь. И вдова это поняла сразу. Теперь мне остается только гадать, что она обо мне подумала и как скоро позвонит в милицию. Выходит, это я вчера выпачкался и до сих пор не обратил внимания. Позор мне! Такое головотяпство!
Я вышел на улицу, пересек проезжую часть и по ступенькам спустился в сквер Руданского. Газоны были влажными, всю ночь работали поливальные системы. Я пошел по траве, подошвы кроссовок со свистом скользили по ней. У неработающего фонтана, бордюр которого служил бомжам и нарами, и столом, я остановился и еще раз осмотрел подошвы. Вроде чисто. Но дотошная экспертиза может найти мельчайшие частички засохшей крови.
— Какой размер нужен? — спросил меня торговец обуви. — Сорок второй? Но носим сорок третий? Тогда возьми этот сорок первый, как раз будет.
Как ни странно, торговец совершенно точно определил размер моей ноги. Я примерил предложенные им кроссовки — почти такие же, как и мои, только с серыми вставками — и ноги почувствовали комфорт. Старые я положил в пакет и по пути на пункт приема платежей отправил их в мусорный бак.
Я зашел в офис, где принимали оплату за мобильные телефоны. На двери воззвание: «Закрывайте дверь, в зале работает кондиционер!» Судя по невыносимой духоте и жаре, в зале работал не кондиционер, а нагреватель для финской сауны. Я встал у бронированного стекла, за которым сидела оператор. Выдвинулся лоток для денег, словно загребущая ладонь попрошайки.
— Говорите номер, — сказала женщина через динамик.
Я по памяти назвал номер, который набрала на моем мобильнике девушка в красной юбке и который, по моему недавнему заблуждению, принадлежал убитому водителю «девятки» Вергелису. Оператор защелкала по клавиатуре компьютера, глянула на экран и уточнила:
— Зинчук Олег Иванович?
— Ага, — кивнул я.
Оператору что-то не понравилось, она нахмурила выщипанные донельзя ниточные брови, еще несколько раз щелкнула по клавиатуре и сказала:
— Ваш телефон временно заблокирован. Обратитесь в отдел финансового контроля.
Я сразу забыл про оператора, про финансовый контроль и вышел на улицу. Наконец-то туман немного развеялся и прояснились робкие контуры Истины. Я заполучил ФИО преступника, щедрого клиента Вергелиса, который два дня катался в его машине по городу, а на третий день влепил бедному водителю пулю в затылок. Этот человек, Зинчук, следил за агентством, требовал от Ирины номер моего телефона, подослал ко мне пуделя, а позже звонил мне, выдвигая свои требования. В тот момент, когда я перегородил «девятке» путь, Зинчук, испугавшись, что сейчас будет разоблачен, убил водителя и незаметно выбрался из машины. По злому умыслу или случайно, но тем самым он решил две задачи: убрал свидетеля и кинул на меня тень.
Вынув из чехла мобильник, я сжал его в ладони, словно гранату, которую собирался метнуть. История с наглецом, который пытался меня запугать, не закончилась. Она продолжается и уже оставила первые кровавые следы. Я включил телефон. Он быстро загрузился и пискнул, известив о приходе электронного письма. Латинскими буквами, но по-русски на дисплее было написано: «Ту zrja pytaeshsja sprjatat'sja ot menja. Ne delai sebe huzhe!» и второе сообщение: «Posmotri pochtu па Internete!» Вот же подонок! Он продолжает запугивать меня! Я остановился и прикусил кончик антенны. Оба сообщения были отправлены сегодня утром. Наверняка убийца пытался позвонить мне, но мой телефон был отключен.
Что самое скверное в этой истории — — негодяй Зинчук может расправиться с Ириной, как с легкостью поступил с водителем. Я немедленно позвонил ей домой и прослушал ровно десять длинных гудков. Ее нет дома или же не поднимает трубку. Вот же упрямая у меня сотрудница! Я позвонил Никулину.
— Опять с соседями пьянствуешь? — строго спросил я. — Да брось ты! — охрипшим голосом ответил Никулин. — Все расползлись. Боятся заразиться вирусом. Моя квартира напоминает им секретную биологическую лабораторию по созданию смертельных штаммов.
— Ты где слов таких нахватался? — усмехнулся я. Каждое мгновение бездействия угнетало меня, как и пустой разговор с больным сотрудником, но я не хотел демонстрировать Никулину своей озабоченности. Нечего пока поднимать панику, вызывать на себя шквал упреков и незаслуженных обвинений: «Ты чудовище! Ты же угробил девчонку!»
