Его просветленные глаза излучали добро и кротость. Мне казалось, что он непременно должен сказать словами из анекдота: «Это я только кажусь злым и сердитым, а на самом деле я белый и пушистый». Бэл, не дожидаясь, когда Мэд приготовит кофе, отправился топтать тропу по перемычке, соединяющей предвершинный взлет Донгузоруна и пирамиду Когутая, увенчанную каменным козырьком, словно кепкой.
Я сидел на камне, греясь в солнечных лучах, и смотрел на комки облаков, налипшие к краям кулуаров и ущелий. Солнечный свет топил их, как снег; прямо на глазах облака таяли, редели, и вскоре сквозь них можно было различить мохнатые островки леса, тонкую нить шоссейной дороги и россыпь серых домиков. Гельмут, раздевшись до пояса, натирал себя снегом. На фоне ледников, облаков и дымчатой глубины ущелья он напоминал героя рекламы, пропагандирующей здоровый образ жизни.
– Как вы думаешь, Стас, – говорил он, кряхтя и охая. – Когда я был молодой, я был очень здоровый мужчина?
Гельмут напрашивался на комплимент. Его впалая грудь, поросшая редкими седыми волосками, покрылась розовыми пятнами. Руки казались непропорционально длинными. Над поясным ремнем выпирал дряблый животик. Для своих лет Гельмут выглядел неплохо, но я не мог сказать, что немец пышет здоровьем.
– Наверное, вы запросто купались в проруби, – помог я Гельмуту «удивить» меня.
– В проруби? – усмехнулся он, принимая из рук Мэд полотенце. Тщательно вытерся, надел плотную байковую майку, поверх нее – свитер. – Ихь воле видерхоле… Я должен вас разучивать…
– Разочаровать, – поправил я.
– Я был тонкий, слабый солдат, – с удовольствием признался Гельмут. – Когда мы шли на три тысячи, я не мог нести винтовку. Падал, падал, кушал снег. Лойтнант кричал, фельдфебель кричал… Я много болел. Пневмония, ангина, тонзиллит.
– С трудом верится.
– Но это есть правда. – Гельмут застегнул куртку и пригубил пластиковую чашку с кофе, которую ему подала Мэд. – Все говорят: плохо, что молодость убежала. Я говорю: хорошо. Молодость – это есть болезнь. Когда человек молодой, он делает ошибки. Много ошибок. Потом он их исправляет. Всю жизнь, которая осталась, он лечит раны.
– А вы уже залечили свои раны?
Гельмут не сразу ответил, глядя в чашечку и причмокивая губами.
– Трудный вопрос.
Мэд подлила мне кофе. Она приготовила его в полуторалитровой алюминиевой кастрюле и не рассчитала – получилось слишком много, если учесть, что Бэл и Глушков в утренней трапезе участия не принимали. Тенгиз, как и я, не отказался от добавки и, прихлебывая из чашки, с аппетитом уминал бутерброд с паштетом.
Через полчаса, когда мы свернули и упаковали палатку в чехол, вернулся Бэл. Кажется, он был не очень доволен результатами разведки маршрута.
– Здесь, – сказал он мне, водя по карте пальцем, – ледовая стена. Пройти очень трудно.
– Знаю, – ответил я.
– А если обойти по леднику Долра?
Я пожал плечами.
– Как прикажешь. Но так мы потеряем день.
Бэл задумался. Потом кивнул на Глушкова, который, сидя на снегу, расправлял вкладыш в ботинке.
– Как у него с ногами?
– Ничего страшного.
– А почему он такой зеленый?
– Гипоксия.
Бэлу не понравилась моя манера отвечать на вопросы. Он ждал от меня инициативы, предложений и советов. Я же демонстрировал полнейшее равнодушие к замыслам террористов и ставил себя вровень с остальными заложниками.
– Так я не понял, – с оттенком нервозности переспросил он. – Ты сможешь провести нас по ледовой стене?
– Завинтим крюки, – упаковывая свой рюкзак, ответил я. – Навесим перила. Пойдем на жюмарах.
– Это сложно?
– За Глушкова поручиться не могу.
Бэл скрипнул зубами и, скривившись, как от горькой пилюли, посмотрел на неприметного героя, который все никак не мог натянуть на ногу ботинок.
– Пусть уйдет с моих глаз, – сквозь зубы произнес Бэл Тенгизу.