— Просьба к тебе, — нейтральным голосом произнес я. — Позвони Ирине, попроси ее срочно связаться со мной.
— А почему ты сам ей не позвонишь?
— Она определяет мой номер и не снимает трубку.
— А я, значит, должен исполнить роль троянского коня?
— Не самая ведь тяжелая роль, верно? И не часто я обращаюсь к тебе с просьбами.
— Никак не пойму, что между вами происходит? — проворчал Никулин, но я понял: он сделает, что я попросил.
7
Я должен был убедиться, что Ирина в безопасности. Надо попытаться вразумить ее, объяснить, что к угрозам человека, застрелившего водителя, надо относиться серьезно.
Я пил кофе в прибрежном кафе и не замечал его ужасного вкуса.
— Не отвечает Ирина, — сказал Никулин, когда я допил кофе. — Не отвечает ни по домашнему телефону, ни по мобильному. Это плохо. Очень плохо.
— Мобильный отключен или не отвечает? — уточнил я.
— Не отвечает.
Я кинул на стойку какую-то купюру и выбежал на улицу. Попытался призвать себя к спокойствию, но ничего не получилось. Какое, к черту, спокойствие! Быстрым шагом, чтобы не слишком привлекать к себе внимание, дошел до машины. К Ирине домой, как можно быстрее! Ее дом на улице Халтурина, рядом со сквером. С ее балкона, если чуть сдвинуть в сторону, как жалюзи, разросшийся виноград, видна полоска моря и корабли, похожие на расставленные по игровому полю фишки. В прошлом году, Восьмого Марта, мы с Никулиным приволокли к ней мангал, поставили его на балконе и стали жарить шашлыки. Пили «Киндзмараули», танцевали с Ириной по очереди…
Я звонил и стучался в дверь ее квартиры. Потом стал звать ее, прикоснувшись губами к замочной скважине. Эхо металось по этажам. Открылась дверь напротив. На пороге появился худой парень в кухонном фартуке, одетом на голый торс. Руки у него крупные, угловатые, красные. Вместе с ним на лестничную площадку выплыл тяжелый запах жилья, насыщенный букет стирки, детских несвежих ползунков, подгоревшей молочной каши и еще какого-то варева — порошкового супа, что ли?
— Иришка, что ли, нужна? — спросил он, вытирая руки липкой от жира тряпкой.
Никогда не привыкну, что у Ирины есть своя личная жизнь, свои соседи, друзья, которых я никогда не видел и возможности существования которых даже не предполагал. Мне не только странно было слышать слово «Иришка» из уст незнакомого мне человека. Мне показалось кощунственным, до наглости фамильярным, что этот пропахший вареными помоями и пеленками типчик смеет называть так девушку, которая стоит на недосягаемой для него высоте. Какая она ему Иришка? Ирина Юрьевна в лучшем случае! А еще лучше — госпожа Гусарова.
— Где она может быть? — спросил я.
Соседу было приятно оттого, что сейчас его слова будут внимательно выслушаны, что они имеют большое значение для меня. Счастье для дурака —обладать информацией, которой ни у кого нет. Смакуя мгновение, он начал тянуть время, нарочито почесываться, морщить узкий лоб.
— Так, — сказал он и посмотрел на потолок. — Где может быть Иришка? Будем рассуждать логически…
Пока он загибал пальцы и мычал, строя догадки про магазин или работу, работу или магазин, я еще несколько раз ударил по двери кулаком — уже в полную силу, вкладывая в удары раздражение.
— Вашей балконы рядом? — оборвал я его глубокомысленный вывод о том, что, скорее всего, Иришка на работе.
— Чьи балконы?
Он был не в состоянии так быстро менять темы, и я, оттолкнув его в сторону, зашел в дурно пахнущую квартиру. Заглянул на кухню, где на веревках сохли какие-то тряпки, а на залитой бурой жижей плите испускал зловонный пар облупленный бак; забрел в комнату, не менее омерзительную, прошелся по разбросанным по полу трусам, носкам, лифчикам, газетам, соскам и погремушкам к балконной двери и распахнул ее.
— Помочь чем-нибудь? — участливо спросил меня хозяин.