– Эй, дегенерат! Глушкинштейн! – крикнул Тенгиз, мелко и часто сплевывая под ноги. – Мы тебя отпускаем! Вали отсюда.
Я не ожидал столь щедрого жеста со стороны бандитов. Но свобода, которую они дарили Глушкову, была условной. Все равно что открыть дверь в летящем самолете и сказать пассажиру: «Ты свободен, парень!» Без страховки, без помощи Глушков не смог бы спуститься.
– Пожалей парня, – сказал я Бэлу. – Он сам не дойдет. Первая трещина станет его могилой.
– Может, мне его проводить до Азау? – начал заводиться Тенгиз, входя в свой привычный образ. – Может, обаный бабай, мне его на руках отнести, на шею посадить?
– Мне кажется, что ты себе льстишь, – заметил я.
– Ты на что намекаешь?
Я повернулся к Бэлу.
– Разумнее было бы отправить вниз Глушкова и Гельмута.
– Бэл, он вконец обнаглел! – воскликнул Тенгиз. – Может, всех вниз отправить?
– Заткнитесь оба! – прервал Бэл и посмотрел на меня, блеснув черными очками. – Дай немцу веревку и необходимое «железо». Пусть уходят вдвоем.
– Да ты что! – возмутился Тенгиз, но Бэл подвел черту:
– Все! Разговор закончен.
Бэл поторопился закрыть тему. Когда я достал из рюкзака моток пятидесятиметровой веревки и кинул его Глушкову, тот наклонился, поднял веревку, подошел ко мне и вернул бухту в мой рюкзак.
– Я никуда не пойду, – сказал он.
Я ударил его по руке, взял за грудки и как следует тряхнул.
– Парень, ты нездоров! – зашептал я. – У тебя кислородное голодание мозга! Сам ты можешь этого не осознавать, но мне ты способен поверить?
Он не сопротивлялся, и лицо его оставалось спокойным. Глушков терпеливо дожидался, когда я оставлю его в покое. Он ничего не соображает, понял я, отталкивая его от себя. Глушков сел в снег и не торопился снова встать на ноги.
– Инструктаж закончен? – спросил Тенгиз, подходя к нам. – Тогда разберись с фрицами.
Я повернулся и посмотрел на Гельмута. Старый немец крепко обнимал внучку.
– Гельмут, вы готовы? – крикнул я, догадываясь о том, что он мне ответит.
– Что я должен делать? – спросил Гельмут.
– Отправляться вниз.
Он отрицательно покачал головой.
– Я хочу один вопрос, Стас! Я вам прикажу: иди вниз, но оставь здесь свою дочь, свою жену. Вы пойдешь?
– Обаный бабай! – воскликнул Тенгиз. – Я такого еще не видел! Мы сроднились так, что нам теперь вовек не расстаться!
– Не надо делать вид, будто ты не понимаешь, почему Гельмут не уходит, – ответил я.
– А этот обмороженный Глушкевич почему не скачет вниз?
– Спроси его сам.
Тенгиз шагнул к сидящему Глушкову и коснулся его спины кончиком ботинка.
– Эй, чучело! Тебе мало приключений?
– Вы дарите мне свободу? – спросил Глушков, не оборачиваясь.
– Точно так, Глухенберг. И свободу, и веревку к ней в придачу.
– Значит, я могу поступать так, как захочу?
– Именно, кролик. Что в твоей больной голове взбредет, то и делай.

Глава 17

Последний, пятый, крюк входил в тело ледника, как в масло, но на последнем довороте раздался оглушительный треск. Ледяная глыба дала трещину, которая белой паутиной пронзила голубую толщу льда. Я повис на веревке, упираясь «кошками» в стену. Подо мной, метров на двадцать ниже, замер Гельмут.
– Эй, что случилось? – донесся до меня голос Бэла.
Я промолчал. Это казалось чудом, что трещина не увеличивалась в размерах и кусок льда размером с платяной шкаф, который она отсекла, оставался неподвижен.
– Помаленьку, Стас, помаленьку! – тихо умолял Гельмут. Он стал постепенно протравливать веревку, позволяя мне сантиметр за сантиметром опускаться вниз.
Я поравнялся с ним, накинул веревку на карабин и только потом облегченно вздохнул. Гельмут подмигнул мне и потрепал рукав моего пуховика.
– Я не очень люблю падать, – признался он.
– Я тоже.