Я встал ногами на перила, перебрался через перемычку и оказался на балконе Ирины. Чтобы сойти на него, пришлось оторвать несколько лоз. И вот я в совершенно другом мире! Чисто. Под ногами коврик из вьетнамской соломки. У перегородки — кресло. Рядом с ним столик из дубовой столешницы с кручеными можжевеловыми ножками. Ирина любит красивое. У нее замечательный вкус. В мебели, еде, литературе, машинах, одежде, макияже она знает толк, знает меру, и этой изысканной избирательностью выделяется среди толпы… Вот только одна штучка портила вид балкона — местами поржавевший мангал. Тот самый, который приволокли на Восьмое Марта мы с Никулиным. Могла бы выбросить или подарить соседу. Нет, оставила, хотя прошло уже больше года. Тихая память о шумном празднике.
Через форточку я открыл запор балконной двери и зашел в комнату. Гнездышко одинокой, романтической женщины. Вещей мало, но каждая из них — красива. И ворсистый овальный ковер с греческим рисунком, и деревянные резные стулья из темно-красного дерева, и африканские маски на стенах, и керамические сосуды-портреты моче, и картины: море, скалы, сосны и чайки. Я зашел в спальню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Он расплачивался с вашим мужем после рабочего дня?
— Да. Муж два дня подряд уезжал куда-то к семи утра, а возвращался около десяти вечера. Я еще предупреждала, смотри, мол, не опоздай к своему благодетелю, а то он найдет себе другого водителя. Сегодня он тоже поехал к семи.
— Много бензина потратил за эти три дня?
— Муж обычно собирает и хранит в бардачке квитанции с бензоколонок. Следователь просмотрел их и сказал, что последний раз муж заправлялся четыре дня назад.
— Выходит, в эти дни он на большие расстояния не ездил?
— Выходит, что так…
— Никаких подозрительных предметов в карманах вашего мужа не нашли? — потеряв бдительность, спросил я, и с опозданием прикусил себе язык.
Женщина сразу обратила внимание на то, что вопрос нелепый. Она скрестила руки на груди, откинулась на спинку дивана и, не сводя с меня глаз, произнесла:
— Странно, что вы, работник милиции, меня об этом спрашиваете. Это я вас об этом должна была спросить. Это ведь вы вместе со своими коллегами обыскивали карманы Лени! Или я ошибаюсь?
— Видите ли, — начал я выкручиваться, — меня только что подключили к оперативной группе.
— Нет, ничего не нашли, — ответила женщина, кидая на меня пытливые взгляды, и я заметил в них хорошо спрятанное недоверие. — А его права, и записная книжка, и паспорт были так залиты кровью, что уже не все там разберешь… Господи, сколько крови! Я чуть в обморок не упала, когда мне машину показали. Это не машина, а какой-то цех по свежеванию…
И тут я заметил, что женщина смотрит вниз, на мои ноги, и лицо ее быстро меняется, глаза расширяются, губы размыкаются, словно ей хотелось крикнуть. Я невольно кинул взгляд на свои кроссовки.
— А в чем это они у вас выпачканы? — тихо произнесла она.
И тут к своему ужасу я увидел отчетливые бурые пятна крови на кайме подошв.
— Сам не знаю, — пробормотал я и убрал ноги под стул. — Может, кирпичная пыль? Я вчера на стройке рабочих опрашивал.
— Ну да, — произнесла женщина. Губы ее были напряжены. — Очень похоже на кирпичную пыль. Просто поразительное сходство…
Я встал, чувствуя, как начинает полыхать мое лицо.
— Больше не буду вас мучить своими вопросами, —пробормотал я, пятясь к выходу. Мною овладело жуткое желание снять с себя кроссовки и вышвырнуть их из квартиры.
— Я вас не провожаю, — произнесла женщина и прикрыла глаза.
Я быстро вышел из квартиры, закрыл за собой дверь, спустился вниз и там, у окна, внимательно осмотрел подошвы кроссовок. Проклятье! Это, конечно, кровь. И вдова это поняла сразу. Теперь мне остается только гадать, что она обо мне подумала и как скоро позвонит в милицию. Выходит, это я вчера выпачкался и до сих пор не обратил внимания. Позор мне! Такое головотяпство!
Я вышел на улицу, пересек проезжую часть и по ступенькам спустился в сквер Руданского. Газоны были влажными, всю ночь работали поливальные системы. Я пошел по траве, подошвы кроссовок со свистом скользили по ней. У неработающего фонтана, бордюр которого служил бомжам и нарами, и столом, я остановился и еще раз осмотрел подошвы. Вроде чисто. Но дотошная экспертиза может найти мельчайшие частички засохшей крови.
— Какой размер нужен? — спросил меня торговец обуви. — Сорок второй? Но носим сорок третий? Тогда возьми этот сорок первый, как раз будет.
Как ни странно, торговец совершенно точно определил размер моей ноги. Я примерил предложенные им кроссовки — почти такие же, как и мои, только с серыми вставками — и ноги почувствовали комфорт. Старые я положил в пакет и по пути на пункт приема платежей отправил их в мусорный бак.
Я зашел в офис, где принимали оплату за мобильные телефоны. На двери воззвание: «Закрывайте дверь, в зале работает кондиционер!» Судя по невыносимой духоте и жаре, в зале работал не кондиционер, а нагреватель для финской сауны. Я встал у бронированного стекла, за которым сидела оператор. Выдвинулся лоток для денег, словно загребущая ладонь попрошайки.
— Говорите номер, — сказала женщина через динамик.
Я по памяти назвал номер, который набрала на моем мобильнике девушка в красной юбке и который, по моему недавнему заблуждению, принадлежал убитому водителю «девятки» Вергелису. Оператор защелкала по клавиатуре компьютера, глянула на экран и уточнила:
— Зинчук Олег Иванович?
— Ага, — кивнул я.
Оператору что-то не понравилось, она нахмурила выщипанные донельзя ниточные брови, еще несколько раз щелкнула по клавиатуре и сказала:
— Ваш телефон временно заблокирован. Обратитесь в отдел финансового контроля.
Я сразу забыл про оператора, про финансовый контроль и вышел на улицу. Наконец-то туман немного развеялся и прояснились робкие контуры Истины. Я заполучил ФИО преступника, щедрого клиента Вергелиса, который два дня катался в его машине по городу, а на третий день влепил бедному водителю пулю в затылок. Этот человек, Зинчук, следил за агентством, требовал от Ирины номер моего телефона, подослал ко мне пуделя, а позже звонил мне, выдвигая свои требования. В тот момент, когда я перегородил «девятке» путь, Зинчук, испугавшись, что сейчас будет разоблачен, убил водителя и незаметно выбрался из машины. По злому умыслу или случайно, но тем самым он решил две задачи: убрал свидетеля и кинул на меня тень.
Вынув из чехла мобильник, я сжал его в ладони, словно гранату, которую собирался метнуть. История с наглецом, который пытался меня запугать, не закончилась. Она продолжается и уже оставила первые кровавые следы. Я включил телефон. Он быстро загрузился и пискнул, известив о приходе электронного письма. Латинскими буквами, но по-русски на дисплее было написано: «Ту zrja pytaeshsja sprjatat'sja ot menja. Ne delai sebe huzhe!» и второе сообщение: «Posmotri pochtu па Internete!» Вот же подонок! Он продолжает запугивать меня! Я остановился и прикусил кончик антенны. Оба сообщения были отправлены сегодня утром. Наверняка убийца пытался позвонить мне, но мой телефон был отключен.
Что самое скверное в этой истории — — негодяй Зинчук может расправиться с Ириной, как с легкостью поступил с водителем. Я немедленно позвонил ей домой и прослушал ровно десять длинных гудков. Ее нет дома или же не поднимает трубку. Вот же упрямая у меня сотрудница! Я позвонил Никулину.
— Опять с соседями пьянствуешь? — строго спросил я. — Да брось ты! — охрипшим голосом ответил Никулин. — Все расползлись. Боятся заразиться вирусом. Моя квартира напоминает им секретную биологическую лабораторию по созданию смертельных штаммов.
— Ты где слов таких нахватался? — усмехнулся я. Каждое мгновение бездействия угнетало меня, как и пустой разговор с больным сотрудником, но я не хотел демонстрировать Никулину своей озабоченности. Нечего пока поднимать панику, вызывать на себя шквал упреков и незаслуженных обвинений: «Ты чудовище! Ты же угробил девчонку!»
— Просьба к тебе, — нейтральным голосом произнес я. — Позвони Ирине, попроси ее срочно связаться со мной.
— А почему ты сам ей не позвонишь?
— Она определяет мой номер и не снимает трубку.
— А я, значит, должен исполнить роль троянского коня?
— Не самая ведь тяжелая роль, верно? И не часто я обращаюсь к тебе с просьбами.
— Никак не пойму, что между вами происходит? — проворчал Никулин, но я понял: он сделает, что я попросил.
7
Я должен был убедиться, что Ирина в безопасности. Надо попытаться вразумить ее, объяснить, что к угрозам человека, застрелившего водителя, надо относиться серьезно.
Я пил кофе в прибрежном кафе и не замечал его ужасного вкуса.