Поочередно страхуя друг друга, мы спустились на балкон, к подножию стены. Перила из веревки были навешаны. Я принялся закреплять на них жюмар – приспособление, которое скользит по веревке только вверх.
– Выдержит? – спросил Тенгиз, дергая за веревку, как за цепочку сливного бачка.
Без всякого желания напугать я пожал плечами.
– Стопроцентной гарантии дать не могу.
– Тогда лучше ты иди первым.
– Как прикажешь, – ответил я и взялся за жюмар. – Но в этом случае страховать тебя будет старый Гельмут или Глушков.
– Ну тя на фиг! – Тенгиз схватил меня за капюшон. – Давай страхуй! И, не дай бог, сорвусь – зашибу всех к чертовой матери!
Он оттолкнул меня в сторону. Я взялся за страховочный репшнур. Мэд, глядя на то, как Тенгиз неловко тюкает шипами в лед и не слишком уверенно поднимается вверх, подошла ко мне, подняла свободный конец репшнура и обвязала его вокруг талии.
– Правильно! – отозвался сверху Тенгиз. – Нет уз святее товарищества. Сам погибай, а меня выручай…
Я приналег на репшнур. Тенгиз с четвертой попытки ухватился рукой за проушину крюка и сильным ударом вбил зубья «кошки» в лед.
– Черт его возьми! – прошептала Мэд. Веревка все еще прижимала нас друг к другу. – Он чуть не разбился.
– Так что ты хотел сказать? – спросил я Глушкова, наблюдая за конвульсиями Тенгиза и протравливая веревку.
– Проблема в том, что… что я боюсь высоты, – ответил Глушков и стал покашливать.
– Да что же ты… – свирепея, начал я, но не нашел слов, которые бы выразили все мое негодование, и лишь непроизвольно дернул веревку на себя.
– Эй, спасатель! Полегче дергай, я не воздушный шарик! – попросил сверху Тенгиз и закинул ногу на карниз.
Я отдал веревку Мэд, крепко схватил Глушкова за плечо и отвел в сторону.
– Послушай же меня, парень! – зашептал я, почти вплотную прислонив свое лицо к облупленному глушковскому носу. – Ты мог в бочке, на канатке, ты мог еще в автобусе признаться, что боишься высоты, и тебя бы оставили в покое. Тебя, такого серого чмошника, вообще бы не заметили, если бы ты не выставил свою впалую грудь вперед! Какого черта ты напросился идти с нами? Ты, придурок, подумал о том, что теперь я должен обхаживать тебя одного, как младенца, вместо того, чтобы помогать всем остальным?
Глушков молчал, сопливо сопел, покашливал и ковырял нос. Бэл косился на нас, прислушивался к моему злобному шипению, но вряд ли догадался, какова была тема нашей краткой беседы.
– Теперь пошел вон, – закончил я, повернулся и пошел к Мэд.
– Отправляй девчонку! – приказал Бэл. – За ней – деда, недоразвитого, потом меня.
Мэд достигла уровня карниза, отстегнулась от страховочного репшнура, смотала его, как лассо, и скинула вниз. Тенгиз суетился около нее, пытаясь помочь, но девушка оттолкнула его руку и выбралась на ледник сама.
Гельмут поднимался медленно, но техника у него была неплохой, и я немного позавидовал неуемной жажде к жизни и вершинам.
– Вперед! – кивнул я Глушкову, когда немец благополучно выбрался на ледник.
Тот подошел ко мне на слабых ногах и сразу же ухватился обеими руками за веревку. Я чуть ли не силой оторвал от нее героя.
– За веревку будешь хвататься, когда надумаешь повеситься, – терпеливо пояснял я. – А сейчас одной рукой цепляешься за вот эти ступеньки, а во второй руке крепко сжимаешь айсбайль. И вгоняешь его в лед… Сильнее, с замаха… Вот, уже лучше. А жюмар шаг за шагом передвигаешь вверх.
Глушков сделал два шага по стене, остановился и, повернув голову, посмотрел вниз.
– Чего уставился? – вздохнул я. – Вниз, голубчик, смотреть не надо. Только вверх. Пошел!
Бэл, несмотря на свой немалый вес, поднимался достаточно уверенно. Ему не хватало ловкости и гибкости, но этот недостаток он компенсировал силой. Он легко подтягивался, ухватившись за древко вбитого в стену айсбайля, вставал на одной ноге, удерживаясь всего на паре зубьев, и на протяжении всего маршрута ни разу полностью не загрузил страховку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40