— Не отвечает Ирина, — сказал Никулин, когда я допил кофе. — Не отвечает ни по домашнему телефону, ни по мобильному. Это плохо. Очень плохо.
— Мобильный отключен или не отвечает? — уточнил я.
— Не отвечает.
Я кинул на стойку какую-то купюру и выбежал на улицу. Попытался призвать себя к спокойствию, но ничего не получилось. Какое, к черту, спокойствие! Быстрым шагом, чтобы не слишком привлекать к себе внимание, дошел до машины. К Ирине домой, как можно быстрее! Ее дом на улице Халтурина, рядом со сквером. С ее балкона, если чуть сдвинуть в сторону, как жалюзи, разросшийся виноград, видна полоска моря и корабли, похожие на расставленные по игровому полю фишки. В прошлом году, Восьмого Марта, мы с Никулиным приволокли к ней мангал, поставили его на балконе и стали жарить шашлыки. Пили «Киндзмараули», танцевали с Ириной по очереди…
Я звонил и стучался в дверь ее квартиры. Потом стал звать ее, прикоснувшись губами к замочной скважине. Эхо металось по этажам. Открылась дверь напротив. На пороге появился худой парень в кухонном фартуке, одетом на голый торс. Руки у него крупные, угловатые, красные. Вместе с ним на лестничную площадку выплыл тяжелый запах жилья, насыщенный букет стирки, детских несвежих ползунков, подгоревшей молочной каши и еще какого-то варева — порошкового супа, что ли?
— Иришка, что ли, нужна? — спросил он, вытирая руки липкой от жира тряпкой.
Никогда не привыкну, что у Ирины есть своя личная жизнь, свои соседи, друзья, которых я никогда не видел и возможности существования которых даже не предполагал. Мне не только странно было слышать слово «Иришка» из уст незнакомого мне человека. Мне показалось кощунственным, до наглости фамильярным, что этот пропахший вареными помоями и пеленками типчик смеет называть так девушку, которая стоит на недосягаемой для него высоте. Какая она ему Иришка? Ирина Юрьевна в лучшем случае! А еще лучше — госпожа Гусарова.
— Где она может быть? — спросил я.
Соседу было приятно оттого, что сейчас его слова будут внимательно выслушаны, что они имеют большое значение для меня. Счастье для дурака —обладать информацией, которой ни у кого нет. Смакуя мгновение, он начал тянуть время, нарочито почесываться, морщить узкий лоб.
— Так, — сказал он и посмотрел на потолок. — Где может быть Иришка? Будем рассуждать логически…
Пока он загибал пальцы и мычал, строя догадки про магазин или работу, работу или магазин, я еще несколько раз ударил по двери кулаком — уже в полную силу, вкладывая в удары раздражение.
— Вашей балконы рядом? — оборвал я его глубокомысленный вывод о том, что, скорее всего, Иришка на работе.
— Чьи балконы?
Он был не в состоянии так быстро менять темы, и я, оттолкнув его в сторону, зашел в дурно пахнущую квартиру. Заглянул на кухню, где на веревках сохли какие-то тряпки, а на залитой бурой жижей плите испускал зловонный пар облупленный бак; забрел в комнату, не менее омерзительную, прошелся по разбросанным по полу трусам, носкам, лифчикам, газетам, соскам и погремушкам к балконной двери и распахнул ее.
— Помочь чем-нибудь? — участливо спросил меня хозяин.
Я встал ногами на перила, перебрался через перемычку и оказался на балконе Ирины. Чтобы сойти на него, пришлось оторвать несколько лоз. И вот я в совершенно другом мире! Чисто. Под ногами коврик из вьетнамской соломки. У перегородки — кресло. Рядом с ним столик из дубовой столешницы с кручеными можжевеловыми ножками. Ирина любит красивое. У нее замечательный вкус. В мебели, еде, литературе, машинах, одежде, макияже она знает толк, знает меру, и этой изысканной избирательностью выделяется среди толпы… Вот только одна штучка портила вид балкона — местами поржавевший мангал. Тот самый, который приволокли на Восьмое Марта мы с Никулиным. Могла бы выбросить или подарить соседу. Нет, оставила, хотя прошло уже больше года. Тихая память о шумном празднике.
Через форточку я открыл запор балконной двери и зашел в комнату. Гнездышко одинокой, романтической женщины. Вещей мало, но каждая из них — красива. И ворсистый овальный ковер с греческим рисунком, и деревянные резные стулья из темно-красного дерева, и африканские маски на стенах, и керамические сосуды-портреты моче, и картины: море, скалы, сосны и чайки. Я зашел в спальню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